Выше были уже показаны современные пределы вырастания определённо
капиталистического производства из простого (трудового) товарного производства
в нашем сельском хозяйстве. Но
перерастание в капиталистического предпринимателя не ограничивается, конечно,
только самым процессом сельскохозяйственного производства. Укрепившись
здесь, земледельческий производственный предприниматель начинает использовать
накапливаемые средства для организации местной сельской капиталистической промышленности по переработке
сельскохозяйственных продуктов. Он начинает оперировать оказыванием кредита, выступая в качестве беспощадно
закабаляющего ростовщика. Продавая товары собственного хозяйства, он заодно
начинает скупать для перепродажи
товары более мелких производителей. Он выступает иногда в качестве посредника
по заготовке и прасола[1]
даже для государственных и кооперативных органов, но начинает уже предпочитать
иметь дело с частным же оптовиком города. Наконец, он начинает доставлять в
деревню промышленные изделия из города (и от кустарей других районов),
открывает лавку и делается таким образом торговцем.
Накопление в процессе предпринимательского сельскохозяйственного
производства превращается таким образом в
отправной и опорный пункт для перерастания в капиталистического
предпринимателя и в области
промышленности, кредита, заготовки и торговли.
Ниже, в отделе о торговле, мы коснёмся вопроса о том, какую
долю составляют частнокапиталистические заготовки в общих заготовках в деревне
и какая часть получаемых деревней вообще промышленных изделий проходит через
частноторговые руки. Опорой и агентом для того и другого является в первую
очередь тот же тонкий верхний капиталистический слой крестьянства, о роли
которого в земледельческом и животноводственном производстве и в их товарной
продукции выше была речь. Здесь я хочу отметить лишь неправильность и
поверхностность довольно распространённого приёма рассматривать частного
деревенского торговца, как какую-то отвлечённую категорию «чистой торговли».
Берут при этом обычно весь оборот частной деревенской
торговли, делят его поровну, между всеми торговцами, не отделяя даже хотя бы
ручных разносчиков от остальных, и радостно заключают: вот как ничтожен средний
оборот и, следовательно, «капитал» деревенского торговца. Здесь две
неправильности. Во-первых, ручных торговцев очень много, а оборот их
незначителен. Одно их выделение даёт уже другую картину для суждения о
деревенском лавочнике. Во-вторых, — что
самое главное, — эту лавку нельзя
рассматривать изолированно от остального хозяйства её владельца.
В оторванных от действительности рассуждениях можно создать
в деревне разряд «чистых торговцев», ничем кроме своей лавки не занимающихся,
на деле же в большинстве случаев лавка является лишь частью хозяйства её владельца.
Вырастая из производственного процесса простого (трудового) товарного сельского
хозяйства и превращаясь в капиталистического предпринимателя, представитель
верхних 2% крестьянских дворов усложняет, расширяет свои предпринимательские
операции. Он является одновременно и сельским хозяином, и ростовщиком, и
лавочником, и скупщиком, и арендатором, и промышленным предпринимателем и даже
сельскохозяйственным «сдельным рабочим». Но всё это есть лишь разные формы
приложения одного и того же его капитала. Связующей нитью всех частей его
хозяйства является нетрудовой характер,
т. е. применение своих средств для эксплуатации чужого труда. В
отдельности «торговая часть» его капитала часто невелика, но она и не является
устойчивой величиной. Владелец то больше направляет свой капитал в
ростовщичество, то в торговлю, то в скупку и т. д., смотря по выгодности
при данных обстоятельствах. У него своё «плановое хозяйство», своё
маневрирование. Правильное представление об этой капиталистической верхушке
деревни можно получить, только беря её хозяйство
в целом, а не по изолированным (обособленным) кусочкам, с рассматриванием
каждого кусочка как самостоятельной величины. В отдельности у хозяина и
кустарное предприятие может быть невелико, всего два-три рабочих, и в сельском
хозяйстве всего два-три сезонных батрака, и лавка не тысячами ворочает, и
задолженность ему соседних дворов абсолютно не так уж велика, и т. д. Но
для правильного представления о «пауке» и о причинах ненависти к нему рядового
крестьянства надо брать всё это вместе. Иначе получается не действительная
картина, а неосознанное или нарочитое «статистическое» подслащивание сельского
капиталиста как совсем-совсем маленького кулачка, прямо «бедняцкого кулачка», о
котором, собственно, и говорить бы не стоило, если бы не подымали о нём «шума».
В применении к сельской
кустарной промышленности мы имеем возможность на массовом материале
иллюстрировать, как идёт в деревне постепенное вырастание капиталистического
предпринимателя из простого товаропроизводителя — на почве переработки
продуктов сельского хозяйства. Материалом служит произведённое ЦСУ в 1925 г.
обследование мелкой сельской промышленности СССР, опубликованное на стр. 250–272
«Справочника ЦСУ на 1927 г.». Правда, здесь перед нами итог развития
только первых четырёх лет нэпа, между тем, по всем отзывам и отдельным
имеющимся материалам, именно последующие за этим обследованием два года (1925–1927)
были временем особенно сильного роста этого явления в сельской промышленности.
К началу нэпа капиталистически
организованной сельской кустарной промышленности, можно сказать, не
существовало. Наёмный труд стал появляться в ней лишь постепенно. При этом в
первую очередь и больше всего он появляется именно в тех отраслях сельской промышленности, какие заключаются в
непосредственной переработке продуктов сельского хозяйства
(мукомольно-крупяная, маслобойная и кожевенная промышленность). В этом
сказывается связь с вырастанием капиталистических элементов в процессе
сельскохозяйственного производства. Если разделить всю сельскую промышленность
на две части — указанные три отрасли (чисто переработочные из крестьянского
сырья) и все остальные (производство обуви, одежды, деревянных, металлических и
гончарных изделий и т. д.), то получится такой результат. На первые три
отрасли приходится около 60% всей продукции сельской промышленности (не считая
цены сырья, вспомогательных материалов и топлива, а с ними — даже около 75%).
Из всех лиц, занятых в этих трёх отраслях, наёмных рабочих в 1925 г. было
уже 14,5%. А во всей остальной мелкой сельской промышленности из занятых в ней
лиц наёмных рабочих было только 4% — в
три с половиной раза меньшая доля. Таким образом, уже к 1925 г. не
менее седьмой части трёх основных отраслей сельской промышленности было
организовано капиталистически, вернее — более седьмой части, ибо в некоторых
случаях участвуют в производстве и несовершеннолетние члены семьи владельца
(11,5% занятых во всей мелкой сельской промышленности) и сами владельцы; к тому
же продукция на среднего работника в этих более крупных предприятиях больше,
чем в остальных. Надо иметь ещё в виду, что данные о наёмных рабочих не
охватывают того вида капиталистической организации кустарной промышленности,
который осуществляется так называемыми раздаточными конторами. Но для нас здесь
интересно не полное представление об объёме капиталистических процессов в
кустарных промыслах (об этом — в разделе о промышленности), а характеристика
того, что в мелкой сельской промышленности вообще больше всего и быстрее всего
стали ставиться на капиталистическую ногу именно те три отрасли, какие связаны
с непосредственной (первичной) переработкой продуктов крестьянского хозяйства. На эти три отрасли в 1925 г.
приходилось около половины наёмных рабочих всей мелкой сельской промышленности.
Эти три отрасли (мельницы, кожевенные заводы и заводы растительного масла)
являются как раз теми тремя отраслями промышленности где государство признаёт
роль частного капитала определённо вредной и стремится её уменьшить.
Капиталистическое предпринимательство крупных крестьян в
сельском хозяйстве в советских условиях
успело уже к 1927 г. выработать своеобразную идеологию. Своеобразие её заключается в манере
обычные буржуазные стремления подавать в советском наряде. Требование частной собственности на землю
предъявляется в скромной форме, подделывающейся к советскому пожеланию «устойчивости
землепользования». Требование отмены
права трудящихся на землю фигурирует под маской необходимости «заинтересовать
производителя в улучшении производства». Стремление положить предел опасностям коллективизации и более
широко обеспечить сельское хозяйство дешёвыми
батраками выступает в качестве попытки подсунуть буржуазное содержание под
советскую линию на преодоление неблагоприятных последствий от безграничного
дробления хозяйства при данной его системе. Причём всё это, понятно — во имя
вящшего торжества «национализации» и даже ради «бедноты».
Верхний слой крестьянства, будучи наиболее хозяйственно
активным, грамотным и культурным, проявляет также большую общественную
активность в проповеди доступными ему средствами своей идеологической
установки. Подымаясь снизу, наверху эти настроения обобщаются и более чётко формулируются такими эпигонами
народничества, как проф. Кондратьев, прямо формулирующий: слишком много
индустриализации. Но и сама «деревенская верхушка» засыпает «город» своими
обращениями о введении развёрнутого строя
буржуазных отношений в деревне с фактическим выбрасыванием за борт нашего курса
на рост социалистических элементов в сельскохозяйственном производстве[2].
В связи с обсуждением вопроса о новом законе о трудовом землепользовании
и общине в различные органы печати, сосредоточивающие в Москве обсуждение этих
вопросов, из деревни поступает очень много писем этого характера и даже статей.
Вот типичное произведение такого рода настоящего крестьянина. Он пишет: «В
настоящее время нет определённого хозяина земли. С одной стороны, земля
национализирована, с другой стороны, ею распоряжается земельное общество, и, в-третьих,
отдельный крестьянин мыслит её своею. Противоречия эти выпирают всё сильнее и
сильнее».
Далее: «Культурный рост сельского хозяйства тесно,
неотделимо связан с переводом своего труда в денежный расчёт... Без понимания
этого не мыслится вообще прогресс в сельскохозяйственной культуре». А для
этого, по мнению нашего автора, нужны «другие земельные порядки», нужны такие
порядки, когда «крестьяне на договорных
началах с государством владеют землёй, т. е. на арендных началах».
Он называет это «устойчивостью землепользования» и говорит: «...таким
землепользованием кладётся основа денежному хозяйству в деревне. В этом вся
сущность, чего мы не обойдём и не объедем, как бы нам этого ни хотелось». Если
между государством и крестьянином не будет средостения[3]
в лице земельного общества, если крестьянин прямо от государства получит в
аренду то, что он имеет, то никто уже на это не посягнёт. Он будет платить за
эту землю арендную плату, и это будет его земля. «Понятнее будет для каждого
крестьянина, где его интересы и как он их может защитить».
«Как практически провести эту реформу, как конкретно можно
мыслить самый подход?» — спрашивает автор и отвечает: «Состязание за обладание
тем или другим куском и явится возможностью правильно достигнуть оценки земли»
— правильной оценки. И заключает: «...перестанет быть повод к дроблению
хозяйств на мелкие...» и т. д.
Другой крестьянский автор эти же требования о полном и
открытом вовлечении земли в буржуазный оборот облекает в форму, как он
выражается, «права засева». Как в городах есть право застройки, когда отводится какой-нибудь участок земли с
правом застройки, так и в деревне можно ввести, чтобы земля «хотя и не
продавалась, но чтобы продавалось другим лицам право засева на ней».
Само собой, бесконечное дробление хозяйства всё на более и
более мелкие кусочки при неизменной
интенсивности хозяйства — невыгодно. Но выход из этого положения мы
указываем в соединении мелких хозяйств,
в коллективизации, в росте трудоёмкости и интенсивности хозяйства. А идеология
личного капиталистического предпринимательства указывает выход в принудительной
недробимости индивидуальных хозяйств, создаёт этим тормоз коллективизации и
самому праву на землю, но зато обеспечивает нынешнему пользователю возможность
сохранения нынешней отсталой системы без перехода к более интенсивному
хозяйству. Принудительная недробимость в том виде, как её выдвигают
капиталистические круги крестьянства, по существу является прикрытием частной
собственности на землю и служит цели, как указано, обойтись без перехода к
более интенсивным формам, допускающим безболезненное понижение средней
земельной нормы на душу и избавляющего от роста аграрного перенаселения. В этом
уже не только социально-реакционное,
но и производственно-реакционное
значение стремлений к сведению на нет регулирующих прав земельного общества.
Рядовое трудовое крестьянское хозяйство, опирающееся на рабочую силу своей
семьи, а не на капитал, не может быть сторонником введения этого порядка и
упразднения регулировки пользования землёй сельским обществом. Бороться против
невыгод измельчания земельной площади отдельных хозяйств, чтобы оставаться в
русле классовых интересов рядового среднего крестьянства, бедноты и
пролетариата, возможно и необходимо путём интенсификации,
коллективизации и кооперирования. Усиление мер, направленных в эту сторону,
совершенно необходимо, и в эту сторону и направлены прежде всего постановления
IV Съезда советов ССР по вопросу об измельчании наделов. (См. резолюцию IV
Съезда СССР по докладу т. Калинина.)
Изложенное выше о роли капиталистических предпринимателей в
сельскохозяйственном производстве и
крестьянском отходе не исчерпывает
полностью влияния частного капитала на сельское хозяйство. Остаётся ещё обширная
и важная область капиталистических заготовок в деревне, организуемых из города;
роль городского частного капитала в снабжении деревни промышленными изделиями;
попытки внеземледельческих капиталистов подчинить себе сельскую крестьянскую
кустарную промышленность её авансированием, снабжением и организацией сбыта.
Всего этого мы коснёмся в разделах о промышленности и торговле. Остаётся при этом
также без учёта, — правда, весьма скромное, — посредничество городского
частного капитала в деле размещения в деревне так называемых «крестьянских
займов», принимавшихся потом в уплату сельскохозяйственного налога.
[1]
Прасол (устар.) — оптовый скупщик скота и разных припасов (обычно мяса, рыбы)
для перепродажи.
[2]
Само собой, это встречает полную поддержку в заграничной эсеровской
белогвардейской литературе. Характерна ненависть, с какой они не выносят самих
слов «совхозы» и «колхозы». Вот, например, что пишет обо мне по этому поводу
парижский орган Авксентьева, Бунакова и других видных эсеров. «Современные
записки» в № 28 за 1926 г.: «Ю. Ларин примыкает к левому крылу
правящей большевистской кучки. Это ему принадлежит первенство в злополучной
идее создания совхозов; он же до сих пор является яростным защитником и плана
коллективизации крестьянских хозяйств... Его тактика рассчитана на активно
организованный в деревне политический раскол... (с кулаками. — Ю. Л.).
Чтение (моих писаний. — Ю. Л.) — особенно неприятно» и т. д. (стр.
521–522).
[3]
Средостение — преграда, препятствие, мешающее непосредственному общению.
Комментариев нет:
Отправить комментарий