1. В чём героизм попытки коммунаров?
Известно, что за несколько месяцев до Коммуны, осенью 1870‑го
года, Маркс предостерегал парижских рабочих, доказывая, что попытка свергнуть
правительство была бы глупостью отчаяния. Но когда в марте 1871‑го года рабочим
навязали решительный бой и они его приняли, когда восстание стало
фактом, Маркс с величайшим восторгом приветствовал пролетарскую революцию,
несмотря на плохие предзнаменования. Маркс не упёрся на педантском осуждении
«несвоевременного» движения, как печально‑знаменитый русский ренегат марксизма
Плеханов, в ноябре 1905 года писавший в духе поощрения борьбы рабочих и
крестьян, а после декабря 1905 года по‑либеральному кричавший: «не надо было
браться за оружие».
Маркс, однако, не только восторгался героизмом «штурмовавших
небо», по его выражению, коммунаров. В массовом революционном движении, хотя
оно и не достигло цели, он видел громадной важности исторический опыт,
известный шаг вперёд всемирной пролетарской революции, практический шаг, более
важный, чем сотни программ и рассуждений. Анализировать этот опыт, извлечь из
него уроки тактики, пересмотреть на основании его свою теорию — вот как
поставил свою задачу Маркс.
Единственная «поправка» к «Коммунистическому Манифесту»,
которую счёл необходимым сделать Маркс, была сделана им на основании
революционного опыта парижских коммунаров.
Последнее предисловие к новому немецкому изданию
«Коммунистического Манифеста», подписанное обоими его авторами, помечено 24‑ым
июня 1872‑го года. В этом предисловии авторы, Карл Маркс и Фридрих Энгельс,
говорят, что программа «Коммунистического Манифеста» «теперь местами устарела».
…«В особенности — продолжают
они — Коммуна доказала, что «рабочий класс не может просто овладеть готовой
государственной машиной и пустить её в ход для своих собственных целей»»…[1]
Взятые во вторые кавычки слова этой цитаты заимствованы её
авторами из сочинения Маркса: «Гражданская война во Франции».
Итак, один основной и главный урок Парижской Коммуны Маркс и
Энгельс считали имеющим такую гигантскую важность, что они внесли его, как
существенную поправку к «Коммунистическому Манифесту».
Чрезвычайно характерно, что именно эта существенная поправка
была искажена оппортунистами, и смысл её, наверное, неизвестен девяти десятым,
если не девяносто девяти сотым читателей «Коммунистического Манифеста».
Подробно об этом искажении мы скажем ниже, в главе, специально посвящённой
искажениям. Теперь достаточно будет отметить, что ходячее, вульгарное
«понимание» приведённого нами знаменитого изречения Маркса состоит в том, будто
Маркс подчёркивает здесь идею медленного развития в противоположность захвату
власти и тому подобное.
На самом деле как
раз наоборот. Мысль Маркса состоит в том, что рабочий класс
должен разбить, сломать «готовую государственную
машину», а не ограничиваться простым захватом её.
12‑го апреля 1871‑го года, т. е. как раз во время
Коммуны, Маркс писал Кугельману:
…«Если ты заглянешь в последнюю
главу моего «18‑го Брюмера», ты увидишь, что следующей попыткой французской
революции я объявляю: не передать из одних рук в другие бюрократически‑военную
машину, как бывало до сих пор, а сломать
её» (курсив Маркса; в оригинале стоит zerbrechen), «и именно таково
предварительное условие всякой действительной народной революции на континенте.
Как раз в этом и состоит попытка наших геройских парижских товарищей» (стр. 709
в «Neue Zeit», XX, 1, год 1901–1902)[2].
(Письма Маркса к Кугельману вышли по‑русски не менее как в двух изданиях, одно
из них под моей редакцией и с моим предисловием.)[3]
В этих словах: «сломать бюрократически‑военную
государственную машину» заключается, кратко выраженный, главный урок марксизма
по вопросу о задачах пролетариата в революции по отношению к государству. И
именно этот урок не только совершенно забыт, но и прямо извращён
господствующим, каутскианским, «толкованием» марксизма!
Что касается до ссылки Маркса на «18‑ое Брюмера», то мы
привели выше полностью соответствующее место.
Интересно отметить особо два места в приведённом рассуждении
Маркса. Во‑первых, он ограничивает свой вывод континентом. Это было понятно в
1871‑ом году, когда Англия была ещё образцом страны чисто‑капиталистической, но
без военщины и в значительной степени без бюрократии. Поэтому Маркс исключал
Англию, где революция, и даже народная революция, представлялась и была тогда
возможной без предварительного условия разрушения «готовой государственной
машины».
Теперь, в 1917‑ом году, в эпоху первой великой
империалистской войны, это ограничение Маркса отпадает. И Англия и Америка,
крупнейшие и последние — во всём мире — представители англо‑саксонской
«свободы» в смысле отсутствия военщины и бюрократизма, скатились вполне в
общеевропейское грязное, кровавое болото бюрократически‑военных учреждений, всё
себе подчиняющих, всё собой подавляющих. Теперь и в Англии и в Америке
«предварительным условием всякой действительно народной революции» является ломка, разрушение «готовой» (изготовленной там в 1914–1917 годах до
«европейского», общеимпериалистского, совершенства) «государственной машины».
Во‑вторых, особенного внимания заслуживает чрезвычайно
глубокое замечание Маркса, что разрушение бюрократически‑военной
государственной машины является «предварительным условием всякой действительной
народной революции». Это понятие «народной» революции кажется странным в
устах Маркса, и русские плехановцы и меньшевики, эти последователи Струве,
желающие считаться марксистами, могли бы, пожалуй, объявить такое выражение у
Маркса «обмолвкой». Они свели марксизм к такому убого‑либеральному извращению,
что кроме противоположения буржуазной и пролетарской революции для них ничего
не существует, да и это противоположение понимается ими донельзя мертвенно.
Если взять для примера революции XX века, то и португальскую
и турецкую придётся, конечно, признать буржуазной. Но «народной» ни та, ни
другая не является, ибо масса народа, громадное большинство его активно, самостоятельно,
со своими собственными экономическими и «политическими требованиями, ни в той,
ни в другой революции заметно не выступают. Напротив, русская буржуазная
революция 1905–1907 годов, хотя в ней не было таких «блестящих» успехов,
которые выпадали временами на долю португальской и турецкой, была, несомненно,
«действительной народной» революцией, ибо масса народа, большинство его, самые
глубокие общественные «низы», задавленные гнетом и эксплуатацией, поднимались
самостоятельно, наложили на весь ход революции отпечаток своих требований,
своих попыток по‑своему построить новое общество, на место разрушаемого
старого.
В Европе 1871‑го года на континенте ни в одной стране
пролетариат не составлял большинства народа. «Народная» революция, втягивающая
в движение действительно большинство, могла быть таковою, лишь охватывая и
пролетариат и крестьянство. Оба класса и составляли тогда «народ». Оба класса
объединены тем, что «бюрократически‑военная государственная машина» гнетёт,
давит, эксплуатирует их. Разбить эту машину, сломать её — таков
действительный интерес «народа», большинства его, рабочих и большинства
крестьян, таково «предварительное условие» свободного союза беднейших крестьян
с пролетариями, а без такого союза непрочна демократия и невозможно социалистическое
преобразование.
К такому союзу, как известно, и пробивала себе дорогу
Парижская Коммуна, не достигшая цели в силу ряда причин внутреннего и внешнего
характера.
Следовательно, говоря о «действительно народной революции»,
Маркс, нисколько не забывая особенностей мелкой буржуазии (о них он говорил
много и часто), строжайше учитывал фактическое соотношение классов в
большинстве континентальных государств Европы в 1871‑м году. А с другой
стороны, он констатировал, что «разбитие» государственной машины требуется
интересами и рабочих и крестьян, объединяет их, ставит перед ними общую задачу
устранения «паразита» и замены его чем‑либо новым.
Чем же именно?
2. Чем заменить разбитую государственную машину?
На этот вопрос в 1847‑ом году, в «Коммунистическом
Манифесте», Маркс давал ответ ещё совершенно абстрактный, вернее, указывающий
задачи, но не способы их разрешения. Заменить «организацией пролетариата в
господствующий класс», «завоеванием демократии» — таков был ответ
«Коммунистического Манифеста».
Не вдаваясь в утопии, Маркс от опыта массового
движения ждал ответа на вопрос о том, в какие конкретные формы «эта организация
пролетариата, как господствующего класса, станет выливаться, каким именно
образом эта организация будет совмещена с наиболее полным и последовательным «завоеванием
демократии».
Опыт Коммуны, как бы он ни был мал, Маркс подвергает в
«Гражданской войне во Франции» самому внимательному анализу. Приведём важнейшие
места из этого сочинения:
В XIX веке развилась происходящая
от средних веков «централизованная государственная власть с её вездесущими
органами: постоянной армией, полицией, бюрократией, духовенством, судейским
сословием». С развитием классового антагонизма между капиталом и трудом
«государственная власть принимала всё более и более характер общественной
власти для угнетения труда, характер машины классового господства. После каждой
революции, означающей известный шаг вперёд классовой борьбы, чисто
угнетательский характер государственной власти выступает наружу всё более и
более открыто». Государственная власть после революции 1848–1849 гг.
становится «национальным орудием войны капитала против труда». Вторая империя
закрепляет это.
«Прямой противоположностью
империи была Коммуна». «Она была определённой формой» «такой республики,
которая должна была устранить не только монархическую форму классового
господства, но и самое классовое господство»…
В чём именно состояла эта «определённая» форма пролетарской,
социалистической республики? Каково было государство, которое она начала создавать?
…«Первым декретом Коммуны было
уничтожение постоянного войска и замена его вооружённым народом»…
Это требование стоит теперь в программах всех, желающих
называться социалистическими, партий. Но чего стоят их программы, лучше всего
видно из поведения наших эсеров и меньшевиков, на деле отказавшихся как раз
после революции 27 февраля от проведения в жизнь этого требования!
…«Коммуна образовалась из
выбранных всеобщим избирательным правом по различным округам Парижа городских
гласных. Они были ответственны и в любое время сменяемы. Большинство их
состояло, само собою разумеется, из рабочих или признанных представителей
рабочего класса»…
…«Полиция, до сих пор бывшая
орудием государственного правительства, была немедленно лишена всех своих
политических функций и превращена в ответственный орган Коммуны, сменяемый в
любое время… То же самое — чиновники всех остальных отраслей управления…
Начиная с членов Коммуны, сверху донизу, общественная служба должна была
исполняться за заработную плату рабочего. Всякие привилегии и выдачи
денег на представительство высшим государственным чинам исчезли вместе с этими
чинами… По устранении постоянного войска и полиции, этих орудий материальной
власти старого правительства, Коммуна немедленно взялась за то, чтобы сломать
орудие духовного угнетения, силу попов… Судейские чины потеряли свою кажущуюся
независимость… они должны были впредь избираться открыто, быть ответственными и
сменяемыми»…[4]
Итак, разбитую государственную машину Коммуна заменила как
будто бы «только» более полной демократией: уничтожение постоянной армии,
полная выборность и сменяемость всех должностных лиц. Но на самом деле это
«только» означает гигантскую замену одних учреждений учреждениями принципиально
иного рода. Здесь наблюдается как раз один из случаев «превращения количества в
качество»: демократия, проведённая с такой наибольшей полнотой и
последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной
демократии в пролетарскую, из государства (= особая сила для подавления определённого
класса) в нечто такое, что уже не есть собственно государство.
Подавлять буржуазию и её сопротивление всё ещё необходимо.
Для Коммуны это было особенно необходимо, и одна из причин её поражения состоит
в том, что она недостаточно решительно это делала. Но подавляющим органом
является здесь уже большинство населения, а не меньшинство, как бывало всегда и
при рабстве, и при крепостничестве, и при наёмном рабстве. А раз большинство
народа само подавляет своих угнетателей, то «особой силы» для подавления
уже не нужно! В этом
смысле государство начинает отмирать. Вместо особых учреждений
привилегированного меньшинства (привилегированное чиновничество, начальство
постоянной армии), само большинство может непосредственно выполнять это, а чем
более всенародным становится самое выполнение функций государственной власти,
тем меньше становится надобности в этой власти.
Особенно замечательна в этом отношении подчёркиваемая
Марксом мера Коммуны: отмена всяких выдач денег на представительство, всяких
денежных привилегий чиновникам, сведение платы всем должностным лицам в
государстве до уровня (заработной платы рабочего). Тут как раз всего
нагляднее сказывается перелом — от демократии буржуазной к демократии пролетарской,
от демократии угнетательской к демократии угнетённых классов, от государства,
как «особой силы» для подавления определённого класса, к подавлению
угнетателей всеобщей силой большинства народа, рабочих и крестьян. И
именно на этом, особенно наглядном — по вопросу о государстве, пожалуй,
наиболее важном пункте уроки Маркса наиболее забыты! В популярных комментариях
— им же несть числа — об этом не говорят. «Принято» об этом умалчивать, точно о
«наивности», отжившей своё время, — вроде того как христиане, получив положение
государственной религии, «забыли» о «наивностях» первоначального христианства с
его демократически‑революционным духом.
Понижение платы высшим государственным чиновникам кажется
«просто» требованием наивного, примитивного демократизма. Один из «основателей»
новейшего оппортунизма, бывший социал‑демократ Эд. Бернштейн не раз упражнялся
в повторении пошлых буржуазных насмешечек над «примитивным» демократизмом. Как
и все оппортунисты, как и теперешние каутскианцы, он совершенно не понял того,
что, во‑первых, переход от капитализма к социализму невозможен без
известного «возврата» к «примитивному» демократизму (ибо иначе как же перейти к
выполнению государственных функций большинством населения и поголовно всем
населением?), а во‑вторых, что «примитивный демократизм» на базе капитализма и
капиталистической культуры — не то, что примитивный демократизм в первобытные
или в докапиталистические времена. Капиталистическая культура создала крупное
производство, фабрики, железные дороги, почту, телефоны и пр., а на этой
базе громадное большинство функций старой «государственной власти» так
упростилось и может быть сведено к таким простейшим операциям регистрации,
записи, проверки, что эти функции станут вполне доступны всем грамотным людям,
что эти функции вполне можно будет выполнять за обычную «заработную плату
рабочего», что можно (и должно) отнять у этих функций всякую тень чего‑либо
привилегированного, «начальственного».
Полная выборность, сменяемость в любое время всех без
изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной «заработной плате
рабочего», эти простые и «само собою понятные» демократические мероприятия,
объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то же время
мостиком, ведущим от капитализма к социализму. Эти мероприятия касаются
государственного, чисто‑политического переустройства общества, но они получают,
разумеется, весь свой смысл и значение лишь в связи с осуществляемой или
подготовляемой «экспроприацией экспроприаторов», т. е. переходом капиталистической
частной собственности на средства производства в общественную собственность.
«Коммуна — писал Маркс — сделала
правдой лозунг всех буржуазных революций, дешёвое правительство, уничтожив две
самые крупные статьи расходов, армию и чиновничество».
Из крестьянства, как и из других слоёв мелкой буржуазии,
лишь ничтожное меньшинство «поднимается вверх», «выходит в люди» в буржуазном
смысле, т. е. превращается либо в зажиточных людей, в буржуа, либо в
обеспеченных и привилегированных чиновников. Громадное большинство крестьянства
во всякой капиталистической стране, где только есть крестьянство (а таких
капиталистических стран большинство), угнетено правительством и жаждет
свержения его, жаждет «дешёвого» правительства. Осуществить это может только
пролетариат и, осуществляя это, он делает вместе с тем шаг к социалистическому
переустройству государства.
3. Уничтожение парламентаризма.
«Коммуна — писал Маркс — должна
была быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и
законодательствующей и исполняющей законы»…
…«Вместо того, чтобы один раз в
три или в шесть лет решать, какой член господствующего класса должен
представлять и подавлять (ver– und zertreten) народ в парламенте, вместо этого
всеобщее избирательное право должно было служить народу, организованному в
коммуны, для того, чтобы подыскивать для своего предприятия рабочих,
надсмотрщиков, бухгалтеров, как индивидуальное избирательное право служит для
этой цели всякому другому работодателю».
Эта замечательная критика парламентаризма, данная в 1871‑ом
году, тоже принадлежит теперь, благодаря господству социал‑шовинизма и
оппортунизма, к числу «забытых слов» марксизма. Министры и парламентарии по
профессии, изменники пролетариату и «деляческие» социалисты наших дней
предоставили критику парламентаризма всецело анархистам, и на этом удивительно‑разумном
основании объявили всякую критику парламентаризма «анархизмом»!! Ничего
нет странного, что пролетариат «передовых» парламентских стран, испытывая
омерзение при виде таких «социалистов», как Шейдеманы, Давиды, Логины, Самба,
Ренодели, Гендерсоны, Вандервельды, Стаунинги, Брантинги, Биссолати и К°, всё чаще
отдавал свои симпатии анархо‑синдикализму, несмотря на то, что это был родной
брат оппортунизма.
Но для Маркса революционная диалектика никогда не была той
пустой модной фразой, побрякушкой, которой сделали её Плеханов, Каутский и пр.
Маркс умел беспощадно рвать с анархизмом за неумение использовать даже «хлев»
буржуазного парламентаризма, особенно когда заведомо нет налицо революционной
ситуации, — но в то же время он умел и давать действительно революционно‑пролетарскую
критику парламентаризма.
Раз в несколько лет решать, какой член господствующего
класса будет подавлять, раздавлять народ в парламенте, — вот в чём настоящая
суть буржуазного парламентаризма, не только в парламентарно‑конституционных
монархиях, но и в самых демократических республиках.
Но если ставить вопрос о государстве, если рассматривать
парламентаризм, как одно из учреждений государства, с точки зрения задач пролетариата
в этой области, то где же выход из
парламентаризма? как же можно обойтись без него?
Опять и опять приходится сказать: уроки Маркса, основанные
на изучении Коммуны, настолько забыты, что современному «социал‑демократу»
(читай: современному предателю социализма) прямо‑таки непонятна иная критика
парламентаризма, кроме анархической или реакционной.
Выход из парламентаризма, конечно, не в уничтожении
представительных учреждений и выборности, а в превращении представительных
учреждений из говорилен в «работающие» учреждения. «Коммуна должна была быть не
парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время
законодательствующим и исполняющим законы».
«Не парламентское, а работающее» учреждение, это сказано не
в бровь, а в глаз современным парламентариям и парламентским «комнатным
собачкам» социал‑демократии! Посмотрите на любую парламентскую страну, от
Америки до Швейцарии, от Франции до Англии, Норвегии и проч.: настоящую
«государственную» работу делают за кулисами и выполняют департаменты, канцелярии,
штабы. В парламентах только болтают со специальной целью надувать
«простонародье». Это до такой степени верно, что даже в русской республике,
буржуазно‑демократической республике, раньше чем она успела создать настоящий
парламент, сказались уже тотчас все эти грехи парламентаризма. Такие герои
гнилого мещанства, как Скобелевы и Церетели, Черновы и Авксентьевы, сумели и
Советы испоганить по типу гнуснейшего буржуазного парламентаризма, превратив их
в пустые говорильни. В Советах господа «социалистические» министры надувают
доверчивых мужичков фразёрством и резолюциями. В правительстве идёт
перманентный кадриль, с одной стороны, чтобы по очереди сажать «к пирогу»
доходных и почётных местечек побольше эсеров и меньшевиков, с другой стороны,
чтобы «занять внимание» народа. А в канцеляриях, в штабах «работают»
«государственную» работу!
«Дело Народа», орган правящей партии «социалистов‑революционеров»,
недавно в редакционной передовице признался, — с бесподобной откровенностью
людей из «хорошего общества», в котором «все» занимаются политической
проституцией, — что даже в тех министерствах, кои принадлежат «социалистам»
(извините за выражение!), даже в них весь чиновничий аппарат остаётся в
сущности старым, функционирует по‑старому, саботирует революционные начинания
вполне «свободно»! Да если бы не было этого признания, разве фактическая
история участия эсеров и меньшевиков в правительстве не доказывает этого?
Характерно тут только то, что, находясь в министерском обществе с кадетами,
господа Черновы, Русановы, Зензиновы и прочие редакторы «Дела Народа» настолько
потеряли стыд, что не стесняются публично, как о пустячке, рассказывать, не
краснея, что «у них» в министерствах всё по‑старому!! Революционно‑демократическая
фраза — для одурачения деревенских Иванушек, а чиновничья канцелярская волокита
для «ублаготворения» капиталистов — вот вам суть «честной» коалиции.
Продажный и прогнивший парламентаризм буржуазного общества
Коммуна заменяет учреждениями, в коих свобода суждения и обсуждения не
вырождается в обман, ибо парламентарии должны сами работать, сами исполнять
свои законы, сами проверять то, что получается в жизни, сами отвечать
непосредственно перед своими избирателями. Представительные учреждения
остаются, но парламентаризма, как особой системы, как разделения труда
законодательного и исполнительного, как привилегированного положения для
депутатов, здесь нет. Без представительных учреждений мы не можем себе
представить демократии, даже и пролетарской демократии, без парламентаризма
можем и должны, если критика буржуазного общества для нас не пустые
слова, если стремление свергнуть господство буржуазии есть наше серьёзное и
искреннее стремление, а не «избирательная» фраза для уловления голосов рабочих,
как у меньшевиков и эсеров, как у Шейдеманов и Легинов, Самба и Вандервельдов.
Крайне поучительно, что, говоря о функциях того чиновничества,
которое нужно и Коммуне, и пролетарской демократии, Маркс берет для сравнения
служащих «всякого другого работодателя», т. е. обычное капиталистическое
предприятие с «рабочими, надсмотрщиками и бухгалтерами».
У Маркса нет и капельки утопизма в том смысле, чтобы он
сочинял, сфантазировал «новое» общество. Нет, он изучает, как естественно‑исторический
процесс, рождение нового общества из старого, переходные формы от
второго к первому. Он берет фактический опыт массового пролетарского движения и
старается извлечь из него практические уроки. Он «учится» у Коммуны, как все
великие революционные мыслители не боялись учиться у опыта великих движений угнетённого
класса, никогда не относясь к ним с педантскими «нравоучениями» (вроде
плехановского: «не надо было браться за оружие» или церетелевского: «класс
должен самоограничиваться»).
Об уничтожении чиновничества сразу, повсюду, до конца не
может быть речи. Это — утопия. Но разбить сразу старую чиновничью машину
и тотчас же начать строить новую, позволяющую постепенно сводить на‑нет всякое
чиновничество, это не утопия, это — опыт Коммуны, это прямая, очередная
задача революционного пролетариата.
Капитализм упрощает функции «государственного» управления,
позволяет отбросить «начальствование» и свести всё дело к организации
пролетариев (как господствующего класса), от имени всего общества нанимающей
«рабочих, надсмотрщиков, бухгалтеров».
Мы не утописты. Мы не «мечтатели» о том, как бы сразу
обойтись без всякого управления, без всякого подчинения; эти анархистские
мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды
марксизму и на деле служат лишь оттягиванию социалистической революции до тех
пор, пока люди будут иными. Нет, мы хотим социалистической революции с такими
людьми, как теперь, которые без подчинения, без контроля, без «надсмотрщиков и
бухгалтеров» не обойдутся.
Но подчиняться надо вооружённому авангарду всех
эксплуатируемых и трудящихся — пролетариату. Специфическое «начальствование»
государственных чиновников можно и должно тотчас же, с сегодня на завтра,
начать заменять простыми функциями «надсмотрщиков и бухгалтеров», функциями,
которые уже теперь вполне доступны уровню развития горожан вообще и вполне
выполнимы за «заработную плату рабочего».
Организуем крупное производство, исходя из того, что уже
создано капитализмом, сами мы, рабочие, опираясь на свой рабочий опыт,
создавая строжайшую, железную дисциплину, поддерживаемую государственной
властью вооружённых рабочих, сведём государственных чиновников на роль простых
исполнителей наших поручений, ответственных, сменяемых, скромно оплачиваемых
«надсмотрщиков и бухгалтеров» (конечно, с техниками всех сортов, видов и
степеней) — вот наша, пролетарская задача, вот с чего можно и должно начать
при совершении пролетарской революции. Такое начало, на базе крупного
производства, само собою ведёт к постепенному «отмиранию» всякого
чиновничества, к постепенному созданию такого порядка, — порядка без кавычек,
порядка, не похожего на наёмное рабство, — такого порядка, когда всё более
упрощающиеся функции надсмотра и отчётности будут выполняться всеми по очереди,
будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции
особого слоя людей…
Один остроумный немецкий социал‑демократ семидесятых годов
прошлого века назвал почту образцом социалистического хозяйства. Это
очень верно. Теперь почта есть хозяйство, организованное по типу государственно‑капиталистической
монополии. Империализм постепенно превращает все тресты в организации подобного
типа. Над «простыми» трудящимися, которые завалены работой и голодают, здесь
стоит та же буржуазная бюрократия. Но механизм общественного хозяйничанья здесь
уже готов. Свергнуть капиталистов, разбить железной рукой вооружённых рабочих
сопротивление этих эксплуататоров, сломать бюрократическую машину современного
государства — и перед нами освобождённый от «паразита» высоко технически
оборудованный механизм, который вполне могут пустить в ход сами объединённые
рабочие, нанимая техников, надсмотрщиков, бухгалтеров, оплачивая работу всех
их, как и всех вообще «государственных» чиновников, заработной платой
рабочего. Вот задача конкретная, практическая, осуществимая тотчас по отношению
ко всем трестам, избавляющая трудящихся от эксплуатации, учитывающая опыт,
практически уже начатый (особенно в области государственного строительства)
Коммуной.
Всё народное хозяйство, организованное как почта, с
тем, чтобы техники, надсмотрщики, бухгалтеры, как и все должностные
лица, получали жалованье не выше «заработной платы рабочего», под контролем и
руководством вооружённого пролетариата — вот наша ближайшая цель. Вот какое
государство, вот на какой экономической основе, нам необходимо. Вот что даст
уничтожение парламентаризма и сохранение представительных учреждений, вот что
избавит трудящиеся классы от проституирования этих учреждений буржуазией.
4. Организация единства нации.
…«В том коротком очерке
национальной организации, который Коммуна не имела времени разработать дальше,
говорится вполне определённо, что Коммуна должна была… стать политической
формой даже самой маленькой деревни»…
От коммун выбиралась бы и
«национальная делегация» в Париже.
…«Немногие, но очень важные
функции, которые остались бы тогда ещё за центральным правительством, не должны
были быть отменены, — такое утверждение было сознательным подлогом, — а должны
были быть переданы коммунальным, т. е. строго ответственным, чиновникам»…
…«Единство нации подлежало не
уничтожению, а напротив, организации посредством коммунального устройства.
Единство нации должно было стать действительностью посредством уничтожения той
государственной власти, которая выдавала себя за воплощение этого единства, но
хотела быть независимой от нации, над нею стоящей. На деле эта государственная
власть была лишь паразитическим наростом на теле нации»… «Задача состояла в
том, чтобы отсечь чисто угнетательские органы старой правительственной власти,
её же правомерные функции отнять у такой власти, которая претендует на то,
чтобы стоять над обществом, и передать ответственным слугам общества».
До какой степени не поняли — может быть, вернее будет
сказать: не захотели понять — оппортунисты современной социал‑демократии эти
рассуждения Маркса, лучше всего показывает геростратовски‑знаменитая книга
ренегата Бернштейна: «Предпосылки социализма и задачи социал‑демократии».
Именно по поводу приведённых слов Маркса Бернштейн писал, что эта программа «по
своему политическому содержанию обнаруживает во всех существенных чертах
величайшее сходство с федерализмом — Прудона… При всех прочих расхождениях
между Марксом и «мелким буржуа» Прудоном (Бернштейн ставит слова «мелкий
буржуа» в кавычки, которые должны быть, по его мнению, ироническими) в этих
пунктах ход мысли у них настолько близок, как только возможно». Конечно,
продолжает Бернштейн, значение муниципалитетов растёт, но «мне кажется
сомнительным, чтобы первой задачей демократии было такое упразднение (Auflösung
— буквально: распущение, растворение) современных государств и такое полное
изменение (Umwandlung — переворот) их организации, как представляют себе Маркс
и Прудон — образование национального собрания из делегатов от провинциальных
или областных собраний, которые, в свою очередь, составлялись бы из делегатов
от коммун, — так что вся прежняя форма национальных представительств исчезла бы
совершенно» (Бернштейн, «Предпосылки», стр. 134 и 136 немецкого издания 1899
года).
Это прямо чудовищно: смешать взгляды Маркса на «уничтожение
государственной власти — паразита» с федерализмом Прудона! Но это не случайно,
ибо оппортунисту и в голову не приходит, что Маркс говорит здесь вовсе не о
федерализме в противовес централизму, а о разбитии старой, буржуазной, во всех
буржуазных странах существующей государственной машины.
Оппортунисту приходит в голову только то, что он видит
вокруг себя, в среде мещанской обывательщины и «реформистского» застоя, именно
только «муниципалитеты»! О революции пролетариата оппортунист разучился и
думать.
Это смешно. Но замечательно, что в этом пункте с Бернштейном
не спорили. Бернштейна многие опровергали — особенно Плеханов в русской
литературе, Каутский в европейской, но ни тот, ни другой об этом извращении
Маркса Бернштейном не говорили.
Оппортунист настолько разучился мыслить революционно и
размышлять о революции, что он приписывает «федерализм» Марксу, смешивая его с
основателем анархизма Прудоном. А желающие быть ортодоксальными марксистами,
отстоять учение революционного марксизма Каутский и Плеханов об этом молчат!
Здесь лежит один из корней того крайнего опошления взглядов на разницу между
марксизмом и анархизмом, которое свойственно и каутскианцам и оппортунистам и о
котором нам ещё придётся говорить.
Федерализма в приведённых рассуждениях Маркса об опыте
Коммуны нет и следа. Маркс сходится с Прудоном как раз в том, чего не видит
оппортунист Бернштейн. Маркс расходится с Прудоном как раз в том, в чём
Бернштейн видит их сходство.
Маркс сходится с Прудоном в том, что они оба стоят за
«разбитие» современной государственной машины. Этого сходства марксизма с
анархизмом (и с Прудоном и с Бакуниным) ни оппортунисты, ни каутскианцы не
хотят видеть, ибо они отошли от марксизма в этом пункте.
Маркс расходится и с Прудоном и с Бакуниным как раз по
вопросу о федерализме (не говоря уже о диктатуре пролетариата). Из
мелкобуржуазных воззрений анархизма федерализм вытекает принципиально. Маркс
централист. И в приведённых его рассуждениях нет никакого отступления от
централизма. Только люди, полные мещанской «суеверной веры» в государство,
могут принимать уничтожение буржуазной машины за уничтожение централизма!
Ну, а если пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в
руки государственную власть, организуются вполне свободно по коммунам и объединят
действие всех коммун в ударах капиталу, в разрушении сопротивления
капиталистов, в передаче частной собственности на железные дороги, фабрики,
землю и прочее всей нации, всему обществу, разве это не будет
централизм? разве это не будет самый последовательный демократический
централизм? и притом пролетарский централизм?
Бернштейну просто не может прийти в голову, что возможен
добровольный централизм, добровольное объединение коммун в нацию, добровольное
слияние пролетарских коммун в деле разрушения буржуазного господства и
буржуазной государственной машины. Бернштейну, как всякому филистеру,
централизм рисуется, как нечто только сверху, только чиновничеством и военщиной
могущее быть навязанным и сохранённым.
Маркс нарочно, как бы предвидя возможность извращения его
взглядов, подчёркивает, что сознательным подлогом являются обвинения Коммуны в
том, будто она хотела уничтожить единство нации, отменить центральную власть.
Маркс нарочно употребляет выражение «организовать единство нации», чтобы противопоставить
сознательный, демократический, пролетарский централизм буржуазному, военному,
чиновничьему.
Но… хуже всякого глухого, кто не хочет слушать. А
оппортунистам современной социал‑демократии именно не хочется слушать об
уничтожении государственной власти, об отсечении паразита.
5. Уничтожение паразита — государства.
Мы привели уже соответствующие слова Маркса и должны
дополнить их.
…«Обычной судьбой нового
исторического творчества — писал Маркс — является то, что его принимают за
подобие старых и даже отживших форм общественной жизни, на которые новые
учреждения сколько‑нибудь похожи. Так и эта новая Коммуна, которая ломает
(bricht — разбивает) современную государственную власть, была рассматриваема,
как воскрешение средневековой коммуны… как союз мелких государств (Монтескье,
жирондисты)… как преувеличенная форма старой борьбы против чрезмерной
централизации»…
…«Коммунальное устройство вернуло
бы общественному телу все те силы, которые до сих пор пожирал этот
паразитический нарост «государство», кормящийся на счёт общества и
задерживающий его свободное движение. Одним уже этим было бы двинуто вперёд
возрождение Франции»…
…«Коммунальное устройство привело
бы сельских производителей под духовное руководство главных городов каждой
области и обеспечило бы им там, в лице городских рабочих, естественных
представителей их интересов. Самое уже существование Коммуны вело за собой, как
нечто само собою разумеющееся, местное самоуправление, но уже не в качестве
противовеса государственной власти, которая теперь делается излишней».
«Уничтожение государственной власти», которая была
«паразитическим наростом», «отсечение» её, «разрушение» её; «государственная
власть делается теперь излишней» — вот в каких выражениях говорил Маркс о
государстве, оценивая и анализируя опыт Коммуны.
Всё это писано было без малого полвека тому назад, и теперь
приходится точно раскопки производить, чтобы до сознания широких масс довести неизвращённый
марксизм. Выводы, сделанные из наблюдений над последней великой революцией, которую
пережил Маркс, забыли как раз тогда, когда подошла пора следующих великих
революций пролетариата.
…«Разнообразие истолкований,
которые вызвала Коммуна, и разнообразие интересов, нашедших в ней своё
выражение, доказывают, что она была в высшей степени гибкой политической
формой, между тем как все прежние формы правительства были, по существу своему,
угнетательскими. Её настоящей тайной было вот что: она была, по сути дела, правительством
рабочего класса, результатом борьбы производительного класса против класса
присваивающего, она была открытой, наконец, политической формой, при которой
могло совершиться экономическое освобождение труда»…
«Без этого последнего условия
коммунальное устройство было бы невозможностью и обманом»…
Утописты занимались «открыванием» политических форм, при
которых должно бы произойти социалистическое переустройство общества. Анархисты
отмахивались от вопроса о политических формах вообще. Оппортунисты современной
социал‑демократии приняли буржуазные политические формы парламентарного
демократического государства за предел, его же не прейдеши[5],
и разбивали себе лоб, молясь на этот «образец», объявляли анархизмом всякое
стремление сломать эти формы.
Маркс вывел из всей истории социализма и политической
борьбы, что государство должно будет исчезнуть, что переходной формой его
исчезновения (переходом от государства к не‑государству) будет «организованный
в господствующий класс пролетариат». Но открывать политические формы
этого будущего Маркс не брался. Он ограничился точным наблюдением французской
истории, анализом её и заключением, к которому приводил 1851 год: дело подходит
к разрушению буржуазной государственной машины.
И когда массовое революционное движение пролетариата
разразилось, Маркс, несмотря на неудачу этого движения, несмотря на его
кратковременность и бьющую в глаза слабость, стал изучать, какие формы открыло
оно.
Коммуна — «открытая наконец» пролетарской революцией форма,
при которой может произойти экономическое освобождение труда.
Коммуна — первая попытка пролетарской революции разбить
буржуазную государственную машину и «открытая наконец» политическая форма,
которою можно и должно заменить разбитое.
Мы
увидим в дальнейшем изложении, что русские революции 1905 и 1917 годов, в иной
обстановке, при иных условиях, продолжают дело Коммуны и подтверждают
гениальный исторический анализ Маркса.Вернуться к оглавлению.
[1]
См. К. Маркс и Ф. Энгельс. «Манифест коммунистической партии», 1948,
стр. 9.
[2]
См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма, 1947, стр. 263.
[3]
См. Сочинения, 4 изд., том 12, стр. 83–91. Ред.
[4]
См. К. Маркс «Гражданская война во Франции» (К. Маркс и
Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, том I, 1948, стр. 474–478). Ниже
В. И. Ленин цитирует это же произведение К. Маркса (см. там же,
стр. 480, 477–481).
[5]
Предел, его же не прейдеши — Книжн. Устар. О рубеже, который нельзя
переступить.
Комментариев нет:
Отправить комментарий