Самое обстоятельное разъяснение этого вопроса дано Марксом в
его «Критике Готской программы» (письмо к Бракке от 5 мая 1875 года,
напечатанное только в 1891 году в «Neue Zeit», IX, 1, и вышедшее по‑русски
отдельным изданием). Полемическая часть этого замечательного произведения,
состоящая в критике лассальянства, затенила, так сказать, его положительную
часть, именно: анализ связи между развитием коммунизма и отмиранием
государства.
1. Постановка вопроса Марксом.
При поверхностном сравнении письма Маркса к Бракке от 5 мая
1875 года и рассмотренного выше письма Энгельса к Бебелю от 28 марта 1875 года
может показаться, что Маркс гораздо более «государственник», чем Энгельс, и что
различие между взглядами обоих писателей на государство очень значительное.
Энгельс предлагает Бебелю вовсе бросить болтовню о
государстве, изгнать совершенно слово государство из программы, заменив его
словом «община»; Энгельс заявляет даже, что Коммуна не была уже государством в
собственном смысле. Между тем Маркс говорит даже о «будущей государственности
коммунистического общества», т. е. как будто бы признает необходимость
государства даже при коммунизме.
Но подобный взгляд был бы в корне неправилен. Ближайшее
рассмотрение показывает, что взгляды Маркса и Энгельса на государство и его
отмирание вполне совпадают, а приведённое выражение Маркса относится именно к
этой отмирающей государственности.
Ясно, что не может быть и речи об определении момента будущего
«отмирания», тем более, что оно представляет из себя заведомо процесс длительный.
Кажущееся различие между Марксом и Энгельсом объясняется различием тем, которые
они себе брали, задач, которые они преследовали. Энгельс ставил задачей
наглядно, резко, в крупных штрихах показать Бебелю всю нелепость ходячих (и
разделявшихся Лассалем в немалой степени) предрассудков насчёт государства.
Маркс только мимоходом касается этого
вопроса, интересуясь другой темой: развитием коммунистического общества.
Вся теория Маркса есть применение теории развития — в её
наиболее последовательной, полной, продуманной и богатой содержанием форме — к
современному капитализму. Естественно, что для Маркса встал вопрос о применении
этой теории и к предстоящему краху капитализма и к будущему развитию
будущего коммунизма.
На основании каких же данных можно ставить вопрос о
будущем развитии будущего коммунизма?
На основании того, что он происходит из капитализма,
исторически развивается из капитализма, является результатом действий такой
общественной силы, которая рождена капитализмом. У Маркса нет ни тени
попыток сочинять утопии, по-пустому гадать насчёт того, чего знать нельзя.
Маркс ставит вопрос о коммунизме, как естествоиспытатель поставил бы вопрос о
развитии новой, скажем, биологической разновидности, раз мы знаем, что она так‑то
возникла и в таком‑то определённом направлении видоизменяется.
Маркс прежде всего отметает прочь ту путаницу, которая
Готской программой вносится в вопрос о соотношении государства и общества.
…«Современное общество — пишет он
— есть капиталистическое общество, которое существует во всех цивилизованных
странах, более или менее свободное от примеси средневековья, более или менее видоизменённое
особенностями исторического развития каждой страны, более или менее развитое.
Напротив того, «современное государство» меняется с каждой государственной
границей. В прусско‑германской империи оно совершенно иное, чем в Швейцарии, в
Англии совершенно иное, чем в Соедин. Штатах. «Современное государство» есть,
следовательно, фикция.
Однако, несмотря на пёстрое
разнообразие их форм, различные государства различных цивилизованных стран
имеют между собой то общее, что они стоят на почве современного буржуазного
общества, более или менее капиталистически развитого. У них есть поэтому
некоторые общие существенные признаки. В этом смысле можно говорить о
«современной государственности» в противоположность тому будущему, когда отомрёт
теперешний её корень, буржуазное общество.
Вопрос ставится затем так: какому
превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе? Другими
словами: какие общественные функции останутся тогда, аналогичные теперешним
государственным функциям? На этот вопрос можно ответить только научно; и
сколько бы тысяч раз ни сочетать слово «народ» со словом «государство», это ни
капельки не подвинет его разрешения»…[1]
Высмеяв таким образом все разговоры о «народном
государстве», Маркс даёт постановку вопроса и как бы предостерегает, что для
научного ответа на него можно оперировать только твёрдо установленными научно
данными.
Первое, что установлено вполне точно всей теорией развития,
всей наукой вообще, — и что забывали утописты, что забывают нынешние
оппортунисты, боящиеся социалистической революции, — это то обстоятельство, что
исторически несомненно должна быть особая стадия или особый этап перехода
от капитализма к коммунизму.
2. Переход от капитализма к коммунизму.
…«Между капиталистическим и
коммунистическим обществом — продолжает Маркс — лежит период революционного
превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический
переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме
как революционной диктатурой пролетариата»…
Этот вывод покоится у Маркса на анализе той роли, которую
играет пролетариат в современном капиталистическом обществе, на данных о
развитии этого общества и о непримиримости противоположных интересов
пролетариата и буржуазии.
Раньше вопрос ставился так: чтобы добиться своего
освобождения, пролетариат должен свергнуть буржуазию, завоевать политическую
власть, установить свою революционную диктатуру.
Теперь вопрос ставится несколько иначе: переход от
капиталистического общества, развивающегося к коммунизму, в коммунистическое
общество невозможен без «политического переходного периода», и государством
этого периода может быть лишь революционная диктатура пролетариата.
Каково же отношение этой диктатуры к демократии? Мы видели,
что «Коммунистический Манифест» ставит просто рядом два понятия: «превращение
пролетариата в господствующий класс» и «завоевание демократии». На основании
всего изложенного выше можно точнее определить, как изменяется демократия в
переходе от капитализма к коммунизму.
В капиталистическом обществе, при условии наиболее
благоприятного развития его, мы имеем более или менее полный демократизм в
демократической республике. Но этот демократизм всегда сжат тесными рамками
капиталистической эксплуатации и всегда остаётся поэтому, в сущности,
демократизмом для меньшинства, только для имущих классов, только для богатых.
Свобода капиталистического общества всегда остаётся приблизительно такой же,
какова была свобода в древних греческих республиках: свобода для
рабовладельцев. Современные наёмные рабы, в силу условий капиталистической
эксплуатации, остаются настолько задавленными нуждой и нищетой, что им «не до
демократии», «не до политики», что при обычном, мирном течении событий
большинство населения от участия в общественно‑политической жизни отстранено.
Правильность этого утверждения всего нагляднее, может быть,
подтверждается Германией именно потому, что в этом государстве конституционная
легальность продержалась удивительно долго и устойчиво почти полвека
(1871–1914), а социал‑демократия за это время гораздо больше, чем в других
странах, сумела сделать для «использования легальности» и для организации такой
высокой доли рабочих в политическую партию, как нигде в свете.
Какова же эта наиболее высокая из наблюдавшихся в
капиталистическом обществе доля политически сознательных и деятельных наёмных
рабов? Один миллион членов партии социал‑демократов — из 15 миллионов наёмных
рабочих! Три миллиона профессионально организованных — из 15‑ти миллионов!
Демократия для ничтожного меньшинства, демократия для
богатых, вот каков демократизм капиталистического общества. Если присмотреться
поближе к механизму капиталистической демократии, то мы увидим везде и повсюду,
и в «мелких», якобы мелких, подробностях избирательного права (ценз осёдлости,
исключение женщин и т. д.), и в технике представительных учреждений, и в
фактических препонах праву собраний (общественные здания не для «нищих»!), и в
чисто капиталистической организации ежедневной прессы и так далее и так далее,
— мы увидим ограничения да ограничения демократизма. Эти ограничения, изъятия,
исключения, препоны для бедных кажутся мелкими, особенно на глаз того, кто сам
никогда нужды не видал и с угнетёнными классами в их массовой жизни близок не
был (а таково девять десятых, если не девяносто девять сотых буржуазных
публицистов и политиков), — но в сумме взятые эти ограничения исключают,
выталкивают бедноту из политики, из активного участия в демократии.
Маркс великолепно схватил эту суть капиталистической демократии, сказав в своём анализе
опыта Коммуны: угнетённым раз в несколько лет позволяют решать, какой именно из
представителей угнетающего класса будет в парламенте представлять и подавлять
их!
Но от этой капиталистической демократии, — неизбежно узкой,
тайком отталкивающей бедноту, а поэтому насквозь лицемерной и лживой, — развитие
вперёд не идёт просто, прямо и гладко, «ко всё большей и большей демократии»,
как представляют дело либеральные профессора и мелкобуржуазные оппортунисты.
Нет. Развитие вперёд, т. е. к коммунизму, идёт через диктатуру
пролетариата и иначе идти не может, ибо сломить сопротивление эксплуататоров
капиталистов больше некому и иным путём нельзя.
А диктатура пролетариата, т. е. организация авангарда угнетённых
в господствующий класс для подавления угнетателей, не может дать просто только
расширения, демократии. Вместе с громадным расширением демократизма, впервые становящегося
демократизмом для бедных, демократизмом для народа, а не демократизмом для
богатеньких, диктатура пролетариата даёт ряд изъятий из свободы по отношению к
угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы
освободить человечество от наёмного рабства, их сопротивление надо сломить
силой, — ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, нет свободы, нет
демократии.
Энгельс прекрасно выразил это в письме к Бебелю, сказав, как
вспомнит читатель, что «пролетариат нуждается в государстве не в интересах
свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда можно будет
говорить о свободе, — не будет государства».
Демократия для гигантского большинства народа и подавление
силой, т. е. исключение из демократии, эксплуататоров, угнетателей народа,
— вот каково видоизменение демократии при переходе от капитализма к
коммунизму.
Только в коммунистическом обществе, когда сопротивление
капиталистов уже окончательно сломлено, когда капиталисты исчезли, когда нет
классов (т. е. нет различия между членами общества по их отношению к
общественным средствам производства), — только тогда «исчезает
государство и можно говорить о свободе». Только тогда возможна и будет
осуществлена демократия действительно полная, действительно без всяких изъятий.
И только тогда демократия начнёт отмирать в силу того простого
обстоятельства, что, избавленные от капиталистического рабства, от бесчисленных
ужасов, дикостей, нелепостей, гнусностей капиталистической эксплуатации, люди
постепенно привыкнут к соблюдению
элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях,
правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения,
без особого аппарата для
принуждения, который называется государством.
Выражение «государство отмирает» выбрано очень
удачно, ибо оно указывает и на постепенность процесса и на стихийность его.
Только привычка может оказать и несомненно окажет такое действие, ибо мы кругом
себя наблюдаем миллионы раз, как легко привыкают люди к соблюдению необходимых
для них правил общежития, если нет эксплуатации, если нет ничего такого, что
возмущает, вызывает протест и восстание, создаёт необходимость подавления.
Итак: в капиталистическом обществе мы имеем демократию
урезанную, убогую, фальшивую, демократию только для богатых, для меньшинства.
Диктатура пролетариата, период перехода к коммунизму, впервые даст демократию
для народа, для большинства, наряду с необходимым подавлением меньшинства,
эксплуататоров. Коммунизм один только в состоянии дать демократию действительно
полную, и чем она полнее, тем скорее она станет ненужной, отомрёт сама собою.
Другими словами: при капитализме мы имеем государство в
собственном смысле слова, особую машину для подавления одного класса другим и
притом большинства меньшинством. Понятно, что для успеха такого дела, как
систематическое подавление меньшинством эксплуататоров большинства
эксплуатируемых, нужно крайнее свирепство, зверство подавления, нужны моря
крови, через которые человечество и идёт свой путь в состоянии рабства,
крепостничества, наёмничества.
Далее, при переходе от капитализма к коммунизму
подавление ещё необходимо, но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством
эксплуатируемых. Особый аппарат, особая машина «для подавления, «государство» ещё
необходимо, но это уже переходное государство, это уже не государство в
собственном смысле, ибо подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних
наёмных рабов дело настолько, сравнительно, лёгкое, простое и естественное, что
оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов,
крепостных, наёмных рабочих, что оно обойдётся человечеству гораздо дешевле. И
оно совместимо с распространением демократии на такое подавляющее большинство
населения, что надобность в особой машине для подавления начинает
исчезать. Эксплуататоры, естественное дело, не в состоянии подавить народа без
сложнейшей машины для выполнения такой задачи, но народ подавить
эксплуататоров может и при очень простой «машине», почти что без «машины», без
особого аппарата, простой организацией вооружённых масс (вроде Советов
рабочих и солдатских депутатов — заметим, забегая вперёд).
Наконец, только коммунизм создаёт полную ненадобность
государства, ибо некого подавлять, — «некого» в смысле класса, в смысле систематической борьбы с определённой
частью населения. Мы не утописты и нисколько не отрицаем возможности и
неизбежности эксцессов отдельных лиц, а равно необходимости подавлять такие
эксцессы. Но, во‑первых, для этого не нужна особая машина, особый аппарат
подавления, это будет делать сам вооружённый народ с такой же простотой и лёгкостью,
с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе
разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной. А, во‑вторых, мы
знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил
общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой
главной причины, эксцессы неизбежно начнут «отмирать». Мы не знаем, как
быстро и в какой постепенности, но мы знаем, что они будут отмирать. С их
отмиранием отомрёт и государство.
Маркс, не пускаясь в утопии, определил подробнее то, что
можно теперь определить относительно этого будущего, именно: различие
низшей и высшей фазы (ступени, этапа) коммунистического общества.
3. Первая фаза коммунистического общества.
В «Критике Готской программы» Маркс опровергает подробно
лассалевскую идею о получении рабочим при социализме «неурезанного» или
«полного продукта труда». Маркс показывает, что из всего общественного труда
всего общества необходимо вычесть и резервный фонд, и фонд на расширение
производства, и возмещение «сношенных» машин и т. п., а затем из предметов
потребления фонд на издержки управления, на школы, больницы, приюты престарелых
и т. п.
Вместо туманной, неясной, общей фразы Лассаля («полный
продукт труда — рабочему») Маркс даёт трезвый учёт того, как именно
социалистическое общество вынуждено будет хозяйничать. Маркс подходит к конкретному
анализу условий жизни такого общества, в котором не будет капитализма, и
говорит при этом:
«Мы имеем здесь дело» (при
разборе программы рабочей партии) «не с таким коммунистическим обществом,
которое развилось на своей собственной основе, а с таким, которое только
что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во
всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, носит ещё
отпечаток старого общества, из недр которого оно вышло».
Вот это коммунистическое общество, которое только что вышло
на свет божий из недр капитализма, которое носит во всех отношениях отпечаток
старого общества,
Маркс и называет «первой» или низшей фазой коммунистического
общества.
Средства производства уже вышли из частной собственности
отдельных лиц. Средства производства принадлежат всему обществу. Каждый член
общества, выполняя известную долю общественно‑необходимой работы, получает
удостоверение от общества, что он такое‑то количество работы отработал. По
этому удостоверению он получает из общественных складов предметов потребления
соответственное количество продуктов. За вычетом того количества труда, которое
идёт на общественный фонд, каждый рабочий, следовательно, получает от общества
столько же, сколько он ему дал.
Царствует как будто бы «равенство».
Но когда Лассаль говорит, имея в виду такие общественные
порядки (обычно называемые социализмом, а у Маркса носящие название первой фазы
коммунизма), что это «справедливое распределение», что это «равное право
каждого на равный продукт труда», то Лассаль ошибается, и Маркс разъясняет его
ошибку.
«Равное право» — говорит Маркс — мы здесь действительно
имеем, но это ещё «буржуазное
право», которое, как и всякое право, предполагает
неравенство. Всякое право есть применение одинакового масштаба к различным
людям, которые на деле не одинаковы, не равны друг другу; и потому «равное
право» есть нарушение равенства и несправедливость. В самом деле, каждый
получает, отработав равную с другим долю общественного труда, — равную долю
общественного производства (за указанными вычетами).
А между тем отдельные люди не равны: один сильнее, другой
слабее; один женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и т. д.»
…«При равном труде, — заключает
Маркс — следовательно, при равном участии в общественном потребительном фонде,
один получит на самом деле больше, чем другой, окажется богаче другого и т. д.
Чтобы избежать всего этого, право, вместо того, чтобы быть равным, должно бы
быть неравным»…
Справедливости и равенства, следовательно, первая фаза
коммунизма дать ещё не может: различия в богатстве останутся и различия
несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо
нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и проч. в
частную собственность. Разбивая мелкобуржуазно неясную фразу Лассаля о
«равенстве» и «справедливости» вообще, Маркс показывает ход развития
коммунистического общества, которое вынуждено сначала уничтожить только
ту «несправедливость», что средства производства захвачены отдельными лицами, и
которое не в состоянии сразу уничтожить и дальнейшую несправедливость,
состоящую в распределении «предметов потребления «по работе» (а не по
потребностям).
Вульгарные экономисты, в том числе буржуазные профессора, в
том числе «наш» Туган, постоянно упрекают социалистов, будто они забывают о
неравенстве людей и «мечтают» уничтожить это неравенство. Такой упрёк, как
видим, доказывает только крайнее невежество гг. буржуазных идеологов.
Маркс не только точнейшим образом учитывает неизбежное
неравенство людей, он учитывает также то, что один ещё переход средств
производства в общую собственность всего общества («социализм» в обычном
словоупотреблении) не устраняет
недостатков распределения и неравенства «буржуазного права», которое продолжает
господствовать, поскольку продукты делятся «по работе».
…«Но эти недостатки — продолжает
Маркс — неизбежны в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как
оно выходит, после долгих мук родов, из капиталистического общества. Право
никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им
культурное развитие общества»…
Таким образом, в первой фазе коммунистического общества
(которую обычно зовут социализмом) «буржуазное право» отменяется не вполне,
а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т. е.
лишь по отношению к средствам производства. «Буржуазное право» признает их
частной собственностью отдельных лиц. Социализм делает их общей собственностью.
Постольку ‑ и лишь постольку — «буржуазное право» отпадает.
Но оно остаётся всё же в другой своей части, остаётся в
качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения
труда между членами общества. «Кто не работает, тот не должен есть», этот
социалистический принцип уже осуществлён; «за равное количество труда
равное количество продукта» — и этот социалистический принцип уже осуществлён.
Однако это ещё не коммунизм, и это ещё не устраняет «буржуазного права»,
которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда даёт
равное количество продукта.
Это — «недостаток», говорит Маркс, но он неизбежен в первой
фазе коммунизма, ибо, не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув
капитализм, люди сразу научаются работать на общество без всяких норм права,
да и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не даёт
сразу.
А других норм, кроме «буржуазного права», нет. И постольку остаётся
ещё необходимость в государстве, которое бы, охраняя общую собственность на
средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта.
Государство отмирает, поскольку капиталистов уже нет,
классов уже нет, подавлять поэтому какой бы то ни было класс нельзя.
Но государство ещё не отмерло совсем, ибо остаётся охрана
«буржуазного права», освящающего фактическое неравенство. Для полного отмирания
государства нужен полный коммунизм.
4. Высшая фаза коммунистического общества.
Маркс продолжает:
…«На высшей фазе
коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека
подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность
умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством
для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним
развитием индивидуумов вырастут и производительные силы и все источники
общественного богатства польются полным потоком, — лишь тогда можно будет
совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет
написать на своём знамени: «Каждый по способностям, каждому — по
потребностям»».
Только теперь мы можем оценить всю правильность замечаний
Энгельса, когда он беспощадно издевался над нелепостью соединения слов:
«свобода» и «государство». Пока есть государство, нет свободы. Когда будет
свобода, не будет государства.
Экономической основой полного отмирания государства является
такое высокое развитие коммунизма, при котором исчезает противоположность
умственного и физического труда, исчезает, следовательно, один из важнейших
источников современного общественного неравенства и притом такой
источник, которого одним переходом средств производства в общественную
собственность, одной экспроприацией капиталистов сразу устранить никак нельзя.
Эта экспроприация даст возможность гигантского
развития производительных сил. И, видя, как теперь уже капитализм невероятно задерживает
это развитие, как многое можно было бы двинуть вперёд на базе современной, уже
достигнутой, техники, мы вправе с полнейшей уверенностью сказать, что
экспроприация капиталистов неизбежно даст гигантское развитие производительных
сил человеческого общества. Но как скоро пойдёт это развитие дальше, как скоро дойдёт
оно до разрыва с разделением труда, до уничтожения противоположности между
умственным и физическим трудом, до превращения труда в «первую жизненную
потребность», этого мы не знаем и знать не можем.
Поэтому мы и вправе говорить лишь о неизбежном отмирании
государства, подчёркивая длительность этого процесса, его зависимость от
быстроты развития высшей фазы коммунизма и оставляя совершенно открытым
вопрос о сроках или о конкретных формах отмирания, ибо материала для решения
таких вопросов нет.
Государство сможет отмереть полностью тогда, когда общество
осуществит правило: «каждый по способностям, каждому по потребностям», т. е.
когда люди настолько привыкнут к соблюдению основных правил общежития и когда
их труд будет настолько производителен, что они добровольно будут трудиться по
способностям. «Узкий горизонт буржуазного права», заставляющий высчитывать,
с чёрствостью Шейлока, не переработать бы лишних получаса против другого, не
получить бы меньше платы, чем другой, — этот узкий гори зонт будет тогда перейдён.
Распределение продуктов не будет требовать тогда нормировки со стороны общества
количества получаемых каждым продуктов; каждый будет свободно брать «по
потребности».
С точки зрения буржуазной легко объявить подобное
общественное устройство «чистой утопией» и зубоскалить по поводу того, что
социалисты обещают каждому право получать от общества, без всякого контроля за
трудом отдельного гражданина, любое количество трюфелей, автомобилей, пианино и
т. п. Таким зубоскальством отделываются и поныне большинство буржуазных «учёных»,
которые обнаруживают этим и своё невежество и свою корыстную защиту
капитализма.
Невежество, — ибо «обещать», что высшая фаза развития
коммунизма наступит, ни одному социалисту в голову не приходило, а предвидение
великих социалистов, что она наступит, предполагает и не теперешнюю производительность
труда и не теперешнего обывателя, способного «зря» — вроде как бурсаки у
Помяловского — портить склады общественного богатства и требовать невозможного.
До тех пор, пока наступит «высшая» фаза коммунизма,
социалисты требуют строжайшего контроля со стороны общества и со
стороны государства над мерой труда и мерой потребления, но только контроль
этот должен начаться с экспроприации капиталистов, с контроля рабочих за
капиталистами и проводиться не государством чиновников, а государством вооружённых
рабочих.
Корыстная защита капитализма буржуазными идеологами (и их
прихвостнями вроде гг. Церетели, Черновых и К°) состоит именно в том, что
спорами и разговорами о далёком будущем они подменяют насущный и
злободневный вопрос сегодняшней политики: экспроприацию капиталистов,
превращение всех граждан в работников и служащих одного крупного
«синдиката», именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего
этого синдиката государству действительно демократическому, государству
Советов рабочих и солдатских депутатов.
В сущности, когда учёный профессор, а за ним обыватель, а за
ним господа Церетели и Черновы говорят о безрассудных утопиях, о демагогических
обещаниях большевиков, о невозможности «введения» социализма, они имеют в виду
именно высшую стадию или фазу коммунизма, «вводить» которой никто не только не
обещал, но и не помышлял, ибо «ввести» её вообще нельзя.
И здесь мы подошли к тому вопросу о научном различии между
социализмом и коммунизмом, которого коснулся Энгельс в приведённом выше рассуждении
его о неправильности названия «социал‑демократы». Политически различие между
первой или низшей и высшей фазой коммунизма современем будет, вероятно,
громадно, но теперь, при капитализме, признавать его было бы смешно и выдвигать
его на первый план могли бы разве лишь отдельные анархисты (если ещё остались
среди анархистов люди, ничему не научившиеся после «плехановского» превращения
Кропоткиных, Грава, Корнелиссена и прочих «звёзд» анархизма в социал‑шовинистов
или в анархо‑траншейников, как выразился один из немногих сохранивших честь и
совесть анархистов Ге).
Но научная разница между социализмом и коммунизмом ясна. То,
что обычно называют социализмом, Маркс назвал «первой» или низшей фазой
коммунистического общества. Поскольку общей собственностью становятся
средства производства, постольку слово «коммунизм» и тут применимо, если не
забывать, что это не полный коммунизм. Великое значение разъяснений
Маркса состоит в том, что он последовательно применяет и здесь
материалистическую диалектику, учение о развитии, рассматривая коммунизм как
нечто развивающееся из капитализма. Вместо схоластически‑выдуманных, «сочинённых»
определений и бесплодных споров о словах (что социализм, что коммунизм), Маркс,
даёт анализ того, что можно бы назвать ступенями экономической зрелости
коммунизма.
В первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не
может ещё быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или
следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение «узкого
горизонта буржуазного права» — при коммунизме в его первой фазе.
Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает,
конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без
аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права.
Выходит, что не только при коммунизме остаётся в течение
известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство — без
буржуазии!
Это может показаться парадоксом или просто диалектической
игрой ума, в которой часто обвиняют марксизм люди, не потрудившиеся ни капельки
над тем, чтобы изучить его чрезвычайно глубокое содержание.
На самом же деле остатки старого в новом показывает нам
жизнь на каждом шагу, и в природе и в обществе. И Маркс не произвольно всунул
кусочек «буржуазного» права в коммунизм, а взял то, что экономически и
политически неизбежно в обществе, выходящем из недр капитализма.
Демократия имеет громадное значение в борьбе рабочего класса
против капиталистов за своё освобождение. Но демократия вовсе не есть предел,
его же не прейдеши, а лишь один из этапов по дороге от феодализма к капитализму
и от капитализма к коммунизму.
Демократия означает равенство. Понятно, какое великое
значение имеет борьба пролетариата за равенство и лозунг равенства, если
правильно понимать его в смысле уничтожения классов. Но демократия
означает только формальное равенство. И тотчас вслед за осуществлением
равенства всех членов общества по отношению к владению средствами
производства, т. е. равенства труда, равенства заработной платы, пред
человечеством неминуемо встанет вопрос о том, чтобы идти дальше, от формального
равенства к фактическому, т. е. к осуществлению правила: «каждый по
способностям, каждому по потребностям». Какими этапами, путём каких
практических мероприятий пойдёт человечество к этой высшей цели, мы не знаем и
знать не можем. Но важно выяснить себе, как бесконечно лживо обычное буржуазное
представление, будто социализм есть нечто мёртвое, застывшее, раз навсегда
данное, тогда как на самом деле только с социализма начнётся быстрое,
настоящее, действительно массовое, при участии большинства населения, а
затем всего населения, происходящее движение вперёд во всех областях
общественной и личной жизни.
Демократия есть форма государства, одна из его
разновидностей. И, следовательно, она представляет из себя, как и всякое
государство, организованное, систематическое применение насилия к людям. Это с
одной стороны. Но, с другой стороны, она означает формальное признание
равенства между гражданами, равного права всех на определение устройства государства
и управление им. А это, в свою очередь, связано с тем, что на известной ступени
развития демократии она, во‑первых, сплачивает революционный против капитализма
класс — пролетариат и даёт ему возможность разбить, сломать вдребезги, стереть
с лица земли буржуазную, хотя бы и республикански‑буржуазную, государственную
машину, постоянную армию, полицию, чиновничество, заменить их более демократической,
но всё ещё государственной машиной в виде вооружённых рабочих масс, переходящих
к поголовному участию народа в милиции.
Здесь «количество переходит в качество»: такая степень
демократизма связана с выходом из рамок буржуазного общества, с началом его
социалистического переустройства. Если действительно все участвуют в
управлении государством, тут уже капитализму не удержаться. И развитие
капитализма, в свою очередь, создаёт предпосылки для того, чтобы
действительно «все» могли участвовать в управлении государством. К таким
предпосылкам принадлежит поголовная грамотность, осуществлённая уже рядом
наиболее передовых капиталистических стран, затем «обучение и
дисциплинирование» миллионов рабочих крупным, сложным, обобществлённым
аппаратом почты, железных дорог, крупных фабрик, крупной торговли, банкового
дела и т. д. и т. п.
При таких экономических предпосылках вполне возможно
немедленно, с сегодня на завтра, перейти к тому, чтобы, свергнув капиталистов и
чиновников, заменить их — в деле контроля за производством и
распределением, в деле учёта труда и продуктов — вооружёнными рабочими,
поголовно вооружённым народом. (Не надо смешивать вопрос о контроле и учёте с
вопросом о научно образованном персонале инженеров, агрономов и пр.: эти
господа работают сегодня, подчиняясь капиталистам, будут работать ещё лучше
завтра, подчиняясь вооружённым рабочим.)
Учёт и контроль — вот главное, что требуется для
«налажения», для правильного функционирования первой фазы коммунистического
общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у
государства, каковым являются вооружённые рабочие. Все граждане
становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного
«синдиката». Всё дело в том, чтобы они работали поровну, правильно
соблюдая меру работы, и получали поровну. Учёт этого, контроль за этим упрощён
капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному
человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырёх действий
арифметики и выдачи соответственных расписок[2].
Когда большинство народа начнёт производить
самостоятельно и повсеместно такой учёт, такой контроль за капиталистами (превращёнными
теперь в служащих) и за господами интеллигентиками, сохранившими
капиталистические замашки, тогда этот контроль станет действительно
универсальным, всеобщим, всенародным, тогда от него нельзя будет никак
уклониться, «некуда будет деться».
Все, общество будет одной конторой и одной фабрикой с
равенством труда и равенством платы.
Но эта «фабричная» дисциплина, которую победивший
капиталистов, свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на всё общество,
никоим образом не является ни идеалом нашим, ни нашей конечной целью, а только ступенькой,
необходимой для радикальной чистки общества от гнусности и мерзостей
капиталистической эксплуатации и для дальнейшего движения вперёд.,
С того момента, когда все члены общества или хотя бы
громадное большинство их сами научились управлять государством, сами
взяли это дело в свои руки, «наладили» контроль за ничтожным меньшинством
капиталистов, за господчиками, желающими сохранить капиталистические замашки,
за рабочими, глубоко развращёнными капитализмом, — с этого момента начинает
исчезать надобность во всяком управлении вообще. Чем полнее демократия, тем
ближе момент, когда она становится ненужной. Чем демократичнее «государство»,
состоящее из вооружённых рабочих и являющееся «уже не государством в
собственном смысле слова», тем быстрее начинает отмирать всякое государство.
Ибо когда все
научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным
производством, самостоятельно осуществлять учёт и контроль тунеядцев, баричей,
мошенников и тому подобных «хранителей традиций капитализма», — тогда уклонение
от этого всенародного учёта и контроля неизбежно сделается таким неимоверно
трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким
быстрым и серьёзным наказанием (ибо вооружённые рабочие — люди практической
жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли
позволят), что необходимость соблюдать
несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой.
И
тогда будет открыта настежь дверь к переходу от первой фазы коммунистического
общества к высшей его фазе, а вместе с тем к полному отмиранию государства
Вернуться к оглавлению.
[1]
См. К. Маркс. «Критика Готской программы» (К. Маркс и
Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II, 1948, стр. 22–23). Ниже В. И. Ленин
цитирует это же произведение К. Маркса (см. там же, стр. 23, 13, 15).
[2]
Когда государство сводится в главнейшей части его функций к такому учёту и
контролю со стороны самих рабочих, тогда оно перестаёт быть «политическим
государством», тогда «общественные функции превращаются из политических в
простые административные функции» (ср. выше, гл. IV, § 2, о полемике
Энгельса с анархистами).
Комментариев нет:
Отправить комментарий