Диаметральной противоположностью старому материализму
XVII и XVIII вв.
является современный ему субъективный
идеализм Беркли и агностицизм
Юма. Субъективный идеализм (феноменализм) Беркли знаменовал активизацию
реакционной поповщины, поддержанной уже победившей и утвердившей свое
господство буржуазией. Агностицизм Юма представляет собой продукт превращения
буржуазии из революционного класса в консервативный, смыкания буржуазной и
обновленной феодальной идеологий.
Рассматриваемые идеалистические учения отражали интересы
и настроения победившей английской буржуазии, опередившей свою французскую
сестру и столетием раньше ее пришедшей к власти путем закончившейся
компромиссом английской революции, «обуржуазившей феодализм и придавшей
буржуазному обществу феодальный облик»[1].
Эта особенность с исключительной яркостью сказывается в
философском учении епископа Беркли, представляющем собой приспособление
протестантства к уровню и новым потребностям ставшей реакционным классом
буржуазии.
Превосходный анализ воззрений Беркли дал Ленин в своей
книге «Материализм и эмпириокритицизм». Беркли исходит из того, что помимо
ощущений никакого другого источника знания о мире у человека нет, что понятия,
отвлеченные идеи, поскольку они возможны, не первичны и являются продуктом
ощущений. Но Беркли отрицает, что в этих ощущениях отражается реальный,
независимо от этих ощущений существующий объективный мир. Отсюда Беркли
приходит к неизбежному для него логическому заключению, что единственно известное человеку, единственно
возможный предмет, объект познания — наши ощущения. Ощущения — первичные
элементы, из комбинации которых состоит все существующее. Человек не может в
своей познавательной деятельности выйти за пределы ощущений, познать что-либо
иное, кроме них, сверх их, либо отличное от ощущений. В процессе познания мы,
по мнению Беркли, имеем дело не с вещами вне нас, не с объективным миром,
отражающимся в наших ощущениях, а только с собственными ощущениями: ощущениями
красноты, твердости, высоты, круглости и т. д. Отсюда идеалистический
взгляд на опыт как на совокупность ощущений. Мы не в состоянии познать ничего
помимо своих собственных ощущений, т. е. субъективных состояний сознания.
Не вещи, а лишь ощущения, т. е. нечто психическое, дано в нашем опыте.
У нас нет, по мнению субъективистов, оснований
утверждать, что существует внешний мир независимо от ощущений. Мы не в праве
говорить о чем-либо достоверно реальном, что бы находилось вне наших ощущений.
Убеждение в том, что вне нашего сознания существует объективный внешний мир, по
мысли субъективных идеалистов, совершенно не основано на опыте, является
предрассудком и не выдерживает научной критики. Самое большое, что мы можем
допустить, — это то, что нашей психике присуще представление о существовании
внешнего мира. Но нет никаких оснований утверждать, что этому представлению
действительно соответствует что-либо вне субъекта.
То, что мы называем
вещью, есть с этой точки зрения не что иное, как пучок, совокупность наших
ощущений. Группу ощущений (твердого, круглого, синего и т. д.), данных
вместе и повторяющихся более или менее постоянно, мы называем вещью. Допускать,
что вещь — нечто большее, что за нашими ощущениями кроется производящее их
тело, субстанция, объективный мир — такое допущение, по мнению Беркли,
безосновательное.
«Бытие вещей, — формулирует свои воззрения Беркли, — есть
их воспринимаемость. Невозможно,
чтобы они имели какое-либо существование вне духа или воспринимающих их
мыслящих вещей. Правда, существует поразительно распространенное между людьми
мнение, будто дома, горы и реки, одним словом, все ощущаемые предметы имеют
естественное или реальное существование, отличное от их воспринимаемости умом.
Но с какой бы уверенностью и общим согласием ни утверждалось это начало,
всякий, имеющий смелость подвергнуть его исследованию, найдет, если я не
ошибаюсь, что оно заключает в себе явное противоречие, ибо что такое
вышеупомянутые предметы, как не вещи, воспринимаемые нами в ощущениях и что мы
воспринимаем, как не наши собственные идеи и ощущения. И не будет ли полным
противоречием допустить, что какое-либо их сочетание существует, не будучи
воспринимаемым»[2].
Таким образом Беркли приходит к отрицанию материи, что он
сам считает очень важным для борьбы с материализмом и обоснования идеализма,
этой надежной опоры религии. Материя растворяется им в духе, объект сводится к
субъекту. «Быть, существовать — значит
быть воспринимаемым» (esse is percipi) — и ничего больше. Если вещь не
ощущается, она и не существует. Существование вещей для нас, для нашего
сознания — единственная реальность; возможность воспринимать вещи — единственное
доказательство их бытия, как бытие для нашего сознания.
«Я не отрицаю, — писал Беркли, — существования ни одной
вещи, которую мы можем воспринять
посредством ощущения или рефлекса. В том, что вещи, которые я вижу моими
глазами или осязаю моими руками, действительно существуют, я отнюдь не
сомневаюсь. Единственная вещь, существование которой мы отрицаем, есть то, что
философы называют материей или
телесной субстанцией»[3].
Таково субъективно-идеалистическое решение вопроса об
отношении бытия и мышления. Исходя из того же сенсуалистического учения об
ощущениях как единственном источнике познания, субъективный идеализм придает
ему идеалистический характер, доводит его до поглощения объекта субъектом.
Субъект становится единственной реальностью. Мир растворяется в мыслящем
субъекте. Объект, природа, материя — не что иное, как продукт психической
деятельности, порождение субъекта. Объект
восприятия отождествляется с восприятием объекта. Источником ощущений
Беркли признает самого господа бога, от которого душа наша получает свое
содержание.
Беркли не скрывает, что все его философское построение
воздвигнуто с определенной целью — поразить
растущее безбожие и поднявший голову материализм. В своем дневнике он прямо
говорит о том, что стремление укрепить
веру побудило его измыслить свою систему.
Юм отправляется от того же признания опыта единственным
источником познания, что и Беркли. Он разделяет с Беркли отрицание возможности
познания нами внешнего материального мира, сведение вещей к переживаниям.
Юм отказывается от познания чего-либо помимо субъективных
переживаний, он отрезает науке путь по ту сторону субъекта и ограничивает его
самонаблюдение. Его философия агностична,
т. е. отрицает возможность объективного познания, возможность познания
внешнего, независимо от нас существующего, мира.
Юм особенно много внимания уделяет критике
материалистического понятия причинности.
По мнению Юма, в опыте причинность не дана. Мы не воспринимаем ее в ряде
качеств, данных нам в восприятии, — цвет, форма, звук. В опыте мы обнаруживаем
лишь следование друг за другом двух или нескольких ощущений, сопутствие одного
другому, но не деятельную причину, не силу, вызывающую явления. Из привычки иметь два каких-либо явления,
связанных между собой в опыте, человек склонен заключить об их необходимой и
постоянной зависимости. Но такое заключение, по мнению Юма, неправомерно. Мы
можем говорить об обычности этого следования, можем считать вероятным
повторение его, но не в праве утверждать необходимость
связи между двумя явлениями. В опыте нет и не может быть гарантии, что
следование явлений, наблюдавшееся тысячу раз, повторится в тысячу первый раз.
Таким образом Юм разделывается с причинностью и закономерностью. Мир
превращается в хаос феноменов, из которого у познания нет выхода.
Субъективный идеализм, будучи последовательно доведен до
своего предела, с роковой неизбежностью должен привести к солипсизму. Солипсизм — это воззрение, утверждающее, что существует
только «Я», а все остальное, и другие люди в том числе, — продукт моих
ощущений. Я и мои беспричинные и беспочвенные ощущения — единственная реальность.
Солипсизм – крайний — философский
индивидуализм. С точки зрения солипсизма мир должен уничтожиться вместе со
мной, и существует он лишь постольку, поскольку существую и ощущаю я. Не я в
мире, а мир во мне. Вселенная — это я. Солипсист подобен сумасшедшему,
чувствующему инструменту, который «вообразил, что он единственный инструмент в
мире и что вся мировая гармония происходит в нем»[4].
Если только последовательно проводить принцип «имманентности» познания, т. е.
понимания мира как внутреннего содержания нашего сознания, то мы неизбежно
должны прийти к утверждению, что субъект может ежечасно, ежеминутно разрушать
мир и вновь создать его из ничего. Умру я — вместе со мной разрушится и весь
мир, ибо он перестанет существовать как совокупность моих ощущений, другое же
существование ему не присуще. Правда, на такую откровенную последовательность
не решаются и сами субъективные идеалисты. Субъективные идеалисты пытаются
выпутаться из этой трудности, указывая на то, что мир после смерти субъекта не
перестанет существовать в восприятиях других людей, но при этом они неизбежно впадают
в неразрешимые противоречия. В самом деле, ведь, и другие люди, как и все
другие вещи, не что иное, как комплексы моих ощущений, не имеющие иной
реальности, кроме субъективной. Следовательно, если я перестаю ощущать, то
вместе со мной должно уничтожиться и человечество, как комплекс моих ощущений.
Ссылка на других людей означает допущение существования вещей вне моего
сознания, признание бытия.
Но что же такое «я»? Очевидно не телесное существо, так
как материальное существование не приемлется. Чтобы быть последовательным
субъективным идеалистом, следует признать, что и мое тело, ноги, руки, голова,
мозги — не что иное, как комплекс моих ощущений, и существуют лишь как явление
сознания, как внутри-психическая реальность. Таким образом, если поплыть по субъективно-идеалистическому
течению, не только утонешь в болоте солипсизма, но и, подобно барону
Мюнхгаузену, должен будешь оттуда сам себя извлекать за волосы. Не только
вселенная растворяется в «я», но и «я» оказывается весьма эфемерным,
растворяется в собственных восприятиях, превращается в ощущающее себя ощущение.
Рассмотренный нами здесь субъективный идеализм,
реакционное порождение XVIII в., возродился и получил огромное
распространение к началу нашего века. Современным материалистам приходится вести
жестокую борьбу с субъективным идеализмом.
Социальной почвой,
на которой возродился берклиански-юмистский идеализм, является
империалистическая фаза капитализма; его питательные соки — в современном кризисе естествознания. Империализм
ведет не только к кризису экономической системы капитализма, но и к всеобщему
кризису всей капиталистической культуры. «Мы живем в необычайном мире, — восклицал
известный буржуазный физик М. Планк в 1930 г. — Куда бы мы ни
взглянули, во всех областях духовной и материальной культуры мы находимся в
периоде тяжелых кризисов, которые отпечатывают на всей нашей частной и
общественной жизни многочисленные черты беспокойства и непрочности... Как уже
издавна в религии и искусстве, так и теперь также и в науке едва ли найдется
основоположение, в котором кто-либо не усомнился бы, едва ли найдется
бессмыслица, в которую кто-либо не верил бы...»[5].
Кризис буржуазного естествознания, представляющий собой
составной элемент общей агонии буржуазной культуры, обозначился уже к первым
годам настоящего столетия. Дальнейшее развитие познания, на основе накопленного
при капитализме естествознанием материала может совершаться лишь вопреки
господствующему буржуазному мировоззрению. Современное
естествознание болезненно рождает диалектический материализм. Оно приходит
к нему стихийным путем, в беспрестанных конфликтах с исходными философскими
принципами самих буржуазных ученых, но все же неизбежно приходит к
подтверждению правильности основных положений философского учения Маркса и
Энгельса. Враждебные марксизму отправные философские принципы буржуазных
естествоиспытателей препятствуют полному и правильному сознательному пониманию
ими результатов своих исследований. Это противоречие порождает кризис
буржуазного естествознания, социальные корни которого нужно искать в общих
противоречиях империалистической эпохи.
Наиболее значительной из проявившихся уже в конце XIX и
начале XX в. попыток буржуазной мысли использовать кризис естествознания в
реакционных целях дать идеалистическое истолкование новым естественно-научным
теориям и открытиям — является реставрация Махом, Авенариусом и др.
субъективного идеализма Беркли под флагом эмпириокритицизма.
Если естествознание приближается «к таким однородным и простым элементам
материи, законы движения которых допускают математическую обработку, — твердят
современные субъективные идеалисты, — то материя исчезла, остались одни чистые
математические отношения». Старый, неизменный атом уступил место системе
движущихся и изменяющихся электронов; поэтому, говорят махисты, «материя
исчезла». Заменяются примитивные физические законы новыми, более совершенными
физическими принципами — махисты твердят: «нет объективного познания». Косные
метафизические представления о пространстве и времени уступают место
диалектическому пониманию единства времени и пространства как формы
существования движения материи — идеалисты вопят: «пространство и время
исчезли». Между тем, новейшие достижения современной физики целиком
подтверждают правильность учения марксизма о времени и пространстве, т. е.
что они суть формы существования материи,
что материальное движение есть единство времени и пространства, что наши
понятия о времени и пространстве изменяются, уточняются и развиваются в связи с
общим развитием науки. Поэтому и современные махисты к отказу от материи,
от субстанции присоединяют отказ от причинности. Новейшая квантовая механика
углубляет понятие причинности, вносит коррективы в старое механистическое
понимание причинности — эмпириокритики утверждают: «причинность исчезла». Крах
старых механическо-материалистических начал естествознания, торжество высшей
формы материализма современные субъективные идеалисты (махисты) выдают за конец
материализма.
На этой зыбкой почве махисты воскрешают лишь слегка
прикрытые новыми словечками реакционные философские идеи XVIII в.: на
основе субъективного идеализма разрешают они проблему бытия и мышления.
Эмпириокритицизм выступает как философия «чистого опыта». Он отрицает реальность
всего, что не дано непосредственно в опыте субъекта. Единственная реальность
для него — субъективные ощущения, подлинная действительность — непосредственно
«данное» в восприятии. Все прочее — беспочвенные, некритические «привнесения»
рассудка. Ощущения красного, круглого, горького и т. д. — вот настоящие
«элементы» действительности. Материя, тела, вещи суть не более как «комплексы»,
«связки» наших ощущений, не имеющие никакого бытия вне ощущений вне нашего
сознания. Точно так же пространство и время не что иное, как особого рода наши
ощущения, переживания. Таким образом все
физическое растворяется в психических элементах, в ощущениях.
Отрицание махистами объективной реальности определяет их
понимание цели и задач познания. Поскольку для них отсутствует объективный мир,
постольку для них не существует и задачи приближения к полному отражению
объективной действительности, поставленной и разрешаемой материализмом. Целью
познания является для них только систематическое упорядочение восприятий,
систематизация многообразия наших ощущений. Прогресс
науки состоит в наиболее простом описании совокупности ощущений.
Субъективно-идеалистическая позиция эмпириокритиков исключает возможность
объективного познания, для них не существует объективной истины. Если вся
действительность есть лишь содержание сознания, то истины должны быть различны
для различных сознаний. «Человек — мера вещей», — как говорил еще
древнегреческий софист Протагор. Познание, истина — субъективны и релятивны
(относительны). Здесь махисты широко распахивают ворота мракобесию и суеверию.
Основным принципом научного познания махисты считают «принцип экономии мышления» или «принцип
наименьшей траты сил». Согласно этому принципу, из двух систем, описывающих
наш опыт, из двух различных теоретических построений следует выбирать наиболее
«экономные», описывающие опыт с наибольшей простотой.
Из науки в целях «экономии» следует устранить все то, что
усложняет, загромождает описание ощущений, следует поэтому устранить материю,
вещи, не зависящие от сознания, причинную связь явлений.
Новейшие махисты «углубляют» эту реакционную, антинаучную
философию «учением о знаках» и «логикой отношений». Согласно этим «учениям»,
упорядочивающее, однозначное описание ощущений или переживаний совершается
наукой посредством «знаков». Система знаний состоит из знаков (Шлик). Наука
имеет дело не с отражением
объективных вещей и их отношений, а с произвольно
изобретенными физико-математическими знаками, символами, обозначающими
отношения между переживаниями субъекта. Из комбинаций знаков при помощи
математических уравнений выводят новые комбинации, обозначаемые новыми знаками,
и т. д. Развитие науки состоит, по мнению махистов, в совершенствовании
построения этой системы знаков.
Реакционной игрой в абстрактные, математические бирюльки
махисты хотят подменить развитие живого, объективного познания многосложной
действительности. Здесь особенно наглядно обнаруживается, как их субъективный идеализм сочетается с
механицизмом.
Для завершения своей философии современные субъективные
идеалисты «изобрели» и логику, соответствующую «учению о знаках». Это — «математическая
логика» или «логика отношений» (Рессаль). Логика отношений представляет собой
новую систему знаков, измышленную для обозначения всех возможных отношений
между знаками опытных наук. Логические знаки и символы произвольно группируются
в новые уравнения на все лады. До более пустых, выхолощенных, бессодержательных
и бесплодных конструкций, чем «логика отношений», философия не доходила еще
никогда. Если есть какой-нибудь смысл в этой «логике», то только один — создать
еще один выверт для отрицания объективной реальности. Основным принципом этой
логической дребедени является все то же изгнание материи, отрицание объективной
реальности. Старая логика плоха, мол, потому, что допускала вещи и их свойства.
Новая логика изгоняет вещи и их свойства
и имеет дело с «чистыми» отношениями (т. е. не с отношениями между вещами,
а с чистыми, бессодержательными
отношениями, без соотносящихся
предметов).
Так, не щадя сил, «очищают» современные идеалисты
науку... от содержания, от смысла, от истины.
Первым, кто во всем его значении понял сущность
современного кризиса естествознания, обнаружил его корни, вскрыл истинные
тенденции, разоблачил реакционные маневры эмпириокритицизма и показал, как
следует бить махизм, как можно преодолеть кризис и как должно установить союз
диалектического материализма с достижениями новейшего естествознания, — был Ленин. Словесные ухищрения не укрыли от
него антинаучную, поповскую сущность махизма. Он не только гораздо глубже,
последовательнее, нежели Плеханов, вел борьбу с махизмом, всецело насыщая ее
партийностью, он сделал эту борьбу во много крат плодотворнее по своим
результатам, установив связь между
махистскими идеями и кризисом естественно научных теорий и разоблачая
реакционную природу эмпириокритической игры на этом кризисе.
Попутно Ленин исправляет допущенные Плехановым в полемике
с махистами ошибки, в том числе ошибку в
понимании Плехановым центрального понятия, вокруг которого сосредоточивается
борьба — понятия опыта. Плеханов поддался на махистскую уловку, что опыт-де
понимается ими не как «средство познания», но как «предмет познания». Плеханов
полагал, что, если бы махисты придерживались понимания опыта только как
«предмета познания», этим была бы стерта грань между махизмом и материализмом.
Но суть дела вовсе не в том, понимается ли опыт как предмет или как средство
познания. Суть дела в основном вопросе философии: субъективен опыт или объективен, представляет ли опыт собой
имманентное порождение сознания или опыт создается в процессе воздействия на
субъект независимого от него внешнего мира и практического, преобразующего
воздействия общества на внешний мир.
Плеханов в данном вопросе соскальзывает с
материалистической позиции. Удовлетворяясь определением опыта как «предмета
познания», он должен был прийти к агностическому положению, — что предметом
познания является опыт, а не объективная реальность.
Борьба Ленина против махизма имела особо важное значение,
поскольку эти буржуазные, субъективно-идеалистические теории начали проникать и
в ряды довоенной социал-демократии. В первую очередь влияние махизма,
сказывается на воззрениях социал-фашизма. Не только такие откровенные махисты,
как Фр. Адлер, но и Каутский, с самого начала примиренчески относившийся к
махизму, сейчас параллельно со своим превращением в социал-интервента все
больше смыкается с махизмом в своих философских убеждениях. В те годы, когда
Ленин создавал свой «Материализм и эмпириокритицизм», в темные годы реакции
после революционной грозы 1905 г. отдельные большевики стали на позиции
махизма и скатились к меньшевикам. А. Богданов (отход которого от
диалектического материализма завершился позднее его расхождением с
большевизмом), т. Луначарский и др. перенесли модное реакционное учение на
русскую почву. Работа Ленина нанесла сокрушительный удар всем этим теориям,
свела счеты с «философскими безголовцами», шедшими на поводу у идеалистической
реакции.
«Эмпириомонизм» Богданова представляет собой не что иное,
как разновидность субъективного идеализма,
и базируется на том же махистском понимании отношения бытия к мышлению.
Терминологические ухищрения Богданова стремятся прикрыть идеалистическую
сущность его учения, но никоим образом не устраняют его идеализма. Богдановский
«эмпириомонизм» есть не что иное, как разновидность махизма.
Богданов, подобно остальным махистам, не выходит за
пределы опыта. Исходным, первичным для него является хаос элементов. Эти
элементы, — уже знакомые нам ощущения, оторванные от ощущающего человека и от
вызывающих ощущения предметов, — чистые ощущения, ощущения вообще, мертвая
идеалистическая абстракция. Непосредственные комплексы, сочетания этих
элементов образуют, согласно Богданову, психический опыт. Таким образом
психический опыт признается непосредственным, существующим до природы.
Физический опыт является следующей, высшей ступенью развития. Он является производным по отношению к психическому
опыту, преобразованием, отражением последнего. Будучи субъективным идеалистом,
Богданов не различает объективного, независимого от опыта и существующего до всякого
опыта физического мира от физического опыта людей. Вместо того, чтобы понять
психическое как производное по отношению к физическому, Богданов поступает
наоборот: он объявляет физический мир областью «подстановки», в которой
физический мир «подставляется» нами под психическое, т. е. дает
психологическое, идеалистическое объяснение. «Всеобщая теория подстановки»
Богданова представляет собой лишь новое название для старого идеалистического
решения основного вопроса философии. Последним звеном богдановской конструкции,
следующим за «элементами», психическим и физическим опытом, является
возникающее из него наше познание.
Подобная субъективно-идеалистическая позиция неизбежно
приводит Богданова к отрицанию
объективной истины и возможности объективного критерия истины. В самом
деле, если независимой от опыта никакой действительности нет, то нельзя
говорить о независимой от нашего сознания истине как об отображении объективной
реальности. Истина понимается эмпириомонизмом субъективно, как-то, что истинно
для нас. Богданов думал устранить бесконечные противоречия прежнего субъективизма
и избежать солипсизма тем, что вместо индивидуального опыта сделал центральным
понятием своей философии «социально организованный опыт». Он надеялся таким
образом отличить истинное, научное от ложного, суеверного. Объективность
превращается у него в коллективность опыта, в общезначимость его для ряда
людей. «Объективность физического мира в том, — писал он, — что он существует
не для меня, а для всех». «Физический мир — это социально согласованный,
социально гармонизированный, — словом, социально организованный опыт». Но этим
Богданов в действительности не преодолевает идеализма и субъективного понимания
истины. Сознание человечества, заменяющее сознание индивида, есть все же
сознание: сохраняется идеалистическое начало. Существование физического мира
ставится в зависимость от общественного сознания, вместо того чтобы быть
независимым от какого бы то ни было (также и социального) сознания и предшествовать
ему. Общезначимый, «социально организованный» опыт вовсе не всегда является
объективно истинным. Ведь и религиозные воззрения на длительном протяжении
истории были «общезначимы» и «социально организованы», но от этого они отнюдь
не стали истинными.
В своем учении о
том, что истина не более, как «идеологическая форма, организующая форма
человеческого опыта», эмпириомонизм таким образом распахивает ворота религии и
прочей реакционной лжи.
В более поздних своих работах, написанных Богдановым уже
после того, как Ленин разоблачил идеалистическую сущность его «эмпириомонизма»,
Богданов развивает якобы новое «тектологическое» учение — «всеобщую организационную науку». Здесь Богданов полностью остается
на прежней субъективно-идеалистической, махистской позиции, в царстве элементов
— ощущений и их системе комплексов. За множеством новых словесных выкрутасов
кроется старая философская концепция. Этого, кстати сказать, не понял т. Бухарин,
которого Богданову удалось обмануть, перерядив свое учение. Тов. Бухарин, как
указывал Ленин, не понял идеалистического тождества богдановской «тектологии» и
его «эмпириомонизма».
Оставаясь при прежнем решении основного вопроса
философии, Богданов во «Всеобщей организационной науке» развивает на
субъективно-идеалистической почве антидиалектические механистические взгляды. Он критикует материалистическую диалектику
Маркса и Энгельса, заменяя принцип всеобщего развития «организационным
процессом», закон единства противоположностей — механическим «столкновением
противоположно направленных сил», «активностей», диалектику — механистической
теорией равновесия (она будет рассмотрена в дальнейшем). В «Тектологии» мы
снова имеем яркий пример того, как прекрасно уживаются друг с другом махизм и
механицизм. Богданов пытается установить универсальные формы организации
элементов, независимо от «организуемого содержания». Он измышляет научно
бесплодные «универсальные законы», прилагаемые ко всем без исключения отраслям
знания, без учета их своеобразия. На деле все эти законы подбора, конъюгации,
ингрессии и т. п. — пустые механистические схемы, энергетические и
биологические ярлычки, наклеиваемые на надмеханистические и социальные
процессы.
Не безынтересно отметить, что субъективно-идеалистические
принципы находят себе убежище и в учениях «наших» современных механистов. Механистическое миропонимание, сводящее
природу к перемещению тождественных бескачественных частиц, своей оборотной
стороной должно естественно иметь признание качественных
различий, данных в опыте, как чисто субъективных
различий. Признав субъективность так называемых вторичных качеств, т. е.
утверждая, что звуки, цвета и т. п. не что иное, как наши ощущения, а не
отражение объективно существующих различий, Л. Аксельрод, С. Сарабьянов
и их соратники пришли к более «общему» выводу о субъективности качества вообще.
Для них качество — порождение сознания. Без субъекта нет качества объекта.
Качественная определенность объекта зависит от различий субъектов и их точек зрения. Так, например, т. Сарабьянов
отрицает объективную истину. Истин, по его млению, столько, сколько
субъективных установок, подходов.
Такие же элементы «стыдливого агностицизма», по выражению
Ленина, и субъективизма мы находим и у т. Бухарина, для которого диалектика есть лишь одна из многих «точек
зрения». Так отход от диалектического материализма влечет за собой смычку с
субъективным идеализмом. Подобное сочетание механицизма и субъективного
идеализма, как мы видели, отнюдь не является случайным. История философии
свидетельствует, что такое сочетание весьма обычно и естественно. Сведение всех
явлений к механическому, бескачественному тождеству служит для субъективных
идеалистов руководящим принципом систематизации, упорядочения, приведения к
единству сложного многообразия наших ощущений. Отрицая объективную реальность,
субъективисты считают задачей науки систематизацию опыта, «организацию»
восприятий. Механизм служит для них наиболее удобным, экономным принципом
организации.
К субъективному идеализму весьма близок и смыкается с ним
в отдельных пунктах своих воззрений философский
интуитивизм — направление, которое получило широчайшее распространение в
буржуазной философии последних десятилетий и которое породило целый ряд модных
философских школ в различных капиталистических странах. Виднейший представитель
интуитивизма — философ французского империализма Анри Бергсон. Суть его учения,
как и всего интуитивизма, заключается в том, что принижается и ограничивается
разум, рациональное логическое познание в пользу иного, «высшего» метода
постижения истины — непосредственного чутья, интуиции, инстинктивного
проникновения в сущность вещей.
Наука, по мнению интуитивистов, способна доставлять лишь
ограниченные, эмпирические истины, имеющие только практическую ценность. При
помощи интуиции Бергсон обещает полное постижение объектов. «Либо вовсе
невозможна философия, — заявляет он, — и все познание вещей есть лишь
практическое познание (не открывающее их сущности. — Авт.), направленное на
извлечение из них пользы (а не на познание истины. — Авт.), или
философствование состоит в том, чтобы при помощи напряжения интуиции проникнуть
в самый объект».
Интуицией Бергсон называет «тот род чувствования или
симпатии, посредством которого мы проникаем во внутрь предмета, чтобы слиться с
тем, что в нем есть единственного и, следовательно, невыразимого»[6].
Злейший враг материализма, Бергсон обставляет свой призыв к поискам
«невыразимого» путем мистического «вчувствования» и свою критику научного
познания объективной действительности множеством якобы ученых соображений и
тонких софизмов, фальсифицируя в своих целях естественно-научные данные.
Так Бергсон исходит из разрыва пространства и времени.
Время, понимание которого Бергсон идеалистически искажает, придавая ему чисто
психологический смысл, он противопоставляет пространству как живое начало мертвому,
подвижное, творческое, духовное — инертному, безжизненному материализму. При
этом движущийся, живой мир он понимает таким образом, что «есть изменения, но нет вещей, которые изменяются. Изменения не
нуждаются в носителе. Есть движение, но нет необходимо неизменных
предметов, которые движутся: движение не заключает в себе никаких движущихся
тел».
Здесь явно сказывается родство интуитивизма и субъективного идеализма. Изучение материальных
движущих сил вселенной Бергсон подменяет верой в «жизненный порыв», который,
согласно интуитивизму, составляет подлинную основу всякой жизненности и
развития. Разумеется, все завершается мистической верой в потусторонний мир и
бессмертие души и приводит к прямой поповщине. «Из всего этого, — пишет
Бергсон, — ясно следует понятие творческого
и свободного бога, который порождает как материю, так и жизнь, и чье
стремление к творению продолжается со стороны жизни развитием видов и
образованием человеческих личностей».
Бергсон отнюдь не является исключением среди буржуазных
философов современности. Поворот к мистицизму характерен для всех современных
буржуазных «властителей дум». Ту же тенденцию, хотя и в иной форме, мы
встречаем и у другого философского столпа загнивающего капитализма — у
стремящегося к объективному идеализму, но впадающего в субъективизм Эдмунда Гуссерля. Гуссерль провозглашает
новую науку — феноменологию, которую
он объявляет «основной философской наукой». Феноменология отвлекается от всего
реального мира, она не имеет дела с реальными, совершающимися во времени и
пространстве явлениями. Она имеет дело с «ирреальными явлениями», с «идеальным
бытием», со «смыслами», «значениями», с «миром эйдоса» (идеальной сущности).
Будучи направленной на сознание, феноменология имеет в виду не реальные
проявления человеческого сознания, не психические процессы. Она «очищает»
сознание от всего индивидуального, психического, имеет дело с «чистым», вне
индивидуальным «я», с «абсолютным сознанием», с «сущностью» сознания.
Феноменология Гуссерля — «наука» чисто описательная. Она не опирается на
логику, не имеет последней в качестве своей предпосылки. Феноменология
предшествует логике. Она ничего не объясняет, ничего не доказывает, а лишь
описывает непосредственно данное в «идеальной интуиции». Феноменология, по
словам Гуссерля, должна быть чисто описательной дисциплиной, исследующей при
помощи чистой интуиции сферу трансцендентального чистого сознания.
Непосредственное «узрение сущности», «чистая идеальная интуиция» — таковы
методы этой, с позволения сказать, «науки». «Философия, — утверждает Гуссерль,
— в своей научной работе принуждена двигаться в атмосфере прямой интуиции, и
величайшим шагом, который должно сделать наше время, является признание того,
что при философской в истинном смысле слова интуиции, при феноменологическом
постижении сущности открывается бесконечное поле работы»[7].
Таково одно из последних слов буржуазной философии.
[1]
Меринг, Сб. «На философские и литературные темы», Д. Локк, 1923 г.,
стр. 3.
[2]
Беркли, Трактат о началах человеческого знания, стр. 62-63.
[3]
Беркли, Трактат о началах человеческого знания, стр. 84-85.
[5] M. Planck, Positivismus
und reale Außenwelt, S. I.
[6]
Бергсон, Введение в метафизику, стр. 6.
Комментариев нет:
Отправить комментарий