понедельник, 11 июня 2018 г.

Глава 11. Экономика классовой борьбы при социализме. Часть 1


(опубликовано в журнале «Lalkar» за январь–февраль 1992 г.)

Почему такая полная яда ненависть к Сталину?

Теперь, когда мы разобрались с историческими вопросами, в этом, последнем разделе мы должны дать ответ на вопрос: в чём причины такой ненависти во всём мире по отношению к Иосифу Сталину, причём не только со стороны буржуазии, — империалистической и неимпериалистической, и обычных буржуазных идеологов, но и со стороны «социалистических» идеологов буржуазии, а именно, социал-демократов, троцкистов и ревизионистов? Почему одно только упоминание имени Сталина вызывает у этих «господ» приступ ядовитой ненависти и неконтролируемой ярости в его адрес?
Правильный ответ на этот вопрос позволит нам получить ключ, который откроет двери для правильного и чёткого понимания длительного процесса, приведшего к краху могучей СССР и ликвидации некогда славной ВКП(б), партии Ленина — Сталина, которая своим блестящим руководством до, во время и после Великой Октябрьской революции, потрясла мир и открыла эпоху крушения империализма и успеха пролетарской революции и национального освобождения. Поиск этого ответа стал ещё более актуальным после событий августа 1991 года, которые вызвали такую радость и злорадство в буржуазных кругах по поводу якобы «окончательного и бесповоротного краха коммунизма и марксизма-ленинизма», а также растерянность и пессимизм в коммунистическом движении во всём мире. Цель данного раздела — дать правильный ответ на вопрос, поставленный в самом начале, и правильное ясное объяснение процесса, приведшего к контрреволюции в августе 1991 года, в надежде, что это хотя бы немного, пусть даже незначительно, поможет (если можно так выразиться о своей роли, без малейшего желания быть претенциозным, напыщенным и высокомерным) мировому коммунистическому движению в процессе извлечения необходимых уроков из истории социализма в СССР и выбрать свой собственный путь в будущем на единственной прочной основе — основе марксизма-ленинизма, учении, которое сегодня не просто продолжает быть актуальным, но актуально, как никогда.
Важный ключ к ответу на этот вопрос можно найти в следующей цитате из Маркса:
«В области политической экономии свободное научное исследование встречается не только с теми врагами, с какими оно имеет дело в других областях. Своеобразный характер материала, с которым имеет дело политическая экономия, вызывает на арену борьбы против свободного научного исследования самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души — фурий частного интереса. Так, высокая англиканская церковь скорее простит нападки на 38 из 39 статей её символа веры, чем на 1/39 её денежного дохода. В наши дни сам атеизм представляет собой culpa levis (небольшой грех) по сравнению с критикой традиционных отношений собственности»[1].
Когда Маркс опубликовал книгу, из которого взята данная цитата, буржуазия и её лакеи сначала попытались похоронить её с помощью заговора глухого молчания, а когда это не сработало, начали гнусные её искажения и подлые личные нападки на её автора — с единственной целью, дискредитировать его идеи. Он был обвинён в том, что он «диктатор», «страдающий манией величия» и «плагиатор». Если Маркс был подвергнут таким грязным нападкам всего лишь за «преступление» научно-литературного анализа и выявления сути капиталистических отношений собственности и выяснения средства для свержения этих имущественных отношений, вряд ли стоит удивляться, что те, кто на практике отменили капиталистические имущественные отношения и заменили их социалистическими отношениями собственности, должны стать объектом «самых яростных, самых низменных и самых отвратительных страстей человеческой души — фурий частного интереса»[2].
К лету 1918 года — то есть, спустя всего несколько месяцев после Октябрьской революции, и хотя Соединённые Штаты всё ещё находились в состоянии войны с Германией, а не с Россией — «Нью-Йорк Таймс» уже охарактеризовала большевиков как «наших самых злостных врагов» и как «бешеных хищных зверей». Советские лидеры повсеместно назывались в американской прессе «платными агентами» Германии, «мясникам», «убийцами и сумасшедшими», «преступниками, пьяными от крови», и «человеческими отбросами» — это лишь некоторые из типичных выражений, которыми американская империалистическая пресса называла Ленина и его товарищей. В Конгрессе США они были описаны как «достойные проклятия звери», и описания большевиков в американской прессе были характерны и для их описания в прессе других империалистических стран.
Если подобной руганью эксплуататорские классы и империалистическая буржуазия реагировали на политическую революцию, вряд ли можно удивляться бешеной реакции, которую у них вызвало фактическое строительство социализма. После того, как НЭП, подготовив необходимые основания для второго натиска социализма, был выброшен за борт в 1929 году, и строительство социализма началось по-настоящему — с первой пятилетки и коллективизации сельского хозяйства — буржуазия в СССР и за его пределами, видя, как исчезают все её горячие надежды на реставрацию капитализма, в сотни раз активизировала свой контрреволюционный саботаж и обрушила настоящий шквал самой вульгарной массовой пропаганды против социалистического строительства и лидеров, руководящих этим строительством. Поскольку Сталин был вождём большевистской партии в ходе этого второго натиска строительства социализма, так как он, как никто другой, был олицетворением, с конца 1920‑х годов и до самой своей смерти в 1953 году, воли и решимости большевистской партии по построению социализма путём преодоления всех внутренних и внешних препятствий, победы над внутренними и внешними врагами СССР — от троцкистско-бухаринской оппозиции внутри большевистской партии до кулаков, белогвардейцев и буржуазии самых мощных империалистических стран — то вряд ли стоит удивляться тому, что именно он, Иосиф Сталин, как никто другой, должен был стать объектом «самых яростных, самых низменных и самых отвратительных страстей человеческой души — фурий частного интереса». И эти яростные и низменные страсти были выражены, и продолжают выражаться по сей день ещё с большей силой, потому что этот, второй натиск социализма был очень успешным во всех сферах: политической, экономической и военной. В этот период СССР осуществляет чудесные подвиги социалистического строительства, превращая технологически отсталую страну в современное общество, с использованием новейших технологий и культуры, избавляя народ от мук голода, лишений, деградации, безработицы и неграмотности. Построением мощной социалистической промышленности в сочетании с несравненным героизмом своего народа и с действительно вдохновляющим руководством КПСС (тогда же ещё ВКП(б) была!) и её генерального секретаря Иосифа Сталина СССР внёс наибольший вклад в разгром гитлеровского фашизма и в возникновение в Восточной Европе новых 7 стран народной демократии. Даже такой ренегат, как Горбачёв был вынужден отдать должное этим достижениям в своей «Перестройке», которую мы цитировали в предыдущей главе. С учётом этих успехов можно только ожидать, что враги социализма — от империалистической буржуазии до её наёмников в рабочем движении, ревизионистов, социал-демократов и троцкистов — будут извергать всякого рода «дифирамбы» в адрес советских строителей социализма и, особенно, в адрес Иосифа Сталина.
Мы всегда считали и продолжаем считать, что все злобные оскорбления в адрес Сталина направлены не просто лично против этого великого и неутомимого защитника марксизма-ленинизма, но против самих основ последнего.

XX съезд партии и триумф хрущёвского ревизионизма

В данной статье мы не касаемся империалистической буржуазии. Нашей целью является объяснить, как ревизионизм, начиная с его победы в 1956 году на XX‑м съезде КПСС, проводил реставрацию капитализма в СССР, каковы были его методы и средства, как политические, так и экономические, направленные на достижение этой цели, и почему он счёл целесообразным злобно атаковать Сталина под предлогом защиты ленинизма, критикуя Сталина за его предполагаемые отклонения от ленинизма.
К сожалению, наша задача облегчается контрреволюцией августа 1991 года, которая стала совокупным продуктом всех экономических и политических изменений, запущенных хрущёвским ревизионизмом механизмов и обратном движении, осуществляющимся с тех самых пор во всё ускоряющихся темпах. Вначале ревизионисты не были достаточно сильны, чтобы в открытую атаковать ленинизм и социализм — такова была мощь социалистического строя. Им пришлось осуществлять своё грязное дело, искажая учение марксизма-ленинизма и принимая буржуазные экономические меры, но при этом всегда заботится о том, чтобы действовать во имя ленинизма, под прикрытием борьбы против «культа личности» Сталина, его «ошибок» и его «отклонений» от ленинизма. Только с приходом к власти Горбачёва контрреволюционные реставраторы почувствовали себя достаточно сильными, чтобы открыто подвергать сомнению основы учения марксизма-ленинизма. И после августовской контрреволюции новая буржуазия, получив свободу для выражения своей почти религиозной ненависти к социализму, даже уничтожила символы и памятники Октябрьской революции. Статуи не только великих революционеров, таких как Яков Свердлов и Феликс Дзержинский (Сталин уже давно был подвергнут такому обращению всё теми же «защитниками» ленинизма), но и памятники самого великого Ленина сметали с постаментов, словно кегли. Имя «Ленинград» — гордость и радость международного пролетариата, было изменено на дореволюционное, как и имя «Сталинград» — гордый символ антифашистского сопротивления, уже давно было переделано хрущёвцами на Волгоград. Очевидно, что даже имена и символы периода социализма и революции настолько преследуют новую буржуазию, нарушая её покой, подобно призраку Банко в отношении Леди Макбет, что она стремится стереть саму память об этом славном периоде в истории международного пролетариата.
Недостаточно ругать почём зря Хрущёва и Горбачёва и осуждать их, как негодяев и отщепенцев — гораздо важнее опровергнуть их теории. «Истинное опровержение», говорил Гегель, «должно проникнуть в цитадель противника и вторгнуться в сферу его власти». Именно это мы и предлагаем сделать, вне зависимости от того, насколько трудоёмким и болезненным может оказаться такой путь.
В статье, опубликованной в апреле 1956 г. Коммунистическая партия Китая (КПК) сделала следующее заявление о больших заслугах Сталина в развитии Советского Союза и международного коммунистического движения:
«После смерти Ленина Сталин в качестве главного лидера партии и государства творчески применял и защищал марксизм-ленинизм. Сталин выразил волю и чаяния народа, и проявил себя выдающимся марксистско-ленинским борцом, в борьбе в защиту наследия ленинизма против его врагов — троцкистов, зиновьевцев и других буржуазных агентов Сталин получил поддержку всего советского народа и партии и сыграл важную роль в истории в первую очередь потому, что вместе с другими руководителями Коммунистической партии Советского Союза он защищал ленинскую линию на индустриализацию СССР и коллективизацию сельского хозяйства. Следуя этой линии, Коммунистическая партия Советского Союза привела к победе социализма в СССР и создала условия для победы Советского Союза в войне с Гитлером. Эти победы советского народа отвечали интересам рабочего класса всего мира и всего прогрессивного человечества. Поэтому, естественно, что имя Сталина пользуется большим почётом во всём мире»[3].
Следовательно, любой, кто захочет восстановить капитализм в СССР, должен начать своё чёрное дело с нападок и очернения человека, чьё имя так неизгладимо связано с победами и триумфом социализма, как имя Сталина. Именно такую цель преследовал Хрущёв на XX‑м съезде КПСС (1956 г.), когда в своём секретном докладе он начал бессмысленное, на первый взгляд, нападение на Сталина, обвинив его в «мании преследования», в том, что он занимался «жестоким произволом», прибегая к «массовым репрессиям и террору», в том, что Сталин был невежествен до такой степени, что «знал страну и сельское хозяйство только из фильмов» и «планировал военные операции на глобусе», и утверждая, что руководство Сталина стало «серьёзным препятствием на пути советского социального развития». Ну, теперь-то мы знаем, «путь советского социального развития», для которого сталинское руководство стало по-настоящему могучим препятствием, а именно — восстановление капитализма! Хрущёв не предложил никаких доказательств этих своих утверждений, он просто в сенсационном стиле, столь характерном для этого архи-ревизиониста и капиталистического бульдозера, нанизал друг на дружку целую коллекцию из «злоупотреблений». Но его «секретный» доклад, тщательно слитый в империалистические спецслужбы, сделал своё дело. Вновь воспользуемся словами КПК:
«Полностью отрицая Сталина на XX‑м съезде КПСС, Хрущёв фактически сводит на нет диктатуру пролетариата и основы теории марксизма-ленинизма, которые Сталин отстоял и развил. Именно на этом съезде Хрущёв в своём докладе начал отказ от марксизма-ленинизма по ряду принципиальных вопросов». (Возникновение и развитие различий между руководством КПСС и нашей партией, 6 сентября 1963 г.)
Атака Хрущёва на Сталина служила двойной цели — отрицанию достижений социализма и в то же время отвлечению внимания от ревизионистского искажения учения марксизма-ленинизма по ряду кардинальных вопросов. Ведь именно на этом съезде Хрущёв начал ревизию ленинизма по таким важным вопросам, как пути к социализму и отношение к империализму. Отрицая реальность, он противопоставляет свой «мирный переход» и «парламентские пути к социализму» пути Октябрьской революции, утверждая, что в свете «радикальных изменений», которые произошли в мире, последний уже не имеет своего универсального значения. Путём полного пересмотра учения Ленина об империализме и войне, Хрущёв нарисовал портрет правительства США и его главы, как якобы оказывающих сопротивление силам войны, а не как представителей империалистических сил войны.
Империализм и контрреволюционеры были довольны выпадами Хрущёва против Сталина и косвенно — против социализма. T. C. Страйберт, директор Информационного агентства США, в радио-шоу 11 июня 1956 года заявил, что атака Хрущёва на Сталина «подходит для наших целей, как нельзя лучше». В своей редакционной статье от 23 июня 1956 года «Нью-Йорк Таймс» открыто говорила об использовании секретного доклада Хрущёва в качества «оружия для уничтожения авторитета и влияния коммунистического движения» («Коммунистический кризис»). И Джон Фостер Даллес, тогдашний госсекретарь США, на пресс-конференции в апреле 1956 года, воспользовался возможностью, чтобы выступить за «мирные преобразования» в Советском Союзе. Тито, который вступил на путь капиталистической реставрации в начале 1948 года, вследствие чего титовская Югославия была исключена из Коминформа — преемника Коминтерна — ликовал в связи с событиями в СССР. Развевая реакционным флагом «антисталинизма», Тито заявил, что XX‑ый съезд «создал достаточно элементов» для «нового курса», уже начатого в Югославии, и что «вопрос сейчас заключается в том, победит ли этот курс, или же курс сталинизма вновь окажется в выигрыше» (Броз Тито, выступление в Пула, 17 ноября 1956 года).
Троцкистская и ревизионистская сволочь всего мира обезумела от радости и волнения при виде этого «нового курса».

Консолидация хрущёвского ревизионизма

В период между XX‑м и XXII‑м съездами КПСС прошла через возникновение, формирование, развитие и систематизацию хрущёвского ревизионизма по ряду очень важных вопросов. Учение марксизма-ленинизма было подвергнуто совершенному искажению и полному пересмотру. На XXII‑м съезде была принята новая программа КПСС, в которой заявлялось, что диктатура пролетариата «перестала быть необходимой в СССР», и что «государство, которое возникло как государство диктатуры пролетариата, на новом, современном этапе, переросло в общенародное государство». Также партия пролетариата была заменена на «партию всего народа».
«В результате победы социализма в СССР, укрепления единства советского общества Коммунистическая партия рабочего класса превратилась в авангард советского народа, стала партией всего народа…» заявляла программа КПСС, принятая на съезде. И так далее, и так далее. Так как эти искажения и изменения ленинизма были подвергнуты обширной и даже тщательной критике в международном антиревизионистском движении, в котором ведущую роль играла КПК, мы не будем обсуждать и анализировать их далее в данной главе. Вместо этого мы сосредоточимся на экономической стороне ревизионизма, экономических теориях, предложенных им и его практических шагах по проведению «реформ», которые, в конечном итоге, привели к реставрации капитализма в СССР и в Восточной Европе.

Справочная информация: империалистическое давление в области экономической теории, или рынок и экономическая эффективность

Ревизионизм не взялся в 1953 году внезапно из ниоткуда, подобно Юпитеру из головы Минервы. Для того, чтобы понять появление ревизионизма и его успех в процессе возвращения СССР на капиталистический путь, необходимо получить знания о ситуации, которая существовала до смерти Сталина. На самом деле невозможно понять события в международном коммунистическом движении в целом и в области политической экономии, в частности, после смерти Сталина, если не следить за развитием событий в буржуазной экономической теории, начиная с середины XIX‑го века и, особенно — после окончания Первой мировой войны. Кроме того, надо иметь чёткое понимание анализа буржуазными теоретиками проблем, стоящих перед социализмом, которому на всех фронтах пришлось развиваться в условиях непрекращающегося давления со стороны мирового империализма. Формы империалистического давления колебались от вооружённого вторжения, торгово-экономической блокады, убийств, вредительства и саботажа до истерической массовой пропаганды самого отвратительного и вульгарного типа в сочетании с более изощрённой пропагандой и лжетеоретическим анализом самого тонкого рода. В настоящей главе мы ограничимся анализом империалистического давления в области экономической теории.
В империалистической борьбе против социализма в области экономической теории один из аргументов играет всё более важную роль, а именно тот, что без рынка якобы невозможно иметь эффективную экономику. Далее, согласно этому аргументу, поскольку социализм направлен на ликвидацию рынка, то он не может не привести ко всё возрастающей неэффективности и бюрократии, которые, в свою очередь, обязательно создадут условия для неизлечимого кризиса, в котором рынок снова обязательно заявит о себе. Это всего лишь ещё один способ попытаться утверждать, что капиталистическая система производства является не исторически обусловленным переходным этапом в развитии человеческого общества, но конечным этапом его развития. Возникновение ревизионизма и его развитие объясняется этим аргументом и, в свою очередь, сделало его более весомым.
В 1920 году, в период после Октябрьской революции, и под её непосредственным влиянием, вышли в свет две книги, содержащие полное изложение экономических теорий, направленных против социализма: одна — в Германии, другая — в России. В своей книге «Экономический расчёт в социалистическом содружестве» Людвиг фон Мизес заявил, что в отсутствие рынка «человеческий ум не сможет правильно ориентироваться среди огромной массы промежуточных продуктов и возможностей производства… Он остановится в недоумении перед проблемой управления и местонахождения… Как только человек отказывается от концепции свободно установленной денежной цены на товар более высокого порядка (т. е. средства производства), рациональное производство становится невозможным. Каждый шаг, который уводит нас от частной собственности на средства производства и использования денег, уводит нас от рациональной экономики…»
«Там, где нет свободного рынка, нет механизма ценообразования, а без механизма ценообразования, нет никаких экономических расчётов».
Книга Бориса Бруцкуса «Марксизм и проблемы социалистической экономики» была написана в России. В этой работе он рассматривает вопросы стимулирования для организаторов производства, а также определения цен на рынке. Он приходит к выводу, что экономическая позиция социализма страдает двумя основными слабостями: во-первых, что в отсутствие цены, определяемой на рынке, социализм не в состоянии осуществлять эффективные экономические расчёты, и, во-вторых, что он не в состоянии обеспечить организаторам продукции такого эффективного стимула, как прибыль.
В своих оказавшихся, увы, успешными усилиях подорвать и уничтожить социалистическое производство современные ревизионисты после XX‑го съезда партии широко воспользовались этими аргументами, выдвинутыми буржуазным экономистом Бруцкусом в 1920 году. Вот несколько цитат из его работ:
«…Капитализм никого не награждает так щедро… как умелого предпринимателя, который умеет успешно сочетать элементы производства. И это несмотря на то, что потребности, которые он удовлетворяет, — самые прозаические. Таким образом, в капиталистическом обществе состояние предпринимателя является состоянием постоянного напряжения, и это он стремится передать всем, кто принимает участие в производстве. Одних он постарается заинтересовать непосредственно — товаром, который он создал, других он будет подталкивать с помощью повышения заработной платы, третьих будет держать в узде угрозами увольнения. Таким образом, в капиталистическом обществе, разделённом на классы и отдельные группы собственников, находит своё воплощение экономический принцип».
При социалистической общественной системе общества «в отличие от капиталистической, нет большого числа предпринимателей, экономическое положение которых заинтересовывает их в обеспечении успешного производства. Напротив, руководители социалистических предприятий не получают никакой материальной выгоды от своих усилий, если их усилия по управлению производством успешны, и более того, они страдают, если результаты этих усилий оказываются неблагоприятными».

Отказ «марксистских» западных теоретиков опровергнуть буржуазные экономические теории

Идеи и работы фон Мизеса и Бруцкуса получили дальнейшее развитие в 1930‑е годы в работах различных буржуазных экономистов, таких, как Ф. А. фон Хайек, Г. Холм, А. П. Лернер, Х. Д. Дикинсон и других. «Марксистская» интеллигенция и экономические теоретики на Западе сделали очень мало для того, чтобы опровергнуть эти буржуазные нападки на социализм. Вместо этого Оскар Ланге, один из двух самых известных представителей «марксистской» политической экономии (вторым был Морис Добб из Великобритании), который впоследствии стал вице-председателем польского Государственного Совета и членом ЦК Польской Рабочей партии, сделал своей миссией построить «социализм» на основах буржуазной экономической науки. Вот как этот «марксистский» интеллектуал в своей книге «Марксистская экономика и современная экономическая теория», которая вышла в свет в 1935 году, горячо возражает на заявление японского экономиста о том, что марксистская экономика оказалась выше буржуазной экономической теории:
«Это превосходство марксистской экономики действительно странно, в связи с тем, что она оперирует понятиями, которые давно устарели и которые игнорируют всё развитие экономической теории со времён Рикардо…»
Профессор Ланге «забывает» добавить, что в период своего расцвета, когда её противником ещё был феодализм, буржуазия дала миру блестящих теоретиков и политических экономистов, которые заложили основы науки политической экономии. Буржуазные политические экономисты, такие, как Уильям Петти, Адам Смит и Давид Рикардо разработали теорию трудовой стоимости, согласно которой стоимость товара определяется количеством общественно необходимого труда, содержащегося в ней — теорию, ставшую трамплином для развития Марксом его теории прибавочной стоимости, которая произвела революцию в экономической науке и впервые объяснила тайну капиталистической эксплуатации. Рикардо, который скончался в 1827 году, был последним буржуазным политическим учёным который внёс какой-либо серьёзный научный вклад в развитие политической экономии. Так как буржуазный строй был исторически прогрессивным по сравнению с феодализмом, до того времени буржуазная политическая экономия могла вносить свой вклад в развитие научного понимания законов человеческого общества.
Но поражение феодализма и развитие капитализма привело к усилению классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом, и капиталистическая система производства сама по себе стала препятствием на пути развития производительных сил общества. Наука политической экономии с этого момента уже не могла развиваться на основе классовых интересов буржуазии. Любое научное объяснение процесса производства при капитализме, в котором класс капиталистов эксплуатирует рабочий класс, могло только лишь содействовать развитию классового сознания рабочего класса в то время, когда он начал организовываться, чтобы противостоять ежедневным посягательствам капитала. Начиная с этого времени, буржуазные теоретики больше не выступали с научными исследованиями, разъяснениями и пояснениями, но лишь распространяли путаницу в области политической экономии, которая перестала быть наукой и стала просто одной из ветвей буржуазной морали. Буржуазные политические экономисты перестали быть научными исследователями, превратившись вместо этого в «наёмников» буржуазии. Вот как описывал Маркс это развитие в буржуазной политической экономии:
«Отныне дело шло уже не о том, правильна или неправильна та или другая теорема, а о том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наёмных писак, беспристрастные научные изыскания заменяются предвзятой, угодливой апологетикой»[4].
Эти наёмники не только атаковали трудовую теорию стоимости, но и выступали с бесчисленными воображаемыми метафизическими теориями стоимости. Имея дело с реальностью, они просто сосредотачивались на колебаниях цен на рынке. С течением времени буржуазные экономисты разделились на технических экономистов, изучающих колебания рынка и политических экономистов, занимающихся проповедью буржуазной морали.
Но вернёмся к Ланге:
«Это превосходство марксистской экономической науки лишь частично. Есть некоторые проблемы, перед которой марксистская экономическая наука совершенно бессильна, в то время как «буржуазная» экономия решает их легко. Что может сказать марксистская экономия о монопольных ценах? Что она может сказать о фундаментальных проблемах денежно-кредитной теории…»
«То, что марксистская экономия на это не способна, связано с трудовой теорией стоимости».
«…«Буржуазная» экономия в состоянии понять явления повседневной жизни капиталистической экономики таким образом, что далеко превосходит всё, что могут произвести марксисты».
«Марксистская экономия будет плохой базой для руководства центральным банком или предвидения последствия изменения учётной ставки».
Как это очевидно из его высказываний, приведённых выше, Ланге не только думал, что задачей марксистских экономистов является помощь функционированию буржуазной политической экономии, но, и что буржуазная экономическая наука могла бы создать основу, превосходящую разработки марксистской экономической науки, для реального развития социалистической экономики. Буржуазной экономии Ланге придаёт «общечеловеческое значение», при сохранении за марксистской экономией определённой пророческой роли в капиталистическом обществе. Вот что он говорит:
«…В обеспечении научной основы для нынешней администрации капиталистической экономики «буржуазные» экономисты разработали теорию равновесия, которая также может послужить основой для правильной администрации социалистической экономики. Очевидно, что экономика Маршалла предлагает больше возможностей нынешнему управлению экономической системы советской России, чем марксистская экономия, хотя последняя, несомненно, является более эффективной основой для прогнозирования будущего капитализма. Таким образом, современная экономическая теория, несмотря на своё несомненно «буржуазное» происхождение, имеет универсальное значение». Марксистская экономика и современная экономическая теория», Обзор экономических исследований, июнь 1935 г.).
Ещё во время своей работы в Чикагском университете, где он читал лекции, Ланге опубликовал книгу «Рабочие принципы советской экономики». В ней он назвал советскую экономику «авторитарной экономикой», для достижения целей которой советский народ «не давал своего согласия». Жертвы советского народа, утверждал он, «становились напрасными из-за бюрократической неэффективности» и «роста такой сильной заинтересованности в диктаторских и авторитарных методах управления, что реализация демократических социалистических идеалов, исповедуемых официально, стала невозможной».
Далее Ланге утверждает, что у советского коммунизма и американского империализма была общая цель:
«Общая цель — идеал свободного демократического общества благосостояния. В какой степени этот идеал лучше реализуется через частные или через государственные предприятия и собственность на средства производства, или же с помощью комбинации этих двух, является вопросом техники, вопросом о наиболее эффективных средствах экономической и социальной политики. Это не вопрос основных ценностей. В течение долгого времени мы настолько были захвачены проблемами средств и методов, что совсем упустили из виду понимание того, что конечные цели либерального капитализма и демократического социализма — одни и те же. Осознание этой общности целей пришло к нам очень болезненным путём, через успехи фашизма».
В заключение, Ланге заявил, что нет никакой необходимости для социализма в США, так как капитализм смог сделать там то, что может быть сделано только на социалистическом пути в других странах:
«Мы в этой стране найдём свой путь к более полной реализации наших демократических идеалов, путь, вдохновлённый наследием Джефферсона, Джексона, Линкольна, индивидуализмом тех, кто осваивал новые земли и популизмом, а не социализмом какой бы то ни было европейской марки…»
И хотя у американского капитализма было несколько второстепенных разногласий с советским коммунизмом, по его словам, «через эти разногласия мы можем и должны сохранить фундаментальную общность наших высших ценностей».
Весь якобы «новый» горбачёвский бред об универсальных человеческих ценностях и изменении противоречий уже полностью содержался в трудах Ланге.
После нападок Хрущёва на Сталина на XX‑м съезде партии, Ланге в 1958 году опубликовал свою «Политическую экономию социализма», где он описывает «основные законы» социализма, которые, оказывается, применимы к «каждой социально-экономической системе». Ланге не только удалось обнаружить десятки «законов политической экономии», которые ускользнули от Маркса, но даже свести политическую экономию до абсурда, приписывая название фундаментального и универсального закона политической экономии, к банальной тавтологии, согласно которой «никто не может заниматься накоплением, если потребляет весь продукт».
«Кто пожелал бы подвести под одни и те же законы политическую экономию Огненной Земли», — писал Энгельс, — «и политическую экономию современной Англии, — тот, очевидно, не дал бы ничего, кроме самых банальных общих мест»[5]. Труды Ланге, как, впрочем, и многих ревизионистских теоретиков, только лишь подтверждают правильность сделанного Энгельсом замечания. «Универсальные законы» Ланге, которые в равной мере относятся к примитивной, промышленной капиталистической и социалистической экономикам, являются воплощением именно «самых банальных общих мест».
Множество интеллектуалов, как Ланге, занимали видные посты в странах народной демократии в Восточной Европе после окончания Второй мировой войны. Эти интеллектуалы были, в основном, либерально-буржуазными элементами, которые сыграли прогрессивную роль в борьбе против фашизма. Только в ходе классовой борьбы можно определить, будут ли эти интеллектуалы служить интересам пролетариата или буржуазии. Нехватка опытных и испытанных пролетарской революционной практикой марксистских теоретиков, в сочетании с триумфом хрущёвского ревизионизма в самом СССР, открывшего шлюзы, через которые хлынули бесчисленные микробы буржуазной идеологии, вскоре переполнившие все социалистические страны, привели к укреплению буржуазно-либеральной интеллигенции типа Ланге за счёт нескольких рабочих марксистских теоретиков, имеющихся в Восточной Европе.
В самом СССР, где в то время было много рабочих марксистских теоретиков, доказавших свою ценность тем, что им удалось пройти через все испытания и невзгоды социалистического строительства и коллективизации, ревизионистские идеи так же присутствовали. На самом деле было довольно много занимавших важные посты деятелей, которые, как было показано Сталиным и Ждановым в 1947–1948 годах, являлись полностью буржуазными, и которые, дожидаясь своего часа, распространяли свои буржуазные идеи, когда и где они только могли это сделать безнаказанно.

Сталинская защита марксизма в области политической экономии

Как и в любой другой сфере, в области политической экономии Сталин также решительно защищал классические марксистские позиции. Как известно всем, он вёл борьбу с неверным представлением троцкистско-зиновьевско-бухаринской оппозиции о строительстве социалистической промышленности и коллективизации сельского хозяйства. Правые и «левые» оппортунистические «уклонисты» от марксизма-ленинизма были побеждены настолько разгромно, что их остатки никогда больше не осмеливались открыто оспаривать позиции большевистской партии. Вместо этого они начали действовать гораздо более окольными методами — особенно — в области политической экономии. С мыслями о наносимом вреде и о путанице, вызываемой распространением ошибочных и ядовитых идей, распространяемых скрытыми буржуазными элементами в СССР, о реставрации капитализма в титовской Югославии (под знаменем антисталинизма и под названием «креативного» марксизма-ленинизма), а также о преобладании буржуазных идей в области политической экономии в Западной Европе и Северной Америке Сталин написал свою последнюю большую работу — «Экономические проблемы строительства социализма в СССР». В этой работе (которая является настоящим подвигом в защиту марксистской политической экономии и должна быть прочитана и усвоена каждым сознательным рабочим, ибо без её понимания невозможно понять причины распада СССР), Сталин прямо опровергает ошибочные взгляды советских политических экономистов, названных в этой работе поимённо, а также и взгляды либеральных марксистов, таких, как Ланге, и титовских последователей — прислужников капитализма. Авторы, которых критикует Сталин в «Экономических проблемах», а именно — Ярошенко, Ноткин, Санина и Венжер, были далеко не единственными, разделявшими данные ошибочные взгляды. Эти воззрения, не считая зарубежных политических экономистов, таких, как Ланге, можно найти в таких произведениях того времени, как «Очерки политической экономии» И. Лапидуса и К. Островитянова (английское издание 1929 года) и в «Военной экономике СССР» Вознесенского (1948), который до чистки в 1949 году занимал важный пост председателя Госплана. Не существует ни одной идеи в области политической экономии, выдвинутой ревизионистами после смерти Сталина, которая не была бы подвергнута Сталиным в его «Экономических проблемах» беспощадному марксистскому анализу и не подверглась бы разоблачению, как ложная. Уже за одно это он заслужил ненависть и вражду буржуазии и ревизионистов, а также всего троцкистского «братства».
В этой короткой работе, которая написана гениально, Сталин высказывает, в столь характерном для него, весьма наглядном стиле соображения по ряду важных вопросов политической экономии, которые представляют для нас большой интерес, так как они полезны для понимания событий в области экономики в СССР и в Восточной Европе после смерти Сталина, приведших, в конце концов, к буржуазной контрреволюции, благодаря проведению на практике хрущёвскими ревизионистами как раз тех самых буржуазных экономических теорий, которые являются предметом критики Сталина в его работе.
Для того чтобы восстановить в СССР капитализм, ревизионисты должны были исказить марксистское учение в области политической экономии, — и они это сделали, после смерти Сталина, под предлогом борьбы с «культом личности» и якобы ради исправления сталинских «ошибок» и «искажений» марксизма. Поэтому «Экономические проблемы», в которых Сталин опровергает строки ревизионистских тезисов и защищает марксистскую политическую экономию, подверглись таким яростным ревизионистским атакам после его смерти. Учитывая огромную значимость этой работы, в том числе и её значение для предмета этой главы, мы далее коснёмся некоторых вопросов, поднятых в ней.

Главная задача политической экономии социализма: роль производительных сил и производственных отношений

На вопрос: какова главная задача политической экономии социализма? Ярошенко ответил так:
«Главная проблема политической экономии социализма не в том, чтобы изучать производственные отношения людей социалистического общества, а в том, чтобы разрабатывать и развивать научную теорию организации производительных сил в общественном производстве, теорию планирования развития народного хозяйства»[6].
В социалистическом обществе «…производственные отношения …теряют своё самостоятельное значение и поглощаются производительными силами, как их составная часть».
«При социализме основная борьба за построение коммунистического общества сводится к борьбе за правильную организацию производительных сил и рациональное их использование в общественном производстве» (см. речь на Пленуме дискуссии). «Коммунизм — это высшая научная организация производительных сил в общественном производстве»[7].
В своей «Политической экономии социализма» он заявляет, что «категории политической экономии — стоимость, товар, деньги, кредит и др. — заменяются здравыми рассуждениями о рациональной организации производительных сил в общественном производстве»[8].
«Ведь, что значит политическая экономия социализма без экономических, производственных проблем?»[9]отмечает Сталин.
Сталин критикует ответ Ярошенко, который путает проблемы политической экономии с проблемами экономической политики руководящих органов — различия между политической экономией и экономической техникой — указаны в таких словах:
«Товарищ Ярошенко проблемы политической экономии социализма сводит к проблемам рациональной организации производительных сил, к проблемам планирования народного хозяйства и т. п. Но он глубоко заблуждается. Проблемы рациональной организации производительных сил, планирования народного хозяйства и т. п. являются не предметом политической экономии, а предметом хозяйственной политики руководящих органов. Это две различные области, которые нельзя смешивать. Товарищ Ярошенко спутал эти две различные вещи и попал впросак. Политическая экономия изучает законы развития производственных отношений людей. Хозяйственная политика делает из этого практические выводы, конкретизирует их и строит на этом свою повседневную работу. Загружать политическую экономию вопросами хозяйственной политики — значит загубить её, как науку»[10].
«Нужно сказать, что такой несусветной тарабарщины не разводил ещё у нас ни один свихнувшийся «марксист», — говорит Сталин, обвинив Ярошенко в попытке «ликвидировать политическую экономию социализма» путём чрезмерной переоценки роли производительных сил, а также чрезмерной недооценки роли производственных отношений. Сталин продолжает опровергать утверждения Ярошенко о том, что сущность коммунистической системы начинается и заканчивается с «рациональной организации производительных сил», и вывод, который Ярошенко сделал из этого, а именно, что не может быть единой политической экономии для всех общественных формаций. Вместо этого должны быть две: одна политическая экономия для досоциалистических общественных формаций, предметом исследования которой являются человеческие отношения в процессе производства, и другая — для социалистической системы, предметом исследования которой является не производство, т. е. экономические отношения, а «рациональная организация производительных сил». Сталин разоблачает эту вероломную попытку пересмотра марксистской политической экономии, которая «рассматривает общественное производство, как целое, имеющее две неразрывные стороны: производительные силы общества (отношения общества к природным силам, в борьбе с которыми оно добывает необходимые материальные блага) и производственные отношения (отношения людей друг к другу в процессе производства). И именно потому, что они являются различными сторонами общественного производства, они могут воздействовать друг на друга. Утверждать, что одна из этих сторон может быть поглощена другой и превращена в её составную часть, — значит серьёзнейшим образом согрешить против марксизма»[11].
И далее:
«Следовательно, общественное производство состоит из двух сторон — производительные силы и производственные отношения… Только наличие обеих сторон производства даёт нам общественное производство, всё равно, идёт ли речь о социалистическом строе или о других общественных формациях»[12].
У Ярошенко, однако, «…вместо полнокровного общественного производства у него получается однобокая и тощая технология производства, — что-то вроде бухаринской «общественно-организационной техники»[13].
Но в этом «безумии» Ярошенко есть смысл. Если Сталин взял на себя труд, присоединиться к полемике и критиковать, Ярошенко, он делал это не просто, чтобы показать свою эрудицию или с чисто эзотерическими целями. Ярошенко, по традиции всех ревизионистов и капиталистических прихвостней, хочет игнорировать, не замечать, производственные отношения, которые и являются, собственно, предметом политической экономии, вместо этого он хочет сосредоточиться на «организации производительных сил», ибо, только игнорируя наличие классов и классовых противоречий, существование различных форм собственности в экономике СССР, товарное обращение, закон стоимости и т. д., он может подготовить почву для принятия дороги, которая неумолимо ведёт (и привела) к капитализму. Только «освобождение» марксистской политэкономии от критического изучения производственных отношений собственности и отвлечение её на «безобидное» (т. е. для буржуазии) изучение якобы бесклассовой «рациональной» экономической деятельности помогло агентам частной собственности в СССР проложить путь к реставрации капитализма.
Критикуя Ярошенко, Сталин защищает ленинизм и дорогу, которая ведёт на шоссе коммунизма. Вот что говорил по поводу предмета политической экономии Ленин:
«…Её предмет вовсе не «производство материальных ценностей», как часто говорят (это — предмет технологии), а общественные отношения людей по производству»[14].
Строго придерживаясь этой марксистско-ленинской формулировки, Сталин не хочет игнорировать производственные отношения. Напротив, путём выделения производственных отношений, негативной роли старых производственных отношений при капитализме, которые, будучи не соответствующими росту производительных сил, замедляют их развитие, а также позитивной роли производственных отношений при социализме, который, будучи в соответствии с ростом производительных сил, действует в качестве стимула для их мощного развития, Сталин хочет подчеркнуть необходимость постоянно корректировать и обновлять производственные отношения, чтобы приводить их в соответствие с ростом производительных сил, чтобы не допустить превращения первых в тормоз для последних. «Можно ли сказать, что роль новых производственных отношений сводится к роли тормоза производительных сил?»спрашивает Сталин. И он отвечает на этот вопрос следующим образом:
«Нет, нельзя. Наоборот, новые производственные отношения являются той главной и решающей силой, которая собственно и определяет дальнейшее, притом мощное развитие производительных сил, и без которых производительные силы обречены на прозябание, как это имеет место в настоящее время в капиталистических странах».
«Никто не может отрицать колоссального развития производительных сил нашей советской промышленности в течение пятилеток. Но это развитие не имело бы места, если бы мы не заменили старые, капиталистические производственные отношения в октябре 1917 года новыми социалистическими производственными отношениями. Без этого переворота в производственных, экономических отношениях нашей страны производительные силы прозябали бы у нас так же, как они прозябают теперь в капиталистических странах».
«Никто не может отрицать колоссального развития производительных сил нашего сельского хозяйства за последние 20–25 лет. Но это развитие не имело бы места, если бы мы не заменили в тридцатых годах старые производственные капиталистические отношения в деревне, новыми, коллективистическими производственными отношениями. Без этого производственного переворота производительные силы нашего сельского хозяйства прозябали бы так же, как они прозябают теперь в капиталистических странах»[15].
В качестве предупреждения Сталин добавляет:
«Конечно, новые производственные отношения не могут остаться и не остаются вечно новыми, они — начинают стареть и впадать в противоречие с дальнейшим развитием производительных сил, они начинают терять роль главного двигателя производительных сил, превращаются в их тормоз. Тогда на место таких производственных отношений, ставших уже старыми, появляются новые производственные отношения, роль которых состоит в том, чтобы быть главным двигателем дальнейшего развития производительных сил».
«Это своеобразие развития производственных отношений от роли тормоза производительных сил к роли главного их двигателя вперёд и от роли главного двигателя к роли тормоза производительных сил, — составляет один из главных элементов марксистской материалистической диалектики. Это знают теперь все приготовишки от марксизма. Этого не знает, оказывается, товарищ Ярошенко»[16].

Переход от социализма к коммунизму

Сталин опровергает ревизионистской тезис Ярошенко о том, что коммунизм означает рациональную организацию производительных сил, что достаточно лишь организовать рационально производительные силы, чтобы иметь возможность получить изобилие продуктов, и переход к коммунизму (от формулы «каждому по труду» к формуле «каждому по потребностям») пройдёт без особых трудностей. Разоблачая этот тезис Ярошенко как «большое заблуждение, изобличающее полное непонимание законов экономического развития социализма», — Сталин продолжает:
«Товарищ Ярошенко слишком просто, по-детски просто, представляет условия перехода от социализма к коммунизму. Товарищ Ярошенко не понимает, что нельзя добиться ни изобилия продуктов, могущего покрыть все потребности общества, ни перехода к формуле «каждому по потребностям», оставляя в силе такие экономические факты, как колхозно-групповая собственность, товарное обращение и т. п. Товарищ Ярошенко не понимает, что раньше, чем перейти к формуле «каждому по потребностям», нужно пройти ряд этапов экономического и культурного перевоспитания общества, в течение которых труд из средства только лишь поддержания жизни будет превращён в глазах общества в первую жизненную потребность, а общественная собственность — в незыблемую и неприкосновенную основу существования общества» (Сталин И. В. экономические проблемы социализма в СССР)[17].
«Для того, чтобы подготовить действительный, а не декларативный переход к коммунизму», — говорит Сталин, — «нужно осуществить, по крайней мере, три основных предварительных условия»[18]. И он перечисляет их с тщательностью и потрясающей чёткостью в следующем порядке:
Прежде всего, «необходимо… прочно обеспечить… непрерывный рост всего общественного производства с преимущественным ростом производства средств производства… потому, что без него вообще невозможно осуществить расширенное воспроизводство»[19].
Во-вторых, необходимо «путём постепенных переходов… поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности, а товарное обращение тоже путём постепенных переходов заменить системой продуктообмена, чтобы центральная власть или другой какой-либо общественно-экономический центр мог охватить всю продукцию общественного производства в интересах общества»[20].
Критикуя Ярошенко за его утверждения, что нет никакого противоречия между производственными отношениями и производительными силами общества при социализме, Сталин, хотя и признаётся, что производственные отношения в СССР в то время (в 1952 году) полностью соответствовали росту производительных сил и помогали развивать их семимильными шагами, добавляет, что «было бы неправильно успокаиваться на этом и думать, что не существует никаких противоречий между нашими производительными силами и производственными отношениями. Противоречия, безусловно, есть и будут, поскольку развитие производственных отношений отстаёт, и будет отставать от развития производительных сил»[21]. Затем он добавляет следующее пророческое предупреждение:
«При правильной политике руководящих органов эти противоречия не могут превратиться в противоположность, и дело здесь не может дойти до конфликта между производственными отношениями и производительными силами общества. Другое дело, если мы будем проводить неправильную политику, вроде той, которую рекомендует товарищ Ярошенко. В этом случае конфликт будет неизбежен, и наши производственные отношения могут превратиться в серьёзнейший тормоз дальнейшего развития производительных сил.
Поэтому задача руководящих органов состоит в том, чтобы своевременно подметить нарастающие противоречия и вовремя принять меры к их преодолению путём приспособления производственных отношений к росту производительных сил. Это касается, прежде всего, таких экономических явлений, как групповая — колхозная собственность, товарное обращение» (подчёркнуто нами. Х. Б.).
Признавая, что «в настоящее время» (1952) и «в ближайшем будущем», эти факторы (коллективная собственность и товарное обращение) «с успехом используются» и «приносят… несомненную пользу», тем не менее, он говорит, что «было бы непростительной слепотой не видеть, что эти явления вместе с тем уже теперь начинают тормозить мощное развитие наших производительных сил, поскольку они создают препятствия для полного охвата всего народного хозяйства, особенно сельского хозяйства, государственным планированием. Не может быть сомнения, что чем дальше, тем больше будут тормозить эти явления дальнейший рост производительных сил нашей страны. Следовательно, задача состоит в том, чтобы ликвидировать эти противоречия путём постепенного превращения колхозной собственности в общенародную собственность и введения продуктообмена — тоже в порядке постепенности — вместо товарного обращения»[22] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
Как мы увидим на последующих страницах, хрущёвские ревизионисты, начиная с XX‑го съезда партии, проводили неправильную политику, типа рекомендованной Ярошенко и иже с ним вместо марксистско-ленинской политики, рекомендованной Сталиным. Вместо того, чтобы постепенно ликвидировать товарооборот, они расширяли сферу его действия всё ускоряющимися темпами, вместо развития колхозной собственности до уровня общенародной их сельскохозяйственные «реформы» подготовили, как мы уже видели, почву для деколлективизации и обратного перехода к фермерству. Заявляя о скором переходе к высшей стадии — коммунизму, чтобы одурачить и обмануть рабочий класс в СССР и в других странах, хрущёвские ревизионисты на деле предприняли систематические и реальные шаги для перехода к капитализму. Как теперь очевидно для всех, кроме совершенно безмозглых, хрущёвцы, наконец-то, достигли успеха в своих проектах по восстановлению капитализма.
В-третьих, говорит Сталин, необходимо «добиться такого культурного роста общества», что, в свою очередь, требует сокращения рабочего дня до шести, а затем до пяти часов, так, чтобы «члены общества получили достаточно свободного времени, необходимого для получения всестороннего образования. Для этого нужно, далее, ввести общеобязательное политехническое обучение, необходимое для того, чтобы члены общества имели возможность свободно выбирать профессию и не быть прикованными на всю жизнь к одной какой-либо профессии. Для этого нужно, дальше, коренным образом улучшить жилищные условия и поднять реальную зарплату рабочих и служащих минимум вдвое, если не больше, как путём прямого повышения денежной зарплаты, так и, особенно, путём дальнейшего систематического снижения цен на предметы массового потребления»[23] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
Хрущёвские ревизионисты своими рыночными реформами вызвали движение в противоположном направлении. Вместо систематического снижения цен на потребительские товары ревизионистские мудрецы приводят доводы в пользу и реализуют поднятие этих цен. Вместо того, чтобы двигаться в направлении ликвидации существующего разделения труда, а вместе с ним — различия между умственным и физическим трудом, их реформы приводят к дальнейшему усилению этого разделения труда. Вместо того, чтобы сократить разрыв между доходами различных групп населения советского общества, они увеличили этот разрыв до такой степени, что был создан значительный паразитический слой, который занимал незначительную роль в производстве общественного богатства, но требовал для себя всё больше и больше в обмен на всё меньше и меньше труда, и который, как и его буржуазные коллеги в капиталистических странах старого стиля, всё больше и больше жил за счёт рабочего класса. В свете этого не нужно быть гением, чтобы понять причины того, почему этот паразитический буржуазный слой изрыгает такую ядовитую ненависть к Иосифу Сталину, и почему последний в течение такого длительного времени является объектом их «самых яростных, самых низменных и самых отвратительных страстей».

Принятие понятия «рыночный социализм» хрущёвским ревизионизмом

В своё время только ренегаты марксизма и империалистические агенты, такие, как Каутский и Троцкий принимали буржуазные аргументы фон Мизеса и Бруцкуса, направленные против социализма, а именно, что не может быть эффективных экономических расчётов при отсутствии рынка, а также, что, поскольку социализм направлен на отмену рынка, он должен привести к росту неэффективности и бюрократии, результатом чего станет неразрешимый кризис, единственным путём выхода из которого может быть возрождение рынка. С появлением и развитием хрущёвского ревизионизма этот аргумент был принят безоговорочно и проведён на практике — с последствиями, которые сегодня всем известны.
Однако вначале ревизионистская (буржуазная) теория «рыночного социализма» могла быть запущена в действие только путём искажения учения марксизма-ленинизма в области политической экономии. Для того, чтобы расширить использование рынка и вернуться в широких масштабах к использованию мотива прибыли и материального стимулирования, ревизионистские экономические теоретики начали поиски цитат в трудах В. И. Ленина, которые, будучи вырванными из своего исторического и текстового контекста, создавали бы видимость его поддержки их аргументов. Эти высказывания Ленина, сделанные во время введения новой экономической политики (НЭП), говорили о необходимости свободной торговли и товарных отношений, а также о необходимости повышения материальной заинтересованности. Ленин, однако, не предпринимал никаких попыток ввести в заблуждение самого себя и российский пролетариат насчёт того, что НЭП был нацелен на введение «рыночного социализма». Напротив, как мы показали в предыдущей статье, с присущей ему прямотой, он заявил, что НЭП был компромиссом с капитализмом, на который политически победоносный российский пролетариат вынудили экономические обстоятельства. Вот, что он сказал тогда:
«Товарообмен и свобода торговли означает неминуемо появление капиталистов и капиталистических отношений»[24].
Именно потому, что НЭП порождает капиталистов и капиталистические отношения, только укрепление политической диктатуры пролетариата может гарантировать, что компромисс с капитализмом, отступления, которые подразумевал НЭП, будут не более чем временным отступлением — подготовкой к второму наступлению социализма. Именно это и произошло. Это второе наступление началось с окончанием НЭПа в 1929 году запуском первого пятилетнего плана и коллективизацией сельского хозяйства в строгом соответствии с планом В. И. Ленина. После XX‑го съезда партии ревизионистские теоретики всё чаще стали характеризовать заявления Ленина о свободной торговле и товарных отношениях во время НЭПа, как истинный и «зрелый» ленинизм, в то время как успешное второе наступление социализма под руководством Сталина, положившее конец НЭПу, представлялось ими в виде сталинского отклонения от «зрелого» ленинизма и «истинного» социализма! Неудивительно, что Сталин, который защищал и отстаивал марксистско-ленинские позиции социализма в течение трёх долгих десятилетий после смерти Ленина, десятилетий невообразимых трудностей и выдающихся достижений советского пролетариата, был резко осуждён хрущёвскими ревизионистскими ренегатами, как «догматик» и «отклонитель» от того, что эта отвратительная когорта «господ» считала ленинизмом.
Для того, чтобы выявить ревизионистские извращения марксистской политической экономии, направленные на навязывание последней буржуазной теории «рыночного социализма», которая является не более, чем современной версией ревизионистских аргументов фон Мизеса и Бруцкуса, высказанных тремя десятилетиями раньше, у нас нет ни необходимости, ни желания приводить аргументы каждого ревизионистского теоретика. Любому, кто заинтересован в детальном изучении предмета, мы рекомендуем обратиться к основному ревизионистскому советскому экономическому журналу «Вопросы экономики», который начал издаваться на английском языке в полном объёме с 1958 года. С 1960 года эта английская версия состояла из переводов основных статей крупных специалистов экономических изданий на русском языке. Английская версия начала появляться в результате договорённости между советским правительством и Международным издательством искусств и наук в Нью-Йорке. Она была призвана держать монополистический капитализм США в курсе экономических дискуссий и экономических событий в СССР и никогда не предназначалась для массового распространения. В ней ревизионистские теоретики говорили с гораздо большей откровенностью и прямотой, чем они когда-либо осмеливались в изданиях, предназначенных для массового распространения в самом СССР.

Марксистский взгляд: товарное производство и рынок несовместимы с социализмом и коммунизмом

Марксизм считает, что товарное производство несовместимо с социализмом и коммунизмом. Сталин поддержал эту позицию и объяснил продолжавшееся существование рынка и товарного производства в СССР не только, как пережиток капитализма, но и как результат его неполного развития в дореволюционной России. Победивший пролетариат получил в наследство Россию, в которой он составлял ничтожное меньшинство населения, а крестьянство составляло подавляющее большинство. Он объяснил существование товарного производства в качестве результата существования бок о бок производства на базе государственной собственности и колхозного производства, продукция которого была собственностью отдельных колхозов. Вот что он говорит:
«В настоящее время у нас существуют две основные формы социалистического производства: государственная — общенародная, и колхозная, которую нельзя назвать общенародной. В государственных предприятиях средства производства и продукция производства составляют всенародную собственность. В колхозных же предприятиях, хотя средства производства (земля, машины) и принадлежат государству, однако продукция производства составляет собственность отдельных колхозов, так как труд в колхозах, как и семена, — свой собственный, как и земля, которой… колхозы распоряжаются фактически как своей собственностью, несмотря на то, что они не могут её продать, купить, сдать в аренду или заложить.
«Это обстоятельство ведёт к тому, что государство может распоряжаться лишь продукцией государственных предприятий, тогда как колхозной продукцией, как своей собственностью, распоряжаются лишь колхозы. Но колхозы не хотят отчуждать своих продуктов иначе как в виде товаров, в обмен на которые они хотят получить нужные им товары. Других экономических связей с городом, кроме товарных, кроме обмена через куплю-продажу, в настоящее время колхозы не приемлют…»
«Конечно, когда вместо двух основных производственных секторов, государственного и колхозного, один — всеобъемлющий производственный сектор с распоряжением всей потребительской продукцией, товарного обращения с его «денежным хозяйством» нет, как ненужного элемента народного хозяйства»[25].
И снова:
«Если взять, например, различие между сельским хозяйством и промышленностью, то оно сводится у нас не только к тому, что условия труда в сельском хозяйстве отличаются от условий труда в промышленности, но прежде всего и главным образом к тому, что в промышленности мы имеем общенародную собственность на средства производства и продукцию производства, тогда как в сельском хозяйстве имеем не общенародную, а групповую, колхозную собственность. Уже говорилось, что это обстоятельство ведёт к сохранению товарного обращения, что только с исчезновением этого различия между промышленностью и сельским хозяйством может исчезнуть товарное производство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Следовательно, нельзя отрицать, что исчезновение этого существенного различия между сельским хозяйством и промышленностью должно иметь для нас первостепенное значение»[26].
Сталин совершенно правильно считал, что рынок является наследием капитализма, и одной из функций социализма является ликвидировать его, ибо «товарное обращение несовместимо с перспективой перехода от социализма к коммунизму»[27]. С ростом социализма, товарооборот должен быть заменён системой обмена продуктами. «У нас нет ещё развитой системы продуктообмена», — говорит Сталин, — «но есть зачатки продуктообмена в виде «отоваривания» сельскохозяйственными продуктами… Задача состоит в том, чтобы эти зачатки продуктообмена организовать во всех отраслях сельского хозяйства и развить их в широкую систему продуктообмена с тем, чтобы колхозы получали за свою продукцию не только деньги, а, главным образом, необходимые изделия. Такая система потребует громадного увеличения продукции, отпускаемой городом деревне, поэтому её придётся вводить без особой торопливости, по мере накопления городских изделий. Но вводить её нужно неуклонно, без колебаний, шаг за шагом сокращая сферу действия товарного обращения и расширяя сферу действия продуктообмена»[28] (подчёркнуто нами. Х. Б.).

Почему Сталин выступал против продажи основных средств производства колхозам

Вот почему Сталин поднялся с оружием в руках против предложения Саниной и Венжера (двух скрытых ревизионистских экономистов, которые вышли из «подполья» после 1956 года) продавать основные средства производства, сосредоточенные на машинно-тракторных станциях (МТС) в собственность колхозам, таким образом освобождая государство от необходимости делать капитальные вложения в сельское хозяйство, и с тем, чтобы сами колхозы отвечали за поддержание и развитие машинно-тракторных станций. Это, утверждали, Санина и Венжер, было необходимо: а) чтобы облегчить бремя таких огромных инвестиций в то время, когда колхозы были, по их мнению, достаточно богаты, чтобы нести это бремя на себе, б) чтобы государство могло использовать огромные сэкономленные средства в качестве инвестиций в промышленность и таким образом создать «изобилие предметов потребления в стране», и в) чтобы содействовать поднятию колхозной собственности до уровня общенародной!
Аргументы Сталина против предложений о продаже государственных машинно-тракторных станций колхозам стоит напомнить, потому что они, во-первых, объясняют падение уровня развития советского сельского хозяйства после его смерти, а, во-вторых, помогают понять возвращение назад, к капитализму, вместо перехода от низшей стадии коммунизма ко второй, высшей стадии.
Сталин настаивал на том, что в свете колхозного движения и развития колхозного строительства единственным способом обеспечения высоких темпов роста колхозного производства могла стать концентрация основных средств производства в руках государства. Вот, как он высказывается на этот счёт:
«Мы все радуемся колоссальному росту сельскохозяйственного производства нашей страны, росту зернового производства, производства хлопка, льна, свёклы и т. д. Где источник этого роста? Источник этого роста в современной технике, в многочисленных современных машинах, обслуживающих все эти отрасли производства. Дело тут не только в технике вообще, а в том, что техника не может стоять на одном месте, она должна всё время совершенствоваться, старая техника должна выводиться из строя и заменяться новой, а новая — новейшей. Без этого немыслим поступательный ход нашего социалистического земледелия, немыслимы ни большие урожаи, ни изобилие сельскохозяйственных продуктов. Но что значит вывести из строя сотни тысяч колёсных тракторов и заменить их гусеничными, заменить десятки тысяч устаревших комбайнов новыми, создать новые машины, скажем, для технических культур? Это значит нести миллиардные расходы, которые могут окупиться лишь через 6–8 лет. Могут ли поднять эти расходы наши колхозы, если даже они являются миллионерами? Нет, не могут, так как они не в состоянии принять на себя миллиардные расходы, которые могут окупиться лишь через 6–8 лет. Эти расходы может взять на себя только государство, ибо оно и только оно в состоянии принять на себя убытки от вывода из строя старых машин и замены их новыми, ибо оно и только оно в состоянии терпеть эти убытки в течение 6–8 лет с тем, чтобы по истечении этого срока возместить произведённые расходы».
«Что значит после всего этого требовать продажи МТС в собственность колхозам? Это значит вогнать в большие убытки и разорить колхозы, подорвать механизацию сельского хозяйства, снизить темпы колхозного производства».
«Отсюда вывод: предлагая продажу МТС в собственность колхозам, товарищи Санина и Венжер делают шаг назад в сторону отсталости и пытаются повернуть назад колесо истории»[29].
Если принятие предложения Саниной и Венжера будет означать «гибель» сельского хозяйства, подрыв его механизации и замедление темпов развития колхозного производства, если это будет означать «возврат в сторону отсталости» и т. д., как же тогда принятие этих предложений повлияет на осуществление перспективы перехода от низшей ступени коммунизма к более высокой стадии, которая должна включать ликвидацию рынка — устранение товарного обращения и замены его системой продуктообмена? Вот ответ Сталина:
«Допустим на минутку, что мы приняли предложение товарищей Саниной и Венжера и стали продавать в собственность колхозам основные орудия производства, машинно-тракторные станции. Что из этого получилось бы?
Из этого получилось бы, во-первых, что колхозы стали бы собственниками основных орудий производства, то есть они попали бы в исключительное положение, какого не имеет в нашей стране ни одно предприятие, ибо, как известно, даже национализированные предприятия не являются у нас собственниками орудий производства. Чем можно обосновать это исключительное положение колхозов, какими соображениями прогресса, продвижения вперёд? Можно ли сказать, что такое положение способствовало бы повышению колхозной собственности до уровня общенародной собственности, что оно ускорило бы переход нашего общества от социализма к коммунизму? Не вернее ли будет сказать, что такое положение могло бы лишь отдалить колхозную собственность от общенародной собственности и привело бы не к приближению к коммунизму, а, наоборот, к удалению от него?»
«Из этого получилось бы, во-вторых, расширение сферы действия товарного обращения, ибо колоссальное количество орудий сельскохозяйственного производства попало бы в орбиту товарного обращения. Как думают товарищи Санина и Венжер, может ли способствовать расширение сферы товарного обращения нашему продвижению к коммунизму? Не вернее ли будет сказать, что оно может лишь затормозить наше продвижение к коммунизму?»
«Основная ошибка товарищей Саниной и Венжера состоит в том, что они не понимают роли и значения товарного обращения при социализме, не понимают, что товарное обращение несовместимо с перспективой перехода от социализма к коммунизму. Они, видимо, думают, что можно и при товарном обращении перейти от социализма к коммунизму, что товарное обращение не может помешать этому делу. Это глубокое заблуждение, возникшее на базе непонимания марксизма».
«Критикуя «хозяйственную коммуну» Дюринга, действующую в условиях товарного обращения, Энгельс в своём «Анти-Дюринге» убедительно доказал, что наличие товарного обращения неминуемо должно привести так называемые «хозяйственные коммуны» Дюринга к возрождению капитализма. Товарищи Санина и Венжер, видимо, не согласны с этим. Тем хуже для них. Ну, а мы, марксисты, исходим из известного марксистского положения о том, что переход от социализма к коммунизму и коммунистический принцип распределения продуктов по потребностям исключают всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары, а вместе с тем и превращение их в стоимость»[30] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
А вот марксистско-ленинский план Сталина о подъёме колхозной собственности до уровня собственности общенародной, который, в свою очередь, должен был подготовить почву для ликвидации рынка (товарного производства и обращения, стоимости, её форм и закона стоимости):
«Что же, в конце концов, следует предпринять, чтобы повысить колхозную собственность до уровня общенародной собственности?
Колхоз есть предприятие необычное. Колхоз работает на земле и обрабатывает землю, которая давно уже является не колхозной, а общенародной собственностью. Следовательно, колхоз не является собственником обрабатываемой им земли.
Далее. Колхоз работает при помощи основных орудий производства, представляющих не колхозную, а общенародную собственность. Следовательно, колхоз не является собственником основных орудий производства.
Дальше. Колхоз — предприятие кооперативное, он пользуется трудом своих членов и распределяет доходы среди членов по трудодням, причём у колхоза есть свои семена, которые ежегодно возобновляются и идут в производство.
Спрашивается: чем же, собственно, владеет колхоз, где та колхозная собственность, которой он может распоряжаться вполне свободно, по собственному усмотрению? Такой собственностью является продукция колхоза, продукция колхозного производства: зерно, мясо, масло, овощи, хлопок, свёкла, лён и т. д., не считая построек и личного хозяйства колхозников на усадьбе. Дело в том, что значительная часть этой продукции, излишки колхозного производства поступают на рынок и включаются, таким образом, в систему товарного обращения. Это именно обстоятельство и мешает сейчас поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности. Поэтому именно с этого конца и нужно развернуть работу по повышению колхозной собственности до уровня общенародной.
Чтобы поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности, нужно выключить излишки колхозного производства из системы товарного обращения и включить их в систему продуктообмена между государственной промышленностью и колхозами. В этом суть»[31] (подчёркнуто нами. Х. Б.).

Ревизионистский взгляд: социализм и коммунизм невозможны без товарного производства и рынка

После смерти Сталина, по предложению Венжера хрущёвские ревизионисты, одним махом передали МТС колхозам, что, как и предсказывал Сталин, подорвало советское сельское хозяйство за счёт замедления развития колхозного производства и расширения сферы действия товарного обращения в широком масштабе путём вовлечения в его орбиту «гигантского количества инструментов сельскохозяйственного производства», как и предупреждал Сталин. Эта ревизионистская мера действительно повернула вспять колесо истории, и империалистическая буржуазия осталась весьма довольна (как и её троцкистские наймиты, бывшие сторонниками «рыночного социализма») и выразила своё удовлетворение со злорадной улыбкой.
Если Сталин, следуя позиции классического марксизма, считал, что существование товарного производства и обращения, наличие рынка несовместимо с коммунизмом, и что, следовательно, функцией социализма является ликвидация рынка, то ревизионизм, напротив, подобно буржуазным экономистам, таким как фон Мизес и Бруцкус, верит в «рыночный социализм», согласно которому дальнейшее существование товарных отношений при социализме есть не просто наследие капитализма, отражающее неполное развитие капитализма в экономике, унаследованной рабочим классом, а необходимость, присущая социалистической экономике, которая требует не только продолжения существования рынка, но и его расширения. В то время как классический марксизм считает, что капитализм является высшим выражением товарного производства, ревизионистские экономисты выдвигают мнение, что капитализм просто наследует товарное производство, причём функция социализма состоит в повышении товарного производства на самый высокий уровень развития путём «очистки» рынка и «освобождения» его от искажений, которым он подвергается при капитализме.
До наступления времени Горбачёва, когда количество уже перешло в качество, и, следовательно, выражение буржуазных идей во всех сферах жизни (в том числе и в области политической экономии) стало более открытым, смелым, частым и массовым, буржуазные взгляды в области политической экономии выражались, в основном, в советских специальных экономических журналах, притом на тяжёлом языке, непонятном широким массам. В это время чешские ревизионистские теоретики, в частности, Ота Шик, были исключением из этого правила. Они выражали буржуазные идеи с искренностью и простотой. Их пропаганда «рыночного социализма», из-за большего (на тот момент) расширения рынка в Чехословакии, отличалась от пропаганды их советских коллег, которым тогда ещё, в силу того, что марксизм по-прежнему оставался в СССР официальной идеологией, приходилось выступать, тщательно, с внутренним трепетом, подбирая слова и термины, ясностью выражений. Отсюда неясный язык советских ревизионистских экономических теоретиков конца 1950‑х и 1960‑х — язык, который может быть понятен только посвящённым.

Ревизионистские теоретики и «социалистический рынок»

Трудно ожидать, чтобы ревизионистским экономическим теоретикам, которые являются сторонниками «рыночного социализма», был по душе марксист-ленинец такого калибра, стойкости и решимости, как Сталин, который твёрдо стоял на марксистских позициях, считая, что рынок и коммунизм несовместимы. В этом случае мы начнём с цитаты из Ота Шика, который из всех ревизионистских экономических теоретиков наиболее ярко и полно раскрыл позиции «рыночного социализма». Шик говорит, что Сталин:
«Совершил… серьёзные теоретические ошибки, которые в значительной степени ведут своё происхождение от состояния экономики в то время… Он выдвинул теорию, что денежные товарные отношения являются своего рода чужеродным по своей природе элементом в социалистической экономике, которая вынуждена терпеть их только потому, что их существование навязывается кооперативными формами социалистической собственности (то есть, колхозами), которые он рассматривал как низшие формы, где социалистические принципы были недостаточно воплощены».
«Он считал, что в социалистическом государственном секторе есть место только для учёта и записи стоимости в ответ на внешние отношения (с кооперативами и другими странами), и что подлинные товаро-денежные отношения не могут существовать между социалистическими государственными предприятиями… Эта теория Сталина, которая строго соблюдалась при его жизни и до сих пор широко применяется на практике, стала глубоко укоренившихся догмой с тяжёлыми последствиями для социалистического экономического роста»[32].
То есть, согласно этому ревизионистскому мудрецу, рынок не просто передаётся от капитализма, ликвидация которого — функция социализма. Напротив, говорит он, существует «объективная необходимость существования товарно-денежных отношений и рынка в социалистической экономике», из-за «невозможности разрешения экономических конфликтов, когда эти отношения ограничиваются или подавляются старыми методами административного планирования. Рыночные отношения объясняются… внутренними противоречиями социалистического труда на данном этапе развития производительных сил» и, следовательно, рынок «есть необходимая экономическая форма разрешения этих противоречий в рамках социалистического планирования»[33].
Не нужны никакие комментарии к этому чрезвычайно ясному и понятному заявлению о сути «рыночного социализма».
Коллеги Шика в Советском Союзе выразили аналогичную точку зрения в конце 1950‑х и 1960‑х годах. Венжер, с которым читатель уже хорошо знаком, писал в 1958 году:
«Социалистическое товарное производство является товарным производством особого рода, его развитие временно напрямую связано с укреплением и расширением товарно-денежных отношений и постепенного отмирания натуральных экономических отношений. Из-за социального разнообразия труда при социализме сохраняют свой двойственный характер и продукты, создаваемые трудом, обмениваясь в зависимости от количества абстрактного труда, вложенного в них. Именно поэтому все продукты имеют товарную форму».
«Социалистическое производство является крупномасштабным товарным производством, планируемым в масштабах всей национальной экономики».
«Социалистический обмен осуществляется на основе закона стоимости». («Товарное производство при социализме и колхозы», «Вопросы экономики», август 1958).
«При социализме товары и услуги также производятся в качестве товаров и также продаются за деньги»[34].
Сочинения этих ревизионистских экономистов — Венжера, Либермана, Шика и многих других — не более чем повторение в «марксистской» фразеологии доводов буржуазной политической экономии (в том числе и троцкистов) о том, что без рынка эффективный экономический расчёт невозможен. Поскольку, как мы знаем, марксистский социализм, — а никакого другого социализма нет! — направлен на отмену рынка, отмену товарного производства и товарного обращения, то это, всего лишь, ещё один их способ сказать, что марксистский социализм является невозможностью, утопией, и что капитализм — далеко не переходная общественная формация, а высшая ступень в развитии человеческого общества. Именно это и хотели сказать ревизионистские экономические теоретики, сторонники «рыночного социализма» 1950‑х и 1960‑х завуалированным языком того времени. Но их произведения, и, что более важно, осуществление буржуазных реформ, за которые они выступали, подготовили почву, на которой смогли расцвести горбачёвы и ельцины, и, конечно, макаровы, шаталины и явлинские сегодняшнего дня. Три десятилетия буйного роста ревизионистской политики и экономики привели к ОТКРЫТОМУ перерождению не только Генерального секретаря, но и, не более, не менее, как самой КПСС — необходимому для осуществления перехода сначала к «регулируемой рыночной экономике», а потом, после попытки переворота, якобы сталинистскими сторонниками жёсткой линии (пожалуй, самое когда-либо оскорбительное для Сталина — это провозглашение авторов данной жалкой попытки «сталинистами»!), — к роспуску КПСС, конфискации её имущества и объявлению её незаконной. Вот в чём состоит действительная суть и конечный продукт «рыночного социализма»! В свете вышеописанного совершенно естественно, что все эти неприятные господа должны испытывать крайне враждебные чувства по отношению к Иосифу Сталину. Ведь марксистско-ленинская теория его устами гласила, что рынок и денежные отношения несовместимы с социализмом, который направлен на их отмену (и линия эта «строго выдерживалась в течение всей жизни Сталина»), который также боролся изо всех сил, и боролся успешно, против разносчиков теории «рыночного социализма». Разве удивительно, когда данные буржуазные господа утверждают, что Сталин, из-за своей верности и приверженности марксистско-ленинской теории, нанёс огромный ущерб экономике? Нельзя отрицать, что с буржуазной точки зрения «рыночного социализма», экономика России была «повреждена» в период социалистического строительства, под руководством Сталина — до такой степени, что ревизионистам потребовалось целых три десятилетия, чтобы довести до конца реализацию своих черных схем, направленных на реставрацию капитализма в СССР.

Ревизионистские теоретики и «социалистический товар»

Для того, чтобы иметь возможность всучить свою теорию «рыночного социализма», ревизионистским экономическим теоретикам пришлось заниматься всецелым искажением и пересмотром марксистской политической экономии, в частности, марксистского учения о природе товара и товарного производства, причём нападки на Сталина просто служили отвлечением от этого искажения. «Рыночному социализму» пришлось придумывать новые категории товаров, такие как «социалистический товар», в отличие от «капиталистического товара», что явилось полным нарушением марксизма. Согласно марксизму, товарное производство имеется в различных общественных формациях, и характер товара при этом остаётся прежним, но только при капиталистическом способе производства он находит своё полное выражение. При социализме товарное производство продолжается в течение некоторого времени — в наследство от капитализма и, наконец, отменяется. Другими словами, товарное производство, которое началось в качестве вспомогательной формы производства в докапиталистических обществах, приобретает общий вид производства при капитализме, продолжает существовать как вспомогательная форма в течение некоторого времени при социализме, прежде чем исчезнуть полностью. Таким образом, наблюдаются исторические стадии возникновения, роста, преобладания, упадка и исчезновения товарного производства.
Энгельс определяет товары, как:
«…такие предметы, которые производятся внутри общества, состоящего из частных производителей, — производятся этими частными производителями за частный счёт и обмениваются ими один на другой»[35].
И далее, подчёркивая ещё раз частный характер товарного производства, Энгельс говорит:
«Что такое товары? Это — продукты, произведённые в обществе более или менее обособленных частных производителей, т. е. прежде всего частные продукты. Но эти частные продукты только тогда становятся товарами, когда они производятся не для собственного потребления, а для потребления другими людьми, стало быть, для общественного потребления; они вступают в общественное потребление путём обмена»[36] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
Согласно Марксу, вот как предметы потребления становятся товарами:
«Предметы потребления становятся вообще товарами лишь потому, что они суть продукты не зависимых друг от друга частных работ»[37].
В отличие от ревизионистских теоретиков «рыночного социализма», Маркс знал только такую категорию, как товар, будучи в полном неведении насчёт «социалистического» либо «капиталистического» товара.
«Каков бы ни был способ производства, на основе которого производятся продукты, входящие в обращение как товары, — будет ли это первобытнообщинное хозяйство, или производство, основанное на рабском труде, или мелкокрестьянское и мелкобуржуазное, или капиталистическое производство, — это нисколько не изменяет их характера как товаров, и в качестве товаров они одинаково должны пройти процесс обмена и сопровождающие его изменения формы»[38] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
Товарное производство, говорит Маркс, «достигает своего максимума при полном развитии капиталистического производства»[39].
Уже в первом томе «Капитала» та же точка зрения выражается следующим образом:
«Существование продукта в качестве товара предполагает определённые исторические условия. Чтобы стать товаром, продукт должен производиться не как непосредственное средство существования для самого производителя. Если бы мы пошли дальше в своём исследовании и спросили себя: при каких условиях все или, по крайней мере, большинство продуктов принимает форму товара, то мы нашли бы, что это происходит лишь на основе совершенно специфического, а именно капиталистического способа производства»[40] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
В свете вышеизложенного становится ясно, что, согласно марксизму, предметы потребления становятся товаром лишь тогда, когда они производятся частными производителями, «не для использования самими производителями, а для других, для общественного пользования. Они вступают в общественное пользование через обмен». Во-вторых, характер предмета как товара не меняется независимо от того, при какой общественной формации он производится. Так как, по мнению Маркса и Энгельса, функцией социализма является уничтожение товарного производства, само собой разумеется, что они не поддерживали теорию «рыночного социализма» — социализма на основе товарного производства. Они поднялись на борьбу против сторонников этой теории, а именно, Прудона и Дюринга (см. «Нищета философии» Маркса в опровержение первого и «Анти-Дюринг» Энгельса в опровержение второго).
Вот что Энгельс говорил по этому поводу:
«Непосредственно общественное производство, как и прямое распределение, исключает всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары (по крайней мере, внутри общины), а значит и превращение их в стоимости» (Ф. Энгельс, Анти-Дюринг)[41].
«Когда общество вступает во владение средствами производства и применяет их для производства в непосредственно обобществлённой форме, труд каждого отдельного лица, как бы различен ни был его специфически полезный характер, становится с самого начала и непосредственно общественным трудом. Чтобы определить при этих условиях количество общественного труда, заключающееся в продукте, нет надобности прибегать к окольному пути…
Общество может просто подсчитать, сколько часов труда заключено в паровой машине… И так как количества труда, заключающиеся в продуктах, в данном случае известны людям прямо и абсолютно, то обществу не может прийти в голову также и впредь выражать их… в третьем продукте, а не в их естественной, адекватной, абсолютной мере, какой является время»[42].
Ревизионистская экономическая литература конца 1950‑х и 1960‑х годов часто извивалась, как могла, пытаясь объяснить существование товарного производства при социализме, то есть, в качестве общей формы социалистического производства, а не только как наследие капитализма, ликвидировать который является задачей социализма. Вот пример из этой путаницы, взятый из «Политэкономии социализма» (Москва, 1967):
«Товарное производство, независимо от его социо-экономического характера, определяется следующими условиями: это, во-первых, экономическая изолированность производителей, во-вторых, их ориентация на выпуск товара конкретной потребительской стоимости, и, в-третьих, установка на производство товаров для дальнейшей продажи с учётом их социальной значимости (т. е. важности для общества)» (там же с. 129)[43].
«Частная собственность является причиной товарного производства. Общественное разделение труда является лишь необходимым условием. В отсутствие частной собственности общественное разделение труда не приводит к товарному производству».
«В отличие от капитализма, в социалистическом обществе не существует частной собственности… Но товарное производство остаётся и при социализме» (там же стр. 130)[44].
И далее:
«Необходимость товарного производства не является несовместимой с тем, что труд является непосредственно общественным при социализме» (там же с. 134)[45].
Можно ли найти лучший пример «нечестивой болтовни», используя меткое выражение Сталина? Частная собственность на средства производства, как нам говорят, является причиной товарного производства. В социалистическом обществе нет частной собственности, но товарное производство ещё сохраняется и при социализме! Производственный процесс не распадается среди частных производителей, которые производят для рынка, как при капитализме. Вместо этого есть только один собственник средств производства, один коллективный производитель, который производит в соответствии с национальным планом, и продукт, принадлежащий этому производителю, не выходя из его собственности, каким-то чудом, «также становится товарным производством
Используя выразительный язык британско-ирландской коммунистической организации (BICO):
«Единый коллективный владелец продукта занимается в фантазиях обменом с самим собой, что приводит к товарному производству — таким же путём, мы предполагаем, как фантазии о половом акте во время мастурбации могут произвести на свет детей»[46].

Законы, присущие товарному производству, заявляют о себе

В действительности с победой ревизионизма после смерти Сталина началось множество «экономических реформ», которые в течение трёх десятилетий проложили дорогу к реставрации капитализма. В условиях этих реформ, не предполагающих государственного плана производства, объединяющего всех трудящихся страны, и последующего распределения товара непосредственно среди потребителей, как было при жизни Сталина, производство распалось (и не только физически, но и социально) на «отдельные, действующие относительно независимо, самостоятельные производственные группы» (Ота Шик, с. 139), т. е., на разрозненные объединения частного производства, которые самостоятельно принимают решение, что производить, и обмениваются продукцией в условиях рынка. При такой системе, естественным регулятором выпуска товаров становится закон стоимости; тот же закон определяет и объём трудозатрат в различных отраслях промышленности. Следовательно, цены на товар могут быть только «рыночными», основанными на его себестоимости, или, опосредованно, на «стоимости его производства» (что, по мнению Маркса, включает в себя затраты на изготовление товара плюс среднюю прибыль от его продажи). Соответственно, рентабельность частных предприятий («учёт затрат») и материальная выгода в виде более высоких зарплат и бонусов сотрудникам, размер которой определяется доходностью предприятия, приобретают огромную значимость. Такая система во всём, кроме названия, представляет собой систему частного производства, ибо, как справедливо заметил Маркс, товары являются «продуктами труда отдельных лиц или групп лиц, которые выполняют свою работу независимо друг от друга». Это определение включает в себя товарное производство продукции, а также кооперативы. Частное производство отнюдь не ограничивается индивидуальным или отечественным производством, хотя и включает в себя последнее. «Отдельные, относительно самостоятельные производства и группы принятия решений» по Шику в действительности — не что иное, как группы частных производителей. Таким образом, мы можем видеть, что товары, произведённые в условиях «рыночного социализма», имеют те же признаки, что и все остальные, а, следовательно, они есть «прежде всего, частная продукция». Так как «товарное производство, как и все другие формы производства, имеет свои законы, которые присущи ему и неотделимы от него», не удивительно, что эти законы должны заявить о себе в условиях «рыночного социализма»степень их проявления зависит от степени развития товарного производства. Как выразился Энгельс:
«…особенность каждого общества, основанного на товарном производстве, заключается в том, что в нём производители теряют власть над своими собственными общественными отношениями…
Но товарное производство, как и всякая другая форма производства, имеет свои особые, внутренне, присущие ему и неотделимые от него законы; и эти законы прокладывают себе путь вопреки анархии, в самой этой анархии, через неё. Эти законы проявляются в единственно сохранившейся форме общественной связи — в обмене — и действуют на отдельных производителей как принудительные законы конкуренции. Они, следовательно, сначала неизвестны даже самим производителям и могут быть открыты ими лишь постепенно, путём долгого опыта. Следовательно, они прокладывают себе путь помимо производителей и против производителей, как слепо действующие естественные законы их формы производства. Продукт господствует над производителями»[47].
В соответствии с ревизионистской политической экономией, однако, товарное производство не имеет своих законов, которые присущи ему и неотделимы от него. Напротив, в соответствии с нею, развитие товарного производства может так же легко привести к коммунизму, как и к капитализму. Говоря словами Ота Шика:
«…Основатели научного социализма, Маркс и Энгельс, смогли в своё время ознакомиться только с частными отношениями типа товарного производства. Они связали эти отношения с частным производством, и, следовательно, предположили, что с исчезновением капиталистической экономики, товарное производство также исчезнет. Сегодня мы должны чётко понимать, что Маркс и Энгельс в своё время были не в состоянии предсказать сложности социалистической экономики, и в самом деле они никогда не ставили перед собой такую задачу… Только безнадёжно догматическая интерпретация теории марксизма-ленинизма способна отрицать существование новой реальности просто потому, что классики марксизма-ленинизма о ней никогда не заявляли и не объясняли её… Истинные сторонники этого учения — не те, кто отрицает существование социалистических товарных отношений, потому что они противоречат высказываниям классиков, а те, кто в соответствии с реалиями этих отношений осуществляют их теоретическое разъяснение, а затем помогают расширить и применять их на практике».
Если теория «рыночного социализма» Шика верна, если действительно товар может быть в равной степени продуктом частного или коллективного производства, то марксистский анализ товара, который лежит в основе всего экономического анализа Маркса, должен быть отброшен как несущественная ерунда.

Ревизионистские теоретики и концепция «социалистической» стоимости

«Рыночный социализм» требует в качестве своего основного компонента применять концепцию «социалистического товара» и понятия
«социалистической стоимости» и «социалистического закона стоимости», который «поможет» развитию социалистического общества через категории «социалистических»: ренты, процента и прибыли.
««Товар», «деньги», «цена», «прибыль», и другие категории социалистической экономики… присущие социалистическим производственным отношениям и неразрывно связанные с ними». Тем не менее, «в условиях социализма, мы говорим о законе товарно-денежных отношений и законе стоимости, с социальным содержанием и ролью, в целом отличающимися от существующих при капитализме, о законе стоимости и товарно-денежных отношениях, которых никогда раньше не существовало в истории»[48].
Либерман писал:
«Значение прибыли в Советском Союзе недооценивалось из-за определённого пренебрежения законом стоимости. Некоторые советские экономисты неправильно истолковали закон, как неприятный пережиток капитализма и говорили, что нам надо избавиться от него как можно быстрее». Но «закон стоимости является не законом капитализма, а законом всего товарного производства, в том числе планового производства товаров при социализме».
Единственной разницей, как нам говорят, между этим «социалистическим законом стоимости» и тем, что действует в условиях капитализма, является то, что первый из них очищается от искажений, которые влияют на «капиталистический закон стоимости». Этот очищенный «социалистический закон стоимости» был полностью известен уже Марксу и Энгельсу. Вот, что Энгельс говорил на этот счёт в «Анти-Дюринге»:
«Желать уничтожения капиталистической формы производства при помощи установления «истинной стоимости» — это то же самое, что стремиться к уничтожению католицизма путём избрания «истинного» папы или пытаться создать такое общество, где производители будут, наконец, господствовать над своим продуктом, путём последовательного проведения в жизнь экономической категории, являющейся наиболее широко охватывающим выражением того факта, что производители порабощены своим собственным продуктом»[49].
Ревизионистские теоретики даже заявили, что закон стоимости в один прекрасный день потеряет свою силу. Но как? В статье, опубликованной в «Правде», выдержки из которой приведены выше, нам говорят:
«…Закон стоимости станет ненужным из-за… сознательного применения в плановой экономике».
Мы отвечаем на это дюринговское утверждение следующими словами Энгельса из «Анти-Дюринга»:
«…закон стоимости — основной закон как раз товарного производства, следовательно, также и высшей его формы — капиталистического производства. Он прокладывает себе путь в современном обществе таким способом, каким только и могут прокладывать себе путь экономические законы в обществе частных производителей, т. е. как слепо действующий закон природы, заключённый в самих вещах и отношениях и не зависящий от воли и стремлений производителей. Возводя этот закон в основной закон своей хозяйственной коммуны и требуя, чтобы она проводила его вполне сознательно, г‑н Дюринг делает основной закон существующего общества основным законом своего фантастического общества»[50].
Не надо обращать внимание на всё это, говорит нам другой ревизионистский теоретик:
«…Главная задача исследования — не в том, чтобы спорить о том, существует ли закон стоимости или не существует, так как опыт уже давно и убедительно показал, что закон стоимости и категория стоимости существуют, но в изучении конкретных форм, в которых закон стоимости проявляется на различных этапах строительства социализма… Мы знаем, что вступление нашей страны в период развёрнутого строительства коммунизма характеризуется расширением, а не сокращением сферы действия категории стоимости — как внутри страны, так и отношениях между странами» (С. Первушкин, «Плановое хозяйство», 1961, с. 7)[51].
Но теперь-то мы знаем, что конечный продукт сознательного применения этого «очищенного» закона «социалистической стоимости» заключается в ещё более тесном привязывании общества к рынку! События в Восточной Европе и СССР стали как красноречивым доказательством этих вечных истин марксизма, так и в равной степени красноречивым опровержением утверждений о «творческом марксизме» и «рыночном социализме». Сознательное применение «очищенного», «перепаханного» закона стоимости привело только лишь к расширению сферы действия закона стоимости, а с ним — и к частному производству, и к реставрации капитализма, под прикрытием социалистической фразеологии.

Сталин и закон стоимости

Сталин, поддерживая марксистскую позицию по закону стоимости, говорит:
«Стоимость, как и закон стоимости, есть историческая категория, связанная с существованием товарного производства. С исчезновением товарного производства исчезнут и стоимость с её формами, и закон стоимости»[52].
«Там, где есть товары и товарное производство, не может не быть и закона стоимости»[53].
Тем, кто готов торговать изменениями законов естествознания и законов политической экономии, он отвечает в следующих резких терминах:
«Марксизм понимает законы науки, — всё равно идёт ли речь о законах естествознания или о законах политической экономии, — как отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей. Люди могут открыть эти законы, познать их, изучить их, учитывать их в своих действиях, использовать их в интересах общества, но они не могут изменить или отменить их. Тем более они не могут сформировать или создать новые законы науки»[54].
«Говорят, что некоторые экономические законы, в том числе и закон стоимости, действующие у нас при социализме, являются «преобразованными» или даже «коренным образом преобразованными» законами на основе планового хозяйства. Это тоже неверно. Нельзя «преобразовать» законы, да ещё «коренным образом». Если можно их преобразовать, то можно и уничтожить, заменив другими законами. Тезис о «преобразовании» законов есть пережиток от неправильной формулы об «уничтожении» и «сформировании» законов. Хотя формула о преобразовании экономических законов давно уже вошла у нас в обиход, придётся от неё отказаться в интересах точности. Можно ограничить сферу действия тех или иных экономических законов, можно предотвратить их разрушительные действия, если, конечно, они имеются, но нельзя их «преобразовать» или «уничтожить»»[55].
Добавление: «Одна из особенностей политической экономии состоит в том, что её законы в отличие от законов естествознания недолговечны, что они, по крайней мере, большинство из них, действуют в течение определённого исторического периода, после чего они уступают место новым законам. Но они, эти законы, не уничтожаются, а теряют силу в силу новых экономических условий и сходят со сцены, чтобы уступить место новым законам, которые не создаются волею людей, а возникают на базе новых экономических условий»[56].
Другими словами, в отношении товарного производства, которое существовало в СССР, как уже говорилось, в связи с существованием колхозного производства, наряду с государственным, общественным производством, целью было ограничить сферу этого товарного производства, а вместе с ним — и закона стоимости, и, в конечном итоге, заменить товарное производство системой обмена продуктами. Идея «преобразования» законов товарного производства была совершенно справедливо объявлена Сталиным абсурдной.
Тип «экономических реформ», которые начали проводиться ревизионистами на практике после смерти Сталина, также пропагандировался ими и при его жизни. Уже тогда ревизионисты стремились воплотить их в действительность. Главным, хотя и не единственным, сторонником этих реформ был Николай Вознесенский, который опубликовал в 1947 году книгу под названием «Военная экономика СССР в период Великой Отечественной войны». В этой книге он утверждал, что закон стоимости действовал (Вознесенский имел в виду, что согласно ему, закон этот должен бы был действовать) в качестве регулятора производства в СССР, что он определял распределение доли труда между различными отраслями экономики: чем более выгодно предприятие, тем больше труда и инвестиций оно привлекает. Он выступал, таким образом, за то, чтобы цены на товары отражали их стоимость (цену производства), и в организации производства он большое значение придавал «хозрасчёту», уходящему корнями в рентабельность отдельных предприятий и отраслей, а также материальному стимулированию, такому, как премии и повышение заработной платы для персонала, занятого на различных предприятиях.
Тезисы Вознесенского имели отнюдь не только академический интерес. Используя своё положение в качестве председателя Госплана, пользуясь значительной поддержкой среди высших чинов партии и государства, а также изрядного количества ведущих экономистов, таких как Гатовский и Леонтьев, которые публично поддержали его тезисы (и которые своей мощной поддержкой тезисов Либермана, сыграли важную роль в проведении аналогичных «экономических реформ» в годы Брежнева), Вознесенский выступал за проведение «экономической реформы» для претворения в жизнь своих теоретических положений. В рамках этой «реформы», которая вступила в силу с 1 января 1949 года, для того, чтобы привести цены в соответствие со стоимостью (или ценами производства — то есть, издержками производства плюс средняя норма прибыли), оптовые цены были реорганизованы, в результате чего цены на многие основные материалы удвоились или даже утроились за ночь. В течение нескольких недель после начала проведения «экономической реформы» Вознесенского его противники, под руководством Сталина, нанесли ответный удар. (В начале марта 1949 года Вознесенский был освобождён от должности председателя Госплана, а в июле 1949 года — исключён из партии. В конце 1949 года Вознесенский был арестован вместе с несколькими другими лицами и в 1950 году осуждён по обвинению, которое включало, в его случае, передачу секретных документов Госплана иностранному государству). Некоторые из обвиняемых в том, что потом стали называть «Ленинградским делом», в том числе Вознесенский, были приговорены к высшей мере наказания. Он был расстрелян 30 сентября 1950 года. «Экономическая реформа» Вознесенского 1949 года была аннулирована в два этапа — с 1 января и с 1 июля 1950 года.
Сталин публично опроверг тезисы Вознесенского, хотя и не называя последнего, в своём последнем, бессмертном произведении, в следующих сроках:
«Иногда спрашивают: существует ли и действует ли у нас, при нашем социалистическом строе, закон стоимости? Да, существует и действует. Там, где есть товары и товарное производство, не может не быть и закона стоимости…»[57]
«Значит ли, однако, всё это, что действия закона стоимости имеют у нас такой же простор, как при капитализме, что закон стоимости является у нас регулятором производства? Нет, не значит. На самом деле сфера действия закона стоимости при нашем экономическом строе строго ограничена и поставлена в рамки. Уже было сказано, что сфера действия товарного производства при нашем строе ограничена и поставлена в рамки. То же самое надо сказать о сфере действия закона стоимости. Несомненно, что отсутствие частной собственности на средства производства и обобществление средств производства как в городе, так и в деревне не могут не ограничивать сферу действия закона стоимости и степень его воздействия на производство»[58].
«Совершенно неправильно также утверждение, что при нашем нынешнем экономическом строе, на первой фазе развития коммунистического общества, закон стоимости регулирует будто бы «пропорции» распределения труда между различными отраслями производства.
Если бы это было верно, то не понятно, почему у нас не развивают во всю лёгкую промышленность, как наиболее рентабельную, преимущественно перед тяжёлой промышленностью, являющейся часто менее рентабельной, а иногда и вовсе нерентабельной?
Если бы это было верно, то не понятно, почему не закрывают у нас ряд пока ещё нерентабельных предприятий тяжёлой промышленности, где труд рабочих не даёт «должного эффекта», и не открывают новых предприятий, безусловно, рентабельной лёгкой промышленности, где труд рабочих мог бы дать «больший эффект»?
Если бы это было верно, то не понятно, почему не перебрасывают у нас рабочих из малорентабельных предприятий, хотя и очень нужных для народного хозяйства, в предприятия более рентабельные, согласно закона стоимости, якобы регулирующего «пропорции» распределения труда между отраслями производства?
Очевидно, что, идя по стопам этих товарищей, нам пришлось бы отказаться от примата производства средств производства в пользу производства средств потребления. А что значит отказаться от примата производства средств производства? Это значит уничтожить, возможность непрерывного роста нашего народного хозяйства, ибо невозможно осуществлять непрерывный рост народного хозяйства, не осуществляя вместе с тем примата производства средств производства.
Эти товарищи забывают, что закон стоимости может быть регулятором производства лишь при капитализме…»
«Если взять рентабельность не с точки зрения отдельных предприятий или отраслей производства и не в разрезе одного года, а с точки зрения всего народного хозяйства и в разрезе, скажем, 10–15 лет, что было бы единственно правильным подходом к вопросу, то временная и непрочная рентабельность отдельных предприятий или отраслей производства не может идти ни в какое сравнение с той высшей формой прочной и постоянной рентабельности, которую дают нам действия закона планомерного развития народного хозяйства и планирование народного хозяйства»[59].
Вскоре после публикации «Экономических проблем» Сталина в «Правде» появилась статья, написанная Михаилом Сусловым, которая в первый раз цитировала резолюцию ЦК, принятую три года назад в связи с «Ленинградским делом», в которой, опять же, впервые тезисы Вознесенского осуждались с упоминанием его имени, как ревизионистские:
«Эта брошюра Вознесенского («Военная экономика СССР») запутывала решение проблем политической экономии социализма, представляла собой кашу из волюнтаристских взглядов на роль, которую должны играть планы и государство в советском обществе, и фетишизм закона стоимости, который, как утверждалось, руководит распределением рабочей силы между секциями народного хозяйства СССР» (М. Суслов, «Правда», 24 декабря 1952)[60].
После публикации статьи Суслова началась интенсивная идеологическая кампания, направленная против тезисов Вознесенского. 9–11 января около 1000 экономистов собрались на конференцию, которая осудила ошибки тех профессоров из их рядов, которые выразили свою поддержку тезисам Вознесенского. В редакционной статье «Правда» сравнила борьбу против тезисов Вознесенского с борьбой против «…троцкистских авантюристов и правых капитулянтов» («Правда», 12 января, 1953).
28 января журнал «Коммунист» назвал ряд экономистов и философов, осуждая их за поддержку тезисов Вознесенского.
После смерти Сталина 5 марта 1953 года кампания против тезисов Вознесенского внезапно была прекращена. На XX‑м съезде партии, через четыре года после смерти Сталина, хрущёвские ревизионисты почувствовали себя достаточно сильными, чтобы обвинить Сталина в «убийстве» многих «настоящих коммунистов», чтобы охарактеризовать Вознесенского и Кузнецова, как «…талантливых и выдающихся лидеров» и реабилитировать осуждённых по «Ленинградскому делу», которое, в свою очередь, было осуждено как «фабрикация»[61].

Ревизионистская пропаганда в поддержку «экономических реформ»

Как только они утвердились у власти, хрущёвские ревизионисты предприняли систематизированные шаги для сведения на нет завоеваний социализма и проведения в жизнь «экономических реформ», которые, в конце концов, привели к реставрации капитализма в некогда славном и могучем социалистическом СССР. В политической области они начали с организованной кампании очернения Сталина, что позволило им ввести в действие буржуазные нормы якобы во имя торжества «творческого марксизма-ленинизма» и борьбы против «культа личности» Сталина. Поскольку, как было наглядно продемонстрировано на предыдущих страницах, Сталин твёрдо стоял на позициях марксизма-ленинизма и защищал эти позиции в течение тридцати долгих лет после смерти Ленина — тридцати лет, особенно трудных и особенно богатых на достижения диктатуры пролетариата в СССР — ни одного шага в сторону буржуазной реставрации не могло быть сделано без осуждения «сталинизма», т. е. на самом деле — ленинизма. Однако ревизионисты, помимо того, что их официальной идеологией продолжал оставаться марксизм-ленинизм, не были достаточно сильны, чтобы прямо и открыто атаковать дубинками ленинизм. (Это произошло только с приходом Горбачёва.) Таким образом, ревизионисты проводили все свои антимарксистские и антиленинские меры под флагом борьбы со «сталинизмом». Мы всегда говорили об этом. Сегодня даже идиотам понятно, что нападки на «диктатуру Сталина» были лишь прикрытием для нападок на диктатуру пролетариата.
Рука об руку с поношением Сталина шло удаление с важных постов стойких марксистов-ленинцев, таких как Молотов, Каганович и Берия. Экономистам, таким как Евсей Либерман, было позволено начать проведение кампании за «экономические реформы», которые всё чаще получали официальное одобрение. Кроме решений по передаче машинно-тракторных станций колхозам, о которых уже говорилось выше, как и про то, что таким образом была значительно увеличена сфера товарного обращения, которая заполучила гигантское количество инструментов сельскохозяйственного производства в пределы своей орбиты, администрация Хрущёва представила в 1964 году экспериментальную схему проведения экономической реформы на двух фабриках одежды.
Хотя Хрущёв был свергнут в октябре 1964 года, и хотя его преемники — Брежнев и Косыгин — фактически вычеркнули его из истории, они не избавились от последствий «экономических реформ», начатых в годы Хрущёва. Напротив, проведение этих «экономических реформ» было усилено в широких масштабах, и со временем они подорвали социалистические основы советского общества путём систематического применения таких буржуазных норм, как прибыль в качестве регулятора производства, как цена, которая в результате реформы цен всё более отражала стоимость (цену производства), как — всё большее внимание к материальному стимулированию, рентабельности и независимости отдельных предприятий, которые производили для рынка, и продукция которых сталкивалась друг с другом на рынке как товар. Это подорвало и с течением времени сделало бессмысленным централизованное планирование. После того, как товарная форма производства в полной мере приобрела влияние, единственными экономическими законами и категориями, которые имеют экономический смысл, становятся законы и категории капитализма. Каждая система производства имеет свои законы, которые неотделимы от неё. Как только было принято предположение, что социализм является системой товарного производства, как утверждали ревизионисты, на стороне сторонников «реформ» появились все обоснования и причины для реализации функционирования рынка. Однако в СССР, с его историей более четверти века планирования, рынок в полном объёме не мог возникнуть внезапно, вдруг, в 1956 году. Такие вещи были не только политически невозможны, но и экономически невозможны тоже. Если бы централизованное всеобъемлющее экономическое планирование было отменено в одночасье, и все ограничения на рыночные операции были отменены, результатом был бы экономический коллапс, а не оперирующий рынок. Поэтому, чтобы добиться такого рынка, его пришлось тщательно реконструировать:
«В таком огромном и сложном организме как народное хозяйство СССР, было бы невозможно… ввести радикальные изменения в системе ценообразования, пока новая система ещё разрабатывалась в деталях и нуждалась в проверке. И, возможно, в целом, переход должен быть постепенным, по мере того, как условия для этого будут готовы и созреют» (С. Первушкин, «Закон стоимости и цены», Плановое хозяйство», 1961, № 7)[62].
Преследуя эту цель, ревизионисты поставили перед собой задачу создать поэтапно условия для действующего рынка. Хотя они утверждают, что их «экономическая реформа» была направлена на «укрепление» централизованного экономического планирования, ревизионистами была обрушена настоящая лавина пропаганды по осуждению централизованного экономического планирования как «бюрократического», «ограничительного», «устаревшего» и, в конечном итоге, само собой разумеется, как «сталинского искажения социализма»:
«Эти недостатки в управлении экономикой должны быть устранены не за счёт того, чтобы сделать планирование более сложным, более подробным и более централизованным, а за счёт развития хозяйственной инициативы и самостоятельности предприятий… Предприятиям должна быть предоставлена более широкая инициатива, они не должны быть связаны мелочной опекой и бюрократическими методами планирования из центра» (Е. Либерман, «Учёт затрат и материального поощрения промышленно-производственного персонала», «Вопросы экономики», № 6, 1955)[63].
«Сталин… заменил чистой администрацией работу экономических инструментов по управлению экономики…»
«Регулирование использования финансовых ресурсов предприятия, где оно является чрезмерным и слишком подробным, должно быть устранено, и предприятиям следует предоставить больше возможностей для манёвров этими ресурсами» (Л. Гатовский, «Роль прибыли в социалистической экономике», «Коммунист», № 18, 1962).

«Экономическая реформа» 1965 года и подрыв централизованного планирования

После этой лавины пропаганды против централизованного планирования Центральный Комитет официально начал «экономическую реформу» в сентябре 1965 года:
«Серьёзным недостатком промышленного управления является то, что административные методы вытеснили экономическую необходимость… Полномочия предприятий в отношении их экономической деятельности ограничены».
«Работа предприятий регулируется многочисленными показателями, которые ограничивают самостоятельность и инициативу работников предприятий, уменьшают их чувство ответственности за улучшение организации производства…»
«Было признано целесообразным положить конец чрезмерному регулированию деятельности предприятий, сократить число плановых показателей, требуемых от предприятий сверху» (ЦК КПСС, «Решения по повышению уровня управления промышленностью, совершенствованию планирования и повышению экономического стимулирования промышленного производства»)[64].
То, что было сделано на практике, однако, далеко выходило за рамки расширения экономической самостоятельности и инициативы предприятий и сокращения числа «плановых показателей, требуемых от предприятий сверху», — это было на деле выхолащиванием оставшихся плановых показателей из директив, которые были обязательными для предприятий, во всего лишь «руководящие принципы», которым предприятия могли бы хотеть следовать или, вообще, полностью их игнорировать:
«Контрольные цифры будут составляться… в обобщённом, стоимостном виде, который следует выделять секторам экономики. В том же виде эти контрольные цифры будут выделены предприятиям — не как точные директивы, а в качестве руководящих принципов для составления своих планов» (Е. Либерман, «План прямых связей и рентабельности», «Правда», 21 ноября 1965 г.)[65].
После того, как они перешли на режим «реформированной» системы, предприятия начали планировать собственное производство, определяя даже тип и качество продукции, которая должна будет производиться. Всё это получило в ревизионистской экономике название «планирования снизу», и, в условиях распространения этого вида «планирования», центральное экономическое планирование «приняло форму совокупности, компиляции из экономических планов отдельных предприятий». И, поскольку отдельные предприятия часто меняли свои планы в ходе «планового периода», централизованный экономический план, подготовленный в начале этого периода, не был похож на его конечный результат, не удивительно, что даже корифеи среди ревизионистских экономистов сами восклицали, что: «Составить пятилетний план практически невозможно» (Комин, «Проблемы методологии и практики планомерного формирования цен», «Плановое хозяйство», № 9, 1972).
Столь же неудивительно, что уже в 1972 году те же ревизионистские экономисты вынуждены были признать, что в результате «экономической реформы» для советской экономики стала характерна анархия (они употребляли термин «неопределённость», так как старательно избегали использования терминологии, понятной всем и каждому):
«Централизованное планирование в условиях широкой самостоятельности предприятий также столкнулось с необходимостью разработки методов управления экономикой, отмеченной растущей неопределённостью вероятности (стохастик) своих процессов» (А. М. Румянцев, «Управление советской экономикой сегодня: основные принципы советских экономических реформ: достижения и проблемы», М., 1972, с. 23)[66].
Как только роль всеобъемлющего централизованного экономического планирования была демонтирована и заменена «планированием снизу», роль государства свелась к простому установлению экономических принципов и попытке влиять на отдельные предприятия использованием различных видов экономических рычагов, таких, как предоставление кредита, процентная ставка, и т. д. Таким образом, вместо того, чтобы связанный пролетариат участвовал в производстве, вместо того, чтобы общество распределяло рабочую силу и средства производства по различным отраслям производства, как это имело место ранее, производство с началом проведения «экономических реформ» оказалось раздроблено и фрагментировано (с социальной точки зрения) и всё в большей степени становилось частным производством, то есть товарным производством. А товарное производство, как только оно становится всеобщей формой производства, может означать только — производство капиталистическое. Можно назвать его «социалистическим товарным производством», но это не изменит его сути ни на йоту. Как верно заявил Сталин, повторяя широко известную истину: «Капиталистическое производство есть высшая форма товарного производства»[67].
В своей полемике с Ярошенко Сталин критикует последнего за непонимание того, «какую цель ставит общество перед общественным производством, какой задаче подчиняет оно общественное производство, скажем, при социализме», — добавив, что — «Ярошенко забывает, что люди производят не для производства, а для удовлетворения своих потребностей»[68].
И далее: «…цель капиталистического производства — извлечение прибылей… Человек с его потребностями исчезает из поля зрения». Цель социалистического производства, как говорится в «Замечаниях» товарища Сталина: «обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества»[69].

Прибыль как регулятор производства

Если человек и его потребности игнорируются, если производство перестаёт быть результатом централизованного планирования на основе общественной потребности, если такое производство заменяется групповой продукцией (которая, несомненно, является формой частного производства) с его «планированием снизу», то, в последнем может быть только один регулятор производства, а именно — прибыль и рентабельность отдельных предприятий (другими словами, закон стоимости).
«Мы должны поднять значение прибыли и рентабельности», — сказал Никита Хрущёв на XX‑м съезде партии. «Экономическая реформа» Брежнева и Косыгина ещё более повысила роль прибыли как «одного из экономических инструментов социализма. Значительное повышение её роли в социалистической экономике является необходимым условием для учёта затрат» (Передовая статья «Экономическая политика и работа для коммунизма», «Правда», 14 января 1966).
И хозрасчёт определяется как метод управления, направленный на достижение рентабельности каждого отдельного предприятия. На самом деле, прибыль при этой системе хозрасчёта становится «критерием, который характеризует в наибольшей степени работу предприятия» (Трапезников, «За гибкое экономическое управление предприятиями», «Правда», 17 августа 1964).
Другой экономист-ревизионист добавляет: «Система хозрасчёта делает все предприятия заинтересованными в получении большей прибыли» (Гатовский).
Критерием эффективности при этой системе «хозрасчёта» стало то, что советские экономисты стыдливо именовали «индексом доходности», то есть, годовая прибыль предприятия в процентах от общего объёма активов. На обычном языке это называется «норма прибыли» — выражение, которого в то время ревизионистские экономисты стремились избежать, из-за его очевидной капиталистической коннотации и связей, с которыми они, как строители «коммунизма», не могли иметь дела! Но «социалистическая норма прибыли» отдельных предприятий — переименованная в «индекс доходности», — совсем другое дело!
Ревизионистские экономисты конца 1950‑х обвиняли Сталина в том, что он не только принижал роль прибыли, но и глубоко пренебрегал «неизменными» экономическими законами. Выступая в «Правде» от 10 июля 1964 года, Л. Леонтьев сделал такой выпад:
«Проблема, с которой мы сейчас сталкиваемся при определении: должна ли прибыль быть основным показателем оценки работы предприятия, — в немалой степени связана с отсутствием уважения к непреложному закону хозяйственного строительства в сталинскую эпоху. Это непреложный закон, независимо от системы, при которой он работает, является универсальным — экономика должна производить больше, чем расходуется на производство, — и именно этот принцип, как бы он ни оставался без внимания в прошлом, теоретически обеспечивает основу для принятия прибыли в СССР сегодня»[70].
На самом деле как раз наоборот. Вместо того, чтобы отрицать объективные экономические законы, как утверждается в приведённом выше замечании, Сталин поднялся с оружием в руках против тех, кто отрицал существование таких законов, и тех, кто приписывал советской системе чудодейственную силу, позволяющую ликвидировать или преобразовать эти законы — хотя он был далёк от того, чтобы считать законы политической экономии, или, «по крайней мере, большинство из них», постоянными и неизменными. Мы уже приводили на этот счёт цитаты из его работ, и поэтому нет необходимости приводить их снова. Если бы Сталин действительно игнорировал «непреложный закон», согласно которому «экономика должна производить больше, чем расходуется на производство», как тогда можно объяснить гигантский рост производства в СССР, свидетелями которого мы стали в период социалистического строительства? И признание принципа, что «экономика должна производить больше, чем расходуется на производство» ни в коей мере не ведёт к признанию принципа рентабельности отдельных предприятий, как утверждают мудрецы политической экономии ревизионизма. В чём Сталин на самом деле «виновен», так это в выступлении против закона, изобретённого ревизионизмом, а именно — что закон стоимости якобы действует как регулятор производства при социализме. Он совершенно справедливо боролся против тех, кто хотел, чтобы капиталистический закон стоимости действовал в качестве регулятора производства при социализме. Мы уже приводили его ответ тем, кто хотел бы видеть закон стоимости в качестве регулятора производства при социализме.
С внедрением «экономической реформы» медленно, но верно, частные производства на отдельных предприятиях, которые производили для рынка, и продукция которых сталкивалась друг с другом на рынке, пришли на смену всеобъемлющему централизованному плановому производству, и прибыль (закон стоимости, который является законом товарного производства и действует в условиях капитализма как регулятор производства) стала регулятором производства и в СССР.

Ревизионизм и «социалистический рынок»

Для того, чтобы получить прибыль, производитель товара должен его продать. Следовательно, предприятия должны, приспособить свою продукцию, свои товары к рынку, ибо регулирование производства прибылью (закон стоимости) есть ни что иное как регулирование рынком. А действующий рынок предполагает не только наличие конкуренции между продавцами, но и соотношение между спросом и предложением, через которое и действует закон стоимости. Вот несколько цитат из авторитетных экономистов ревизионизма:
«При социализме рынок… есть область для сбыта продукции — средств производства и потребительских товаров, произведённых государственными и кооперативными предприятиями» (Л. Гатовский, «Единство плана и учёта затрат», «Коммунист», № 15, 1965).
«Без использования механизма социалистического рынка…, невозможно обеспечить работу предприятий на основе полного хозрасчёта» (В. Ракицкий, «Буржуазная интерпретация советской экономической реформы», «Вопросы экономики», № 10, 1965).
«Предприятия будут конкурировать за заказы», — пишет E. Либерман в «Правде» от 21 ноября 1965 года.
«Требования рынка… являются главным фактором в определении пропорций в народном хозяйстве…»
«Поскольку товарное производство существует в условиях социализма, действует и объективный закон спроса и предложения…» (Гатовский).
«Мы должны признать, что… рыночный механизм… играет регулирующую роль в социалистическом производстве» (Л. Конник, «Планирование и рынок», «Вопросы экономики», № 5, 1966 год)[71].
И далее: «Сегодня общепризнано, что проблема маркетинга и рыночных колебаний продолжается даже в плановой социалистической экономике» (там же)[72].
И нас заверяют, что это непрерывное страстное желание получения всё большей и большей прибыли каждым предприятием — в интересах общества?!
«То, что выгодно обществу в целом, также будет выгодно каждому производственному коллективу» (Е. Либерман, «Планирование производства и стандарты длительной эксплуатации», «Вопросы экономики», № 8, 1962)[73].
Но на рынке «спрос» означает «платёжеспособный спрос», то есть спрос, поддерживаемый деньгами, и в обществе с неравным распределением доходов, такой «платёжеспособный спрос» не имеет никакого отношения к социальному спросу, к социальной необходимости. С внедрением «экономической реформы» это явление появилось в СССР, и его существование было признано:
«Неравномерность распределения доходов между различными слоями населения, приводит к тому, что наименее обеспеченные группы не в полной мере удовлетворяют свои первоочередные потребности, в то время как наиболее обеспеченные группы в состоянии удовлетворить потребности, которые не являются основными» (А. М. Румянцев, «Управление советский экономикой сегодня: основные принципы советских экономических реформ: достижения и проблемы», М., 1972, с. 28)[74].
Когда прибыль является высшим критерием производства, человек и его потребности исчезают:
«Министерство мясной и молочной промышленности Таджикской ССР в поисках путей повышения прибыли для своих предприятий в 1970 году и 1971 году снизило производство недорогих продуктов, которые пользовались стабильным спросом среди населения, и неоправданно увеличило производство более дорогих продуктов. В результате, предприятия этого министерства получили миллионы рублей прибыли сверх плана» (С. Старостин и Г. Эмдин, «Пятилетки и советский образ жизни», «Плановое хозяйство», № 6, 1972).
«Расширение рынка, увеличение конкуренции между предприятиями в погоне за всё большей и большей прибылью повлекли за собой возникновение таких явлений, как маркетинг, умение продавать и реклама, чему мы являемся свидетелями в капиталистических странах».
«В соответствии с новой системой планирования и экономического стимулирования…, хорошее размещение рекламы также способствует успеху предприятия…»
«Плакаты, уличные знаки и витрины, как мы знаем, нужны, чтобы город и его улицы стали привлекательными» (В. Русакова и Г. Судец, «Проблемы и суждения, давайте вспомним, реклама», «Правда», 19 февраля 1969 года)[75].
Бедные старики Ленин и Сталин не знали, как сделать советские города и улицы привлекательными! Вместо прекрасной коммерческой рекламы в их время советские города были украшены революционными плакатами, картинами, памятниками и другими культурными и архитектурными произведениями.
Производственным предприятиям в соответствии с «экономической реформой» было предложено заключать прямые контракты с торговыми предприятиями:
«Мы планируем завершить переход объединений и предприятий, занятых производством массовых и больших объёмов на прямые и долгосрочные связи, с основой этих своих отношений на долгосрочных хозяйственных договорах» (Косыгин А. Н. Об основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 годы, XXV съезд КПСС, М., 1976, с. 40–41.)[76].
Предприятие, пойманное на нарушении контракта, подлежало такой же выплате ущерба в соответствии с советским законом, как и любое предприятие в западных странах.
При реализации экономических реформ большинство предприятий пришли к тому, чтобы продавать свою продукцию друг другу, а не государству:
«Большинство промышленных предприятий продают свои товары не государству, а другим промышленным предприятиям и торговым организациям. Это представляет собой большую часть внутреннего рынка промышленности» (В. Сухаревский, «Предприятия и материальное стимулирование», «Экономическая газета», № 49, 1965)[77].
«…Капитал», — сказал Маркс, — «не вещь, а общественное отношение между людьми, опосредствованное вещами»[78].
В примечании к вышеуказанному предложению Маркс воспроизводит, следующие глубокие наблюдения из более ранней своей статьи, написанной ещё в 1849 году:
«Негр есть негр. Только при определённых отношениях он становится рабом. Хлопкопрядильная машина есть машина для прядения хлопка. Только при определённых отношениях она становится капиталом. Выхваченная из этих отношений, она так же не является капиталом, как золото само по себе не является деньгами или сахар — ценой сахара… Капитал — общественное производственное отношение. Это — буржуазное производственное отношение»[79].
И далее: «Мы знаем, что если средства производства и жизненные средства являются собственностью непосредственного производителя, то они не являются капиталом. Они становятся капиталом лишь при условиях, при которых они служат в то же время средствами эксплуатации рабочего и господства над ним. Но эта их капиталистическая душа соединена в голове экономиста столь тесными узами с их вещественной субстанцией, что он при всяких условиях называет их капиталом, даже при таких, когда они являются прямой противоположностью капитала»[80] (подчёркнуто нами. Х. Б.).
И далее: «…капитал — это не вещь, а определённое, общественное, принадлежащее определённой исторической формации общества производственное отношение, которое представлено в вещи и придаёт этой вещи специфический характер. Капитал — это не просто сумма материальных и произведённых средств производства. Капитал — это превращённые в капитал средства производства, которые сами по себе столь же являются капиталом, как золото или серебро сами по себе — деньгами. Монополизированные определённой частью общества средства производства, обособившиеся по отношению к живой рабочей силе продукты и условия приведения в действие самой этой рабочей силы, — вот что в силу этой противоположности персонифицируется в капитале»[81].

Средства производства включаются в товарную сферу в рамках ревизионистской «экономической реформы»

До конца 1950‑х предприятиям выделялись средства производства, которые они использовали в соответствии с планами, установленными государством. В результате этого средства производства не входили в категорию товаров. Более того, продукция предприятий (кроме колхозной продукции) тоже принадлежала государству. Таким образом, предприятия не имели права распоряжаться ею:
«Товар есть такой продукт производства, который продаётся любому покупателю, причём при продаже товара товаровладелец теряет право собственности на него, а покупатель становится собственником товара, который может перепродать, заложить, сгноить его. Подходят ли средства производства под такое определение? Ясно, что не подходят. Во-первых, средства производства «продаются» не всякому покупателю, они не «продаются» даже колхозам, они только распределяются государством среди своих предприятий. Во-вторых, владелец средств производства — государство при передаче их тому или иному предприятию ни в какой мере не теряет права собственности на средства производства, а наоборот, полностью сохраняет его. В-третьих, директора предприятий, получившие от государства средства производства, не только не становятся их собственниками, а наоборот, утверждаются, как уполномоченные советского государства по использованию средств производства, согласно планов, преподанных государством».
«Как видно, средства производства при нашем строе никак нельзя подвести под категорию товаров»[82].
При такой системе, как это описано Сталиным в приведённой выше цитате, и которая преобладала в СССР в то время, норма прибыли предприятия по-настоящему не могла быть реальностью. Для того, чтобы сделать её реальностью, экономическим теоретикам ревизионизма потребовалось провести кампанию, направленную на то, чтобы предприятия платили за свои производственные фонды, т. е. — средства производства:
«Настало время устранить ситуацию, при которой основные средства, выделенные обществом любому производству, выдаются бесплатно» (В. С. Немчиков, «Целевой план и материальное стимулирование», «Правда», 21 сентября 1962)[83].
ЦК КПСС на своём заседании в сентябре 1965 года одобрил принцип оплаты предприятиями средств производства:
«Необходимо ввести отчисления в пользу государственного бюджета за счёт прибыли предприятий, пропорционально стоимости основных и оборотных фондов, выделяемых им; эти отчисления рассматриваются в качестве оплаты производственных активов…»
«В будущем, платежи за активы станут самой важной частью доходов государства, а важность других платежей, включая налог с оборота, будет соответственно, уменьшаться» (А. Н. Косыгин, «О совершенствовании управления промышленностью, совершенствование планирования и повышение экономического стимулирования промышленного производства», «Известия», 28 сентября 1965 года)[84].
Изначально предприятия платили за производственные фонды, делая ежегодные платёжные взносы в государственный бюджет. Впоследствии, при альтернативном методе оплаты, предприятиям было разрешено платить в виде единовременного платежа за счёт собственных средств или за счёт банковского кредита. Если прибыль является высшим критерием производства, то при такой системе у предприятий есть все стимулы для оплаты производственных фондов путём единовременного платежа, а также для того, чтобы в дальнейшем использовать устаревшее оборудование, которое уже было оплачено, как можно дольше.
Потребность предприятий брать кредит в банке для того, чтобы быть в состоянии платить за издержки производства, дало мощный стимул к гигантскому росту банковских займов, а с ним — и к росту значения процентной ставки.
Уже в начале 1965 года 40% оборотных средств предприятий финансировалось за счёт банковских кредитов, к 1976 году это число выросло до 50%.
«В настоящее время каждый второй рубль оборотных средств в промышленности берёт своё происхождение от кредита, при этом доля кредитов в сельском хозяйстве, торговле и других отраслях ещё выше» (А. Н. Косыгин, «Руководящие принципы развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 годы», XXV‑ый съезд КПСС, М., 1976, с. 42–43)[85].
Таким образом, шаг за шагом старая система, при которой средства производства были в государственной собственности и выделялись бесплатно различным предприятиям для использования в качестве простых агентов государства, а не в качестве собственников, была заменена новой, при которой предприятия платили за производственные фонды и, в конечном итоге, становились владельцами этих активов.
Несмотря на то, что все кредиты в СССР предоставлялись банками, которые находились в государственной собственности (Госбанком СССР, специализировавшимся на краткосрочном кредитовании, а также Строительным банком — Стройбанком СССР — специализировавшимся на долгосрочных кредитах на строительство), их экономическая политика в отношении кредитования практически не отличалась от той, которую проводили банки в западных странах.
При «экономической реформе» средства производства вошли в сферу товаров. Заплатив за них, покупатели, т. е. различные предприятия, приобретали права полностью распоряжаться им. Ещё в сентябре 1965 года премьер Косыгин расхваливал пять транспортных организаций за то, что они продают лишние грузовики и оборудование, добавив:
«Предприятия будут пользоваться расширенными полномочиями в использовании… денег от продажи излишков оборудования и других материальных ценностей» (А. Н. Косыгин, «О совершенствовании планирования и повышении экономического стимулирования промышленного производства», там же)[86].
«Социалистический рынок средств производства есть сфера… где экономические отношения напрямую действуют как отношения спроса и предложения, и реализуются в акте купли-продажи средств производства» (Б. Бударагин, «Механизм цен и оборотных средств производства», «Научные доклады высшей школы: Экономическая наука», № 11, 1971, «Задачи экономики», том 15, № 3, июль 1972 г., с. 74)[87].
В результате «экономической реформы» покупка и продажа средств производства в течение нескольких лет была передана оптовым торговым организациям. А в 1971 году две трети от общего внешнеторгового оборота СССР приходилось на рынок средств производства (см. Бударагин, цит. соч.).
А в соответствии с «Положением о социалистическом государственном производственном предприятии», имущественные права предприятия возлагаются на его руководителя, который «…может без доверенности действовать от его имени, распоряжаться имуществом и средствами предприятия».

Марксизм и ревизионизм об отношении рабочих к труду

Результатом «экономической реформы» вместо повышения производительности труда, — её заявленной цели — стало обратное. В период с 1955 по 1965 год, когда им предоставлялось всё большее количество средств производства, предприятия пропорционально снизили количество произведённой продукции. Очевидно, что «экономическая реформа», с её ползучими капиталистическими нормами, произвела эффект отчуждения трудящихся в СССР. В этой связи нельзя не отметить меткость наблюдений Маркса об отношении работников к производству в рамках системы товарного производства в его высшей стадии:
«Так как при капиталистическом производстве условия труда противостоят рабочему как нечто самостоятельное, то и экономия на них представляется особой операцией, которая ничуть не касается рабочего…»[88]
До того, как началась проводиться «экономическая реформа», отношение советских рабочих к труду было совсем другим. Они считали средства производства своей собственностью, ухаживали за ними и гордились выполнением и перевыполнением производственных планов, так как они знали, что строили новую жизнь для себя, своих детей и внуков, они знали, что их усилия способствовали укреплению диктатуры пролетариата и оказанию братской и самоотверженной поддержки пролетарской революционной и национально-освободительной борьбе против империализма за рубежом. Другими словами, они руководствовались в своей работе пролетарской братской солидарностью, а не коммерческой конкуренцией. Результатами своего труда в период социалистического строительства пролетариат СССР на практике доказал правильность марксистского положения о том, что ликвидация рынка при социализме вместо того, чтобы привести к неэффективности и росту расходов, приведёт лишь к повышению эффективности, освободив производство от расходов, неразрывно связанных с рыночной системой. Если при капитализме лишь малая часть населения — разбойники от капитализма — заинтересована в эффективности производства (для рабочих масс такая эффективность означает лишь усиление эксплуатации рабочей силы), то при социализме осуществление изменений в производственных отношениях, в результате чего эти отношения придут в соответствие с производительными силами, и отмена классовой эксплуатации придают рабочим постоянный интерес в повышении производительности труда — в повышении эффективности производства. Научный вывод Маркса о том, что социализм является результатом вступления производственных отношений при капитализме в противоречие с производительными силами, при котором первые становятся тормозом в отношении последних, означает именно это. Социализм, будучи системой производства для пользования, а не для рынка и для получения прибыли, будет свободен от периодических кризисов, которые неизбежны при капитализме. В условиях капиталистического производства, писал Маркс:
«…Поскольку средства производства в процессе капиталистического производства являются в то же время средствами эксплуатации труда, сравнительная дешевизна или дороговизна этих средств эксплуатации столь же безразлична для рабочего, как безразлично для лошади, дорогими или дешёвыми удилами и уздой ею управляют. Наконец, как мы видели раньше, рабочий в действительности относится к общественному характеру своего труда, к его комбинации с трудом других ради общей цели, как к некоторой чуждой ему силе; условием осуществления этой комбинации является чуждая рабочему собственность, расточение которой нисколько не затрагивало бы интересов рабочего, если бы его не принуждали экономить её. Совершенно иначе обстоит дело на фабриках, принадлежащих самим рабочим»[89].
Калинин, позднее президент СССР, выразил эту марксистскую истину в 1940 году в следующих словах:
«Раньше, до установления советской власти, человек, который хорошо работал, тем самым объективно помогал капитализму, ещё сильнее приковывал цепями рабства себя и рабочий класс в целом. Но теперь, в социалистическом обществе, человек, который хорошо работает, встаёт на сторону социализма, и его трудовые достижения не только открывают путь к коммунизму, но и разрушают цепи кабального рабства мирового пролетариата. Он является активным борцом за коммунизм» О коммунистическом воспитании», с. 138)[90].
До появления современных хрущёвских ревизионистов вышеприведённое положение марксизма об отношении рабочего класса к труду было общепринятым в рабочих кругах, и марксисты никогда не обращали особого внимания на буржуазные аргументы а‑ля фон Мизес о том, что эффективный экономический расчёт невозможен без рынка. Только ренегаты марксизма (Каутский, Троцкий и т. д.) повторяли тезис Мизеса, проводя свою кампанию против строительства социализма в СССР. С появлением же современного ревизионизма тезис Мизеса был принят, начал применяться и развиваться во всех ревизионистских странах, с сопровождающим его осуждением марксистской позиции как «догматического сталинизма».
Ревизионистская позиция об отношении рабочего класса к труду при социализме как раз полностью противоположна марксистской позиции. Наиболее яркое ревизионистское заявление по этому вопросу можно найти в работе Шика «Социалистические рыночные отношения и планирование», упомянутой выше.
Марксизм считает, что на следующий день после пролетарской революции, общество «во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет ещё родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло»[91].
Поэтому задача социализма — переходного этапа от капитализма к коммунизму — вести преобразование общества от буржуазного к коммунистическому. Марксистская позиция всегда состояла в том, что коммунистические силы, относительно слабые после революции, становятся сильнее с каждой победой в социалистическом строительстве, и что с достижениями и победами социализма коммунистическое отношение к труду также пускает всё более глубокие корни и становится сильнее.
Однако согласно ревизионистским теоретикам политической экономии — Шику и пр. — коммунистическое отношение к труду продолжается недолго, а отношение рабочих к труду при социализме не слишком сильно отличается от существующего при капитализме. Первоначальный энтузиазм со стороны рабочих возникает только за счёт общего вдохновения революционного периода, но вскоре сходит на нет. Но даже этот энтузиазм невежественных масс не может быть охарактеризован как истинное социалистическое сознание, ибо оно требует «глубокой теоретической подготовки». Таким образом, такое сознание оказывается ограниченным «относительно небольшой частью населения», — интеллигенцией и руководителями. Но даже это «социалистическое сознание» не побуждает «элиту» работать на общество без всякой задней мысли о личном вознаграждении, ибо «элита» знает, как позаботиться о своих собственных интересах.
Социализм, говорит Шик, это «…производство конкретной продукции в отдельных относительно самостоятельных производствах и группах принятия решений, в которых люди связаны для производства, друг для друга и для социальных нужд… Тем не менее, труд ещё не может стать для человека первой потребностью».
«…В качестве общего правила люди трудятся для других, прежде всего, потому, что труд является условием приобретения у других продуктов потребления, необходимых для них самих».
«…В первые послереволюционные годы люди, несомненно, работали с энтузиазмом… Потом, с течением времени… работа стала рутинной. Молодое поколение, которое не испытало изменений перехода (от капитализма к социализму), и которое сейчас склонно сравнивать свою работу и её результаты… с ситуацией в развитых капиталистических странах, не может вызвать у себя послереволюционного энтузиазма к занятиям, которые не удовлетворяют его».
И далее: «Для глубокого понимания изменения характера труда при социализме по сравнению с капитализмом нужно глубокое теоретическое обучение, оно включает в себя понимание сущности марксистской политической экономии, не говоря уже о других социальных науках. Такое понимание, естественно, по-прежнему достижимо лишь относительно небольшой частью населения…»
«Даже глубокое понимание трансформации общественного характера труда при социализме, однако, не означает никакого оптимального роста производительности труда для общества… сам труд, однако, не изменился в том смысле, что монотонная и неинтересная или сильно интенсивная работа даже для общественно сознательных людей не стала их главной нуждой и заботой…»
«…Они не будут мотивированы в своей повседневной работе никакими другими соображениями, чем мотивация большинства их собратьев…»
«Большинство мотивированы желанием получить как можно более высокий уровень материального потребления».
«Энтузиазм, в некоторых случаях не совсем осознанный, проявляется… в работе, за которую не ожидается личного вознаграждения. Но такая работа… может быть только кратковременной, исключением на протяжении всего периода социалистической стадии развития и не исключает жизненно важной роли потребления, которое, действуя через посредство материального вознаграждения, является общим стимулом при социализме»[92].
Учитывая вышесказанное, не удивительно, что трудовой энтузиазм масс оказался скованным и эксплуатируемым эгоистичной, жадной, лицемерной, буржуазной интеллигенцией и капиталистическими реставраторами, которые пролезли на верхушку влияния и власти. Когда после долгих лет саботажа социалистической экономики, после долгих лет «экономической реформы», которая принесла с собою буржуазные нормы производства с прибылью (законом стоимости) в качестве высшего критерия и регулятора производства, значительно расширила сферу товарного производства и обращения, этим паразитам удалось довести революцию до полной остановки. Естественно, что трудовой энтузиазм, который массы трудового народа продемонстрировали в период социалистического строительства, во время и после войны, сменился апатией. Но прошло много времени прежде, чем эта апатия заменила трудовой энтузиазм, характерный для социализма. Несмотря на всю гниль, вызванную «экономическими реформами» и политическими искажениями, советские трудящиеся время от времени продолжали показывать такой энтузиазм и изобретательность в своей работе, например, во время строительства газовых трубопроводов в Сибири.
Было бы удивительно, если бы дело обстояло иначе, ибо труд, даже сам по себе далеко не тяжёлый, иногда ощущается таким благодаря физическим и всегда — благодаря социальным условиям, в которых он должен выполняться. При капитализме, даже если физическая сторона труда сама по себе не тяжёлая, осознание, почти инстинктивное ощущение работника, что он работает на чужого человека, на прибыль для эксплуататорских классов, и в процессе этого своим упорными трудом сам лишает себя и своих коллег — рабочих работы в будущем, делает труд гнётом.
Но как только социальные условия эксплуатации будут устранены, как в случае с победой пролетарской революции, осознание работником, что он больше не работает на рост прибыли для враждебных эксплуататорских классов, наряду с природной привлекательностью процесса труда, не может не привести к революции в отношении к последнему. История социалистического строительства в СССР, где рабочий класс действительно творил чудеса трудового героизма, доказывает это.
И Шик и другие ревизионисты, отрицающие эту истину, доказывают лишь, что они способны смотреть на жизнь только под буржуазным углом зрения; как Прудон, они «не могут представить себе общество, в котором люди перестали бы быть буржуями» (К. Маркс, «Нищета философии»).
То, что ревизионистские теоретики полностью порвали с ленинизмом в вопросе об отношении работников к труду, как и по множеству других вопросов, становится очевидным из следующих ленинских высказываний:
«Коммунистический труд в более узком и строгом смысле слова есть бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определённой повинности, не для получения права на известные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчёта на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общую пользу и по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу, труд, как потребность здорового организма»[93].
Дав приведённое выше описание коммунистического подхода к труду, Ленин далее утверждает, что развитие этого подхода является «первостепенной задачей в строительстве социализма»[94].
Без развития коммунистического труда социалистическое общество не может достичь своей цели — коммунизма. Когда в 1919 году, в разгар голода, нищеты и разорения, вызванных империалистической войной и интервенцией против молодой Советской республики, начало развиваться движение субботников (названное так потому, что рабочие вызвались трудиться по субботам бесплатно), Ленин с юношеской радостью отреагировал на это спонтанное появление коммунистической рабочей инициативы, как на «начало поворота всемирно-исторического значения».
«Господа буржуа и их прихвостни, включая меньшевиков и эсеров, которые привыкли считать себя представителями «общественного мнения», разумеется, издеваются над надеждами коммунистов, называют эти надежды «баобабом в горшке от резеды», смеются над ничтожным числом субботников по сравнению с массовыми случаями хищения, безделья, упадка производительности, порчи сырых материалов, порчи продуктов и т. п. И вот эти голодные рабочие, окружённые злостной контрреволюционной агитацией буржуазии, меньшевиков и эсеров, устраивают «коммунистические субботники», работают сверхурочно без всякой платы и достигают громадного повышения производительности труда, несмотря на то, что они устали, измучены, истощены недоеданием. Разве это не величайший героизм? Разве это не начало поворота, имеющего всемирно-историческое значение?»[95]
Далее он призывает к мобилизации совместных усилий для содействия развитию этих «новых ростков» коммунизма:
«Мы должны тщательно изучать ростки нового, внимательнейшим образом относиться к ним, всячески помогать их росту и «ухаживать» за этими слабыми ростками. Неизбежно, что некоторые из них погибнут… Не в этом дело. Дело в поддержке всех и всяческих ростков нового, из которых жизнь отберёт самые жизнеспособные»[96].
Кроме того, социализм — «это дело переработки самих нравов, надолго загаженных, испорченных проклятой частной собственностью на средства производства, а вместе с ней всей той атмосферой грызни, недоверия, вражды, раздробленности, взаимоподсиживания, которая неминуемо порождается — и постоянно возрождается вновь — мелким обособленным хозяйством, хозяйством собственников при «вольном» обмене между ними»[97].
«Мы будем работать, чтобы вытравить проклятое правило: «каждый за себя, один бог за всех», чтобы вытравить привычку считать труд только повинностью и правомерным только оплаченный по известной норме труд. Мы будем работать, чтобы внедрить в сознание, в привычку, в повседневный обиход масс правило: «все за одного и один за всех», правило: «каждый по своим способностям, каждому по его потребностям», чтобы вводить постепенно, но неуклонно коммунистическую дисциплину и коммунистический труд»[98].
Но для ревизионистского мирка шиков движение субботников не представляет собой новых ростков возникающего социалистического общества — ростков, предназначенных становиться сильнее с каждой победой социализма — для них это лишь мимолётное явление, вызванное энтузиазмом невежественных масс рабочих, поверхностный побочный эффект революции. Если верить этим «мудрецам», вместо укрепления этих побегов рост социализма уничтожит их, а на их место введёт соответствующую систему материального вознаграждения.

Цены производства при «рыночном социализме» и при капитализме

При капитализме товары продаются не просто по своей стоимости, ибо если бы это было так, то прибыль отраслей с большим содержанием труда (переменный капитал) всегда была бы выше, чем в отраслях с меньшим его содержанием (так как только рабочая сила создаёт стоимость). Но ни один капиталист не будет довольствоваться менее, чем средней прибылью. Инвестиционный капитал всегда в погоне за нормой прибыли. Чем выше норма прибыли в данной отрасли, тем выше инвестиции в неё, и наоборот. Это постоянное движение и конкуренция бесчисленных капиталов создаёт тенденцию к тому, что прибыль от капиталовложений усредняется во всех отраслях производства, независимо от её «органического состава» — составляющих (трудозатраты/постоянный коэффициент). Это происходит через «цены производства» (то есть, себестоимость плюс средняя прибыль).
«Вся трудность происходит оттого, что товары обмениваются не просто как товары, но как продукты капиталов, которые претендуют на пропорциональное их величине или — при равенстве их величин — на равное участие в совокупной массе прибавочной стоимости»[99].
«Поскольку дело касается прибыли, различные капиталисты относятся здесь друг к другу, как простые акционеры одного акционерного общества, в котором прибыль распределяется между ними равномерно на каждую сотню капитала и поэтому для различных капиталистов она бывает различна лишь в зависимости от величины капитала, вложенного каждым в общее предприятие в зависимости от относительных размеров участия каждого в этом общем предприятии, в зависимости от числа принадлежащих каждому акций… Издержки производства для каждого капиталиста носят специфический характер. Прибыль, присоединяемая к этим издержкам производства, не зависит от условий соответствующей особой сферы производства и есть простая средняя на каждую сотню авансированного капитала»[100].
Но, как говорит Маркс, закон средней прибыли «вообще при капиталистическом производстве общие законы осуществляются весьма запутанным и приблизительным образом, лишь как господствующая тенденция, как некоторая, никогда твёрдо не устанавливающаяся средняя постоянных колебаний»[101].
До победы хрущёвского ревизионизма марксистская позиция, согласно которой цены производства и закон средней прибыли характерны лишь для капиталистического производства, не оспаривалась. Столь же безраздельно господствовало мнение, что при социализме закон цены производства не работает. Тем не менее, в «рыночном социализме» эти категории (то есть, цены производства и закон средней прибыли), неизбежно возникли, ибо в противном случае предприятия, характеризующиеся органическим строением капитала, который был выше среднего (т. е., обладал по отношению к рабочей силе высокой долей машин), в конечном итоге, получали бы прибыль ниже средней.
До начала «экономической реформы», поскольку каждое предприятие занималось производством общественно-необходимой продукции в рамках национального производственного плана, не имело значения, понесёт ли оно потери или получит норму прибыли ниже средней. Ни одному предприятию не приходилось брать на себя ответственность за свои капитальные вложения за счёт собственных продаж, а вознаграждение его сотрудников не было связано с его прибылью. Однако, после этой «экономической реформы» для предприятия становится совершенно бессмысленным получение прибыли ниже средней по причине органического состава его капитала. А прибыли могут быть усреднены только через цены на продукцию. Не только Шик, но и советские ревизионисты были вынуждены признать правду:
«Если мы признаём товарный характер производства, как одну из общих черт социалистической экономики, то логически возникает новая точка зрения в отношении цен, как одной из основных категорий товарного производства… Начальное формирование цен должно стремиться частично согласовать интересы групп производителей на определённом предприятии с интересами потребителей, а через них — и с интересами общества в целом. Это цена производства, которая включает фактические расходы производства и среднюю прибыль» Проблемы товарных отношений в социалистической экономике», 1964, с. 365).
Предложение Либермана в 1956 году измерять эффективность производства «всего лишь одним показателем — рентабельностью — вместо нескольких показателей себестоимости продукции» («Коммунист», № 1, 1956) просто означало, что он привязал реформу к ценам производства.
Мы знаем, что только рабочая сила создаёт стоимость. Есть, однако, два способа измерения прибавочной стоимости, производимой трудом. Если £100 затраченных на зарплату, дают £100 профицита, то, следовательно, профицит будет составлять 100% — то, что Маркс называл коэффициентом величины (значения) прибавочной стоимости. Вот только ни один капиталист не будет измерять норму прибыли таким образом. Он будет измерять прибавочную стоимость по сравнению с общим инвестированным капиталом (то есть, переменным капиталом — тем, что тратится на покупку рабочей силы, которая только и создаёт стоимость — плюс постоянным капиталом— тем, что тратится на оборудование, сырьё и т. д., которые не создают никакой стоимости). Поэтому, если в приведённом выше примере капиталист должен затратить £900 на постоянный капитал, чтобы использовать рабочую силу, купленную за £100, то норма прибавочной стоимости снизится до 10%. И эта норма прибыли при рыночной системе является единственной разумной мерой эффективности.
Критики Либермана в СССР возражали против его предложения:
«Тов. Либерман рассчитывает этот показатель (прибыль) как отношение чистой прибыли к сумме текущих активов и основных средств… Это показатель, который широко используется в капиталистических странах… он является не более, не менее, чем нормой прибыли на вложенный капитал…» (Я. Касицкий, «Главный вопрос», «Вопросы экономики», № 11, 1962).
Другой критик, Зверев, заявил, что «понимание Либерманом рентабельности и прибыли противоречат общепринятым теоретическим представлениям, согласно которым прибыль — основная часть прибавочного продукта, создаваемого прибавочным трудом рабочих. Согласно концепции E. Либермана получается, что прибыль создаётся не только рабочим трудом, но и основными и оборотными средствами производства. Вряд ли нужно доказывать ошибочность такой «теории»… идеи автора приводят к выводу, что… основой ценообразования в условиях плановой социалистической экономики должна быть цена производства, что характерно для капиталистической системы хозяйства» Против чрезмерного упрощения»)[102].
Хотя критики Либермана были правы, отметив, что его предложения сводятся к измерению прибыли по-капиталистически и подразумевают использование цен производства, поскольку сами они, как и Либерман, тоже были сторонниками «рыночного социализма» с его принятием товарного производства, их критика носила лишь сентиментальный характер. Единственным способом избежать такой необоснованной сентиментальности был бы только вызов, брошенный самим основам «рыночного социализма».
Вскоре после этого Леонтьев писал:
«Анализ товаров как продуктов социалистического производства не оставляет сомнений в том, что их цены должны быть установлены с учётом капиталоёмкости продукции, или, как говорят экономисты, возможно, не очень удачно, их «цены производства». Рассмотрение капиталоёмкости в ценообразовании является необходимым условием для платных производственных фондов. Признать потребность в платности производственных фондов и отвергнуть необходимость рассмотрения капиталоёмкости в ценах, по меньшей мере, равносильно проявлению непоследовательности» План и методы хозяйствования», «Правда», 7 сентября 1964).
И далее: «Маркс дал анализ товара как продукта капиталистического производства и показал, что цена такого товара определяется не по стоимости непосредственно, а через её модифицированную форму — цену производства. Анализ товаров как продуктов социалистического производства не оставляет никаких сомнений, что их цены должны быть определены… по формуле «цены производства»» (там же)[103].
Новожилов, ещё один видный теоретик ревизионистской «школы», тоже высказался в пользу цены производства, хотя и в таком стиле, который справедливо был назван «тяжеловесным мракобесием» (B & ICO). В «Сравнении затрат и выгод в социалистической экономике» (1959, перевод на английский в книге «Применение математики в экономике», ред. Немчинова и Нове, 1964) он сначала выделяет противоречие между теорией и практикой в советской экономике, заявив, что, хотя теоретически утверждалось, что труд является единственным источником стоимости, на практике в качестве источника стоимости рассматривался постоянный капитал (или его нехватка). «…[На] практике не колеблются, когда ощущается дефицит в качестве фактора, который увеличивает расходы» (стр. 134)[104]. Исходя из того, что за этот дефицит надо будет платить точно таким же образом, как за трудовые затраты, и что это делается для повышения эффективности «социалистического рынка», выводя это не из особой социальной организации производства, не из отношений производства, но из определённого уровня развития производительных сил, он даже высказывает предположение, что это является производным от «законов математики».
«Отсюда следует, что цена производства базируется не только на капиталистической конкуренции, она имеет ещё одну, более прочную основу» (т. е. тот факт, что товары производятся не только трудом, но и общим инвестированным капиталом)».
«Это показывает глубокую суть цены производства, основа которой существует не только в капиталистической экономике, но также и в коммунистической. Ибо средства производства и рабочая сила существенно вольются в сам процесс труда…»
«Цена производства складывается в результате конкуренции. Но конкуренция порождается объективными условиями социальной экономики и, следовательно, приводит к социально-значимым результатам…»
«…С точки зрения капиталиста, каждый рубль на вложенный капитал должен приносить ту же прибыль. С точки зрения общества, с каждого вложенного рубля должен быть, по крайней мере (т. е., в условиях минимальной эффективности капиталовложения), рубль прибыли» (там же)[105].
Последнее предложение является «социалистическим» маркетингом для выражения того же смысла, который дан в предыдущем предложении в отношении капитализма. Другими словами, он имеет в виду одно и то же.
Нам даются успокаивающие заверения, что «рыночный социализм» очистит цены производства, подвергаемые искажениям при капитализме, что социализм, избавившись от монополии и восстановив свободную конкуренцию на рынке, поднимет цены производства на новый, более высокий уровень:
«Цена производства является первым и ещё очень неполным выражением дифференциальных затрат… В капиталистической экономике… развитие использования дифференциальных затрат является регрессивным: рост капиталистических монополий искажает эффект конкуренции, которая является силой трансформации стоимости в цену производства и введения экономики затрат» (там же с. 159)[106].
В 1959 году, когда в экономике СССР ещё не было «системы конкурирующих предприятий», хотя уже и шли систематические изменения в этом направлении, видный ревизионистский теоретик Струмилин мог писать в таких терминах:
«В условиях капитализма… в результате жёсткой конкуренции рынка между частными капиталистами цены нивелируются самостоятельно в соответствии с так называемой ценой производства, в которой прибыль, в зависимости от вложенного капитала, стремится к единой ставке прибыли…, общей для всех направлений бизнеса. В плановой экономике закон средней нормы прибыли не работает, из-за отсутствия конкуренции, и цены устанавливаются на основе затрат на производство» Об определении стоимости», «Вопросы экономики», № 8, 1959)[107].
Но то, что имеет место при системе, характеризующейся «отсутствием конкуренции», а также в отсутствие необходимости для предприятий обеспечивать свои производственные активы за счёт своих продаж, — такие фиксации цен «на основе затрат на производство» будут невыполнимыми в условиях системы конкурирующих предприятий. Всего несколько лет спустя С. Первушкин, ещё один ревизионистский экономист, дал довольно отличное объяснение цены производства, в котором он не только скрывает связь между конкуренцией, с одной стороны, и ценой производства и законом средней прибыли — с другой, но и искажает марксизм, утверждая, что капиталистическое «стремление к максимальной прибыли» тормозит действие закона средней прибыли. Маркс, напротив, показал, что этот закон проистекает именно из стремления каждого капиталиста к получению максимальной прибыли. Согласно Первушкину:
«Такие экономические категории, как общая (средняя) норма прибыли и цены производства, возникли не из-за субъективного желания капиталистов, а как неизбежный результат развития производительных сил и в то же время, как необходимое условие для успешного развития крупного машинного производства, основанного на разделении труда. Такие законы развития производительных сил не могут быть проигнорированы в социалистическом обществе. Следует помнить, что при капитализме такой закон не может проявить себя полностью, так как пределы частной собственности и стремление к максимальной прибыли препятствуют проявлению этих процессов…» (С. Первушкин, «Закон стоимости и цен», «Плановое Хозяйство», № 7, 1961)[108].
Читатель, конечно, помнит, что монополистический капитализм, ограничивая конкуренцию, препятствует работе этих законов, но из этого описания получается, что социализму больше нечем заняться, кроме как восстанавливать свободный конкурентный капитализм XIX века!
Попутно следует подчеркнуть, что цены производства не связаны с определённым уровнем технологического развития, как утверждают Новожилов и Первушкин. Они возникают в системе, при которой товарное производство достигло самого высокого — полного — развития, а именно, при капитализме. При такой системе производство выступает в роли барьера для дальнейшего развития производительных сил, от неё избавляется (как в России в 1917 г.) революционный пролетариат, заменяя её социализмом. А при последнем вопрос о сохранении производством своей экономической обоснованности при помощи цен просто не возникает. Таким образом, попытка ревизионистских теоретиков оправдать существование при социализме цены производства, то есть капиталистических рыночных цен, со ссылкой на стадии технологического развития является ещё одним передёргиванием марксизма.
А если верить Кондрашеву, то цены на продукцию (капиталистические рыночные цены) достигнут своего наивысшего развития в период полного коммунизма! Заявив, что «партийная программа требует, чтобы цены отражали во всё большей степени общественно необходимые затраты труда… Противники принципа приведения цен к стоимости часто говорят нам, что в установлении цен необходимо взвесить на шкале разума «все факторы, которые требуют установления цен выше или ниже стоимости… Это ошибочное представление, потому что оно разделяет цену от её экономической основы — затрат труда» (Д. Кондрашев, «Цены являются важным инструментом для создания коммунистической экономики», «Финансы СССР», № 4, 1963)[109]. Далее он добавляет, что соответствие между ценой и ценностью «возрастает по мере развития социалистического общества. Следовательно… наиболее полное соответствие между ценами и стоимостью будет достигнуто только тогда, когда будет в значительной мере построен коммунизм. Цены будут устанавливаться путём добавления средней затраты на производство к среднему показателю рентабельности… Бывший принцип, — что цены должны быть близки к себестоимости продукции — заменён принципом рентабельности цены, так, чтобы прибыль была достаточно большой для воспроизводства тяжёлой промышленности в расширенном масштабе» (там же)[110].
Сегодня мы слишком хорошо знаем, что Кондрашев имел в виду под фразой «когда коммунизм будет построен в значительной степени». Лишённая своей красивой ревизионистской словесной одёжки, в свете развития событий в течение последних трёх десятилетий, кульминацией которых стали драматические события августа 1991 года, она может означать только то, что неизбежным результатом ревизионистских «экономических реформ» является капитализм, что их «полный коммунизм» ничем не отличается от капитализма.



[1] Маркс К. Капитал. Предисловие к первому изданию. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, с. 10.
[2] Маркс К. Капитал. Предисловие к первому изданию. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, с. 10.
[3] Редакция газеты «Жэньминь жибао» Об историческом опыте диктатуры пролетариата.
[4] Маркс К. Капитал. Послесловие ко второму изданию. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. 2‑е изд., т. 23, с. 17.
[5] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20., с. 120–121.
[6] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 197.
[7] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 198.
[8] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 197.
[9] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 197.
[10] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 197.
[11] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 200.
[12] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 200.
[13] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16. с. 200.
[14] Ленин В. И. К характеристике экономического романтизма. Ленин В. И. ПСС, 5‑е изд. т. 2, с. 195.
[15] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 199.
[16] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 199.
[17] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 202.
[18] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 202.
[19] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 202.
[20] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 203.
[21] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 203.
[22] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 203.
[23] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 204.
[24] Ленин В. И. Наказ от СТО (Совета труда и обороны) местным советским учреждениям. Ленин В. И. ПСС, 5‑е изд. т. 43, с. 277.
[25] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 6, с. 164.
[26] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 172–173.
[27] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 172–173.
[28] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 223.
[29] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 220–221.
[30] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 221–222.
[31] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 222–223.
[32] Шик О. Социалистические рыночные отношения и планирование. Сборник «Социализм, капитализм и экономический рост: очерки», Cambridge University Press, 1967.
[33] Шик О. Социалистические рыночные отношения и планирование. Сборник «Социализм, капитализм и экономический рост: очерки», Cambridge University Press, 1967.
[34] Либерман Б. Г. Заигрываем ли мы с капитализмом? Прибыль и «Прибыль», «Советская жизнь», июль 1965).
[35] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20, с. 203.
[36] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20, с. 318.
[37] Маркс К. Капитал. т. 1. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, с. 82.
[38] Маркс К. Капитал. т. 3 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, с. 357.
[39] Маркс К. Капитал. т. 3 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, с. 358.
[40] Маркс К. Капитал. т. 1. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, с. 180.
[41] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20, с. 320.
[42] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2 е изд., т. 20, с. 321.
[43] Обратный перевод с английского.
[44] Обратный перевод с английского.
[45] Обратный перевод с английского.
[46] «Марксизм и «рыночный социализм», часть 2, 2‑е изд., сентябрь 1971 г.
[47] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20, с. 283.
[48] «Советские Новости», 9 апреля 1964 года, перепечатано из «Правды».
[49] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20, с. 322.
[50] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 20, с. 324.
[51] Обратный перевод с английского.
[52] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 169.
[53] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 169.
[54] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 169.
[55] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 169.
[56] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 169.
[57] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 165.
[58] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 168.
[59] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 169–170.
[60] Обратный перевод с английского.
[61] См. секретную речь Хрущёва на XX‑м съезде партии.
[62] Обратный перевод с английского.
[63] Обратный перевод с английского.
[64] Обратный перевод с английского.
[65] Обратный перевод с английского.
[66] Обратный перевод с английского.
[67] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 162.
[68] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 210.
[69] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 210.
[70] Обратный перевод с английского.
[71] Обратный перевод с английского.
[72] Обратный перевод с английского.
[73] Обратный перевод с английского.
[74] Обратный перевод с английского.
[75] Обратный перевод с английского.
[76] Обратный перевод с английского.
[77] Обратный перевод с английского.
[78] Маркс К. Капитал, т. 1. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, Часть 1, с. 775.
[79] Маркс К. Капитал, т. 1. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, Часть 1, с. 775.
[80] Маркс К. Капитал, т. 1. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, Часть 1, с. 776.
[81] Маркс К. Капитал, т. 3. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, Часть 12, с. 380.
[82] Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. Сталин И. В. Сочинения, т. 16, с. 191.
[83] Обратный перевод с английского.
[84] Обратный перевод с английского.
[85] Обратный перевод с английского.
[86] Обратный перевод с английского.
[87] Обратный перевод с английского.
[88] Маркс К. Капитал. т. 1. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 23, с. 336–337.
[89] Маркс К. Капитал т. 3. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, ч. 1, с. 97.
[90] Обратный перевод с английского.
[91] Маркс К. Критика Готской программы. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 19, с. 18.
[92] Обратный перевод с английского.
[93] Ленин В. И. От разрушения векового уклада к творчеству нового. Ленин В. И., ПСС, т. 40, с. 315.
[94] Ленин В. И. От разрушения векового уклада к творчеству нового. Ленин В. И., ПСС, т. 40, с. 315.
[95] Ленин В. И. Великий почин. (О героизме рабочих в тылу. По поводу «коммунистических субботников»). Ленин В. И. ПСС, т. 39, с. 20.
[96] Ленин В. И. Великий почин. (О героизме рабочих в тылу. По поводу «коммунистических субботников»). Ленин В. И. ПСС, т. 39, с. 20.
[97] Ленин В. И. Речь на митинге, посвящённом закладке памятника освобождённому труду 1 мая 1920 г. Газетный отчёт. Ленин В. И. ПСС, т. 41, с. 107.
[98] Ленин В. И. Речь на митинге, посвящённом закладке памятника освобождённому труду 1 мая 1920 г. Газетный отчёт. Ленин В. И. ПСС, т. 41, с. 107.
[99] Маркс К. Капитал. т. 3. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, Часть 1, с. 192.
[100] Маркс К. Капитал. т. 3. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, Часть 1, с. 173.
[101] Маркс К. Капитал. т. 3. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, 2‑е изд., т. 25, Часть 1, с. 173.
[102] Обратный перевод с английского.
[103] Обратный перевод с английского.
[104] Обратный перевод с английского.
[105] Обратный перевод с английского.
[106] Обратный перевод с английского.
[107] Обратный перевод с английского.
[108] Обратный перевод с английского.
[109] Обратный перевод с английского.
[110] Обратный перевод с английского.

Вернуться к оглавлению.

Комментариев нет: