Учение марксизма-ленинизма об
общественно-экономических формациях и о диалектике процесса общественного
производства лежит в основе нашего изучения двух
противостоящих одна другой хозяйственных систем, характеризующих
современную мировую экономику — умирающего капитализма
в капиталистических странах и строящегося социализма
в СССР.
В своем докладе на XVI съезде ВКП(б)
т. Сталин ярко вскрыл это «различие
экономических систем хозяйства у нас
и у капиталистов», это «противоречие между капиталистическим миром и СССР». «У
нас в СССР, — говорил т. Сталин, — растущий
подъем социалистического строительства и в промышленности, и в сельском
хозяйстве. У них, у капиталистов — растущий
кризис экономики и в промышленности, и в сельском хозяйстве...» «В чем причина
того, что СССР, несмотря на его культурную отсталость, несмотря на недостаток
капиталов, несмотря на недостаток технически выкованных хозяйственных кадров,
находится в состоянии растущего экономического подъема и имеет на фронте экономического строительства решающие успехи, а передовые капиталистические
страны, несмотря на обилие капиталов, обилие технических кадров и более высокий
уровень культурности, находятся в состоянии растущего экономического кризиса и терпят в области
хозяйственного развития поражение за поражением?».
«Причины, — отвечает т. Сталин,
— в различии экономических систем
хозяйства у нас и у капиталистов. Причина — в несостоятельности
капиталистической системы хозяйства. Причина — в преимуществах советской
системы хозяйства перед капиталистической»[1].
Задача исторической и экономической
теории марксизма-ленинизма заключается в том, чтобы возможно полнее и
всесторонне осветить это различие и противоположность экономических систем
капитализма и социализма, выявить их историческую подготовку в процессе
развития общественных формаций, специфические особенности и движущие силы
каждой из этих экономических систем, показать историческую неизбежность смены
капитализма социализмом.
Но в пределах современного
капиталистического общества мы находим остатки и других докапиталистических
способов производства; остатки элементов различных экономических укладов
характеризуют на известной ступени развития и нашу переходную экономику. Роль
этих докапиталистических способов производства в исторической подготовке
современной экономики и взаимоотношения их с капиталистической и
социалистической системами заслуживают самого серьезного внимания. Поэтому мы
должны предварительно вкратце остановиться на докапиталистических формациях.
«В общих чертах, — говорит Маркс в
предисловии «К критике политической экономии», — можно наметить как
прогрессивные эпохи экономического формирования общества: азиатский, античный, феодальный и современный буржуазный способы
производства. Буржуазные производственные отношения составляют последнюю антагонистическую форму
общественного процесса производства...» Этот взгляд Маркса и Энгельса на
антагонистический характер доныне существовавших общественных формаций вполне
согласуется с их определением истории всего предшествовавшего общества как
истории борьбы классов, которое было дано ими еще в «Коммунистическом
манифесте». Однако уже в ранних своих работах Маркс и Энгельс говорили о
родовой собственности, об общественной собственности на землю, предшествовавшей
частной собственности. Появление ряда новых исторических исследований, и в
частности книги американца Моргана о первобытном обществе, подтвердило их
предположения. Оно заставило Энгельса подчеркнуть в дальнейшем, что
существование антагонистических общественных формаций ограничивается только
периодом писаной истории. Классовым
формациям предшествовала более ранняя форма общественного строя, к тому же по
исторической длительности своего существования намного превышавшая все
позднейшие формации, — это — первобытное
бесклассовое общество.
Характеризуя докапиталистические
формации, Маркс писал: «Эти старые общественно-производственные организмы
несравненно более просты и ясны по своему устройству, чем
буржуазный, но они покоятся или на незрелости
индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественно-родовых связей с другими людьми, или на непосредственных
отношениях господства и подчинения. Условие их существования — низкая ступень развития производительных сил
труда и соответственная связанность
людей в рамках процесса, создающего их материальную жизнь, а вместе с тем
связанность всех их отношений друг к другу и к природе»[2].
Характерными чертами первобытного
общества являлись: общее владение
орудиями производства, неразрывно связанное с первобытным семейно-бытовым к
племенным бытом, и вытекающие из него известные формы коллективной, совместной
деятельности первобытных людей в первобытном производственном процессе, т. е.
при собирании пищи, на охоте и т. д. Они, по словам Маркса, «покоятся, с
одной стороны, на том, что отдельный индивидуум не порвал еще пуповины,
связывающей его с племенем и с общиной, и спаян с ними столь же тесно, как
отдельная пчела с пчелиным ульем»[3].
Энгельс дает в своем «Происхождении
семьи» ясное материалистическое обоснование влиянию, которое имели половые и
родовые связи на первых ступенях человеческой культуры. Производство и
воспроизводство непосредственной материальной жизни, указывает он, «бывает
двоякого рода. С одной стороны, — производство средств существования, предметов
питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство самого человека,
продолжение вида. Общественные учреждения, в которых живут люди определенной
исторической эпохи и определенной страны, обусловливаются обоими родами
производства: степенью развития, с одной стороны, труда, с другой — семьи. Чем меньше развит еще труд, чем ограниченнее
сумма его продуктов, а, следовательно, и богатство общества, тем более
господствующее влияние на общественный строй оказывают отношение между полами»[4].
Таким образом сама роль половых и родовых связей получает у Маркса и Энгельса
свое экономическое объяснение. Низкая
ступень развития производительных сил и проистекающая отсюда связанность
первобытного человека в материальном процессе производства, вот что находило
свое отражение в «связанности», характерной для всех общественных отношений
первобытного общества». Отсюда
вытекали сложные формы первобытного группового брака, которые регулировались
весьма суровыми обычаями, господство старших в роду в племени и т. д. Все
эти причины приводили к тому, что первобытный человек был органически спаян с
своей группой родом, племенем.
Таким образом господствующее влияние
половых и родовых связей на разных ступенях человеческой культуры объясняется
тем, что еще очень мало развита производительность труда и крайне несовершенен
ее технический базис. Первобытное производство покоится по общему правилу на
значительной роли, которую играет личный фактор, на человеческой рабочей силе.
Отсюда — особо важное значение тех общественных отношений, в которых происходит
«производство самого человека» — семьи и рода.
Явно неправильна механистическая
точка зрения А. Богданова и некоторых других авторов, которые стремятся
объяснить все особенности первобытного общественного строя лишь одной
«социальной техникой», «техническими правилами поведения», вытекающими из
первобытного производства и т. п. В этом смысле крайне ценны указания
Маркса и Энгельса на значение половых и племенных связей. Однако последнее
объяснялось у них недостаточной
производительностью труда первобытного человека. Совершенной нелепостью
звучит, когда буржуазные ученые начинают доказывать, что Энгельс под конец
жизни признал наряду с экономическим фактором особую роль в историческом
развитии и полового «фактора». Материалистическое выяснение данного вопроса
Энгельсом ничего общего не имеет с теми идеалистическими представлениями о
значении «половых переживаний» у первобытных людей, которые, например,
проповедует современный фрейдизм — венский
психолог З. Фрейд и его последователи. Фрейдизм делает попытку объяснить
весь первобытный родовой строй, исходя из того, что первобытному человеку якобы
«прирождены» половые влечения близких родственников друг к другу, что на этих
сложных отношениях между отцом, матерью и детьми строится и вся структура
первобытного рода[5].
Психология первобытного человека рассматривается здесь под углом зрения
современного буржуазного эротомана. Основой первобытного племенного быта уже
потому не могла быть «половая психология» первобытных людей, что вслед за
возникновением частной собственности начинает разрушаться родовой быт и ни о
каком таком влиянии психологии не может быть и речи.
По такому же неправильному пути идут
и те буржуазные социологи, которые объясняют особенности первобытного общества
из, первобытной религии, из «дологического» мышления первобытных людей и
т. п. (Леви-Брюль и др.). Подлинной историко-экономической основой
общественного строя было общее владение
средствами производства. Эта общая собственность на средства была
обусловлена неразвитой производительностью труда первобытного человека, а
потому и «технической» невозможностью для первобытных людей собирать пищу,
охотиться и производить в одиночку. Всякое более или менее обширное охотничье
предприятие требовало участия всей группы людей; равным образом, на таких
коммунистических началах должно было вестись и домашнее хозяйство,
поддерживаться домашний очаг и т. д. В этом смысле первобытный способ
производства мы должны рассматривать как примитивную форму коллективного коммунистического труда. Здесь нет еще
общественного разделения труда. Разделение труда здесь чисто естественного происхождения, оно
обусловлено различием пола и возраста:
мужчины как более сильные, а также более молодые члены семьи естественно
выполняют и наиболее важные функции — охотятся, изготовляют орудия, ведут войну
и т. п. Первобытному коммунистическому хозяйству соответствовала и вся
общественная организация первобытного человека, не знавшая еще классов,
богатства и бедности, господства и порабощения, политической организации и
построенная на широких началах первобытной демократии. В качестве примера
первобытной коммунистической организации Энгельс приводил племена
североамериканских индейцев. Сейчас эта народность почти совершенно вымерла
благодаря проникновению капиталистической «культуры». В этом вопросе мы имеем
яркий контраст между отношением к первобытным народам со стороны капитализма и
отношением к ним в Стране советов, где прежнее вымирание северных первобытных
народов сменилось их растущим культурным подъемом!
Учение о первобытном коммунизме имеет весьма важное методологическое
значение для марксизма. Оно подтверждает исторический, преходящий характер
современного классового неравенства и классовой эксплуатации, оно говорит, что
уже существовал общественный строй, не знавший классов. Неудивительно, что
буржуазная наука всячески оспаривает это положение марксизма. Буржуазные ученые
стремятся доказать, что первобытный человек был чуть ли не «прирожденным»
индивидуалистом, что он жил почти что в одиночку и т. д., что во многих
чертах он напоминал современного эгоистического буржуа. Этот буржуазный взгляд
сказался еще в воззрениях таких старых философов-материалистов, как например
Гоббс, которые доказывали, что в первобытном, «естественном» состоянии «человек
человеку волк». Он повторился в «робинзонадах» буржуазных экономистов:
некоторые из них доходили в своих аналогиях с современностью до совершенно
смехотворных утверждений, называя, например, палку первобытного человека его «капиталом»
и т. п. Буржуазный экономист Карл Бюхер развил по этому вопросу особенно
стройную теорию. Согласно его теории первобытные люди живут и производят
совершенно обособленно друг от друга: это период так называемого
«индивидуального искания пищи». Затем, по теории Бюхера, общественные связи
более укрепляются в поместном хозяйстве античного и феодального строя, но
полностью все общественные свойства человека развертываются лишь в современном
буржуазном обществе! Однако многочисленные исторические и этнографические
материалы свидетельствуют не в пользу теории Бюхера. Сохранявшаяся до недавнего
времени в России общинная собственность на землю, из-за которой шли споры
марксистов с народниками, представляла собой несомненный пережиток первобытного
земельного коммунизма, равно как и германская «марка» и т. д. Правда, это
были остатки первобытного коммунизма, подвергнувшиеся уже воздействию
крепостных отношений и разлагавшиеся под влиянием капитализма. Следы
первобытного коммунизма в охотничьем быту в формах брака и т. д. еще и
сейчас сохранились у стоящих на низших ступенях развития отсталых охотничьих
племен — в Америке, Австралии, у нас в Сибири и т. д. Такие же остатки
племенного и родового быта проявляются сейчас у некоторых кавказских народов, у
скотоводов-кочевников в Средней Азии. Переплетаясь с остатками феодального
уклада, они образуют основу власти родовых старейшин и т. п. Отмечая
наличие патриархального хозяйства в переходной экономике, Ленин связывал его в
частности и с остатками кочевого и полукочевого быта. Учет этих экономических
особенностей необходим для перевода этих первобытных народов на рельсы советской организации и
социалистического хозяйства. Первобытный коммунизм — вопрос не только истории,
но и практической политики.
Развитие
первобытного общества привело к его разложению.
Высшая форма первобытного коммунизма — родовой и племенной строй, при котором
объединялись уже общинные массы первобытных людей; этот строй повлек за собой
усиление власти родоначальников и старейшин, военных вождей; жрецов он привел к
постепенному выделению и обособлению господствующей общественной верхушки.
Основная причина, вызывавшая
развитие и разложение первобытного общества, заключалась в росте производительности труда. «Пока производительность труда не
достигла определенного уровня, — говорит Маркс, — в распоряжении рабочего нет
того избыточного времени, без которого невозможен прибавочный труд, невозможны, следовательно, капиталисты, но
невозможны в то же время и рабовладельцы, феодальные бароны, одним словом какой
бы то ни было класс крупных собственников»[6].
Переход от первобытного общества к обществу классовому
стал возможным лишь вместе с развитием производительности труда.
Производительность труда «не дар природы, а дар истории», замечает Маркс. Несомненно, определенную роль в развитии
производительности труда сыграли и естественные условия, условия окружающей
среды. Так, например, разнообразие природных условий в умеренном климате
составило естественную основу начавшегося развития общественного разделения труда. «Не абсолютное плодородие почвы, — говорит
Маркс, — но ее дифференциация разнообразие ее естественных продуктов составляет
естественное основание общественного
разделения труда: она разнообразием окружающих человека естественных условий
побуждает его разнообразить свои собственные потребности, средства и способы
труда».
Но благоприятные условия природной
среды сами по себе образуют лишь естественные предпосылки, они доставляют лишь возможность прибавочного труда
работника. Точно так же неправильно объяснять рост производительности труда и
появление прибавочного продукта «природой» самого человека — например ростом народонаселения. Рост населения
сам нуждается в историческом объяснении и зависит от законов той или иной
экономической структуры. Рост производительности труда предполагает в качестве
своей основной предпосылки, что труд совершается в определенных общественных условиях. Для, того, чтобы
работник затрачивал прибавочный труд на других, по словам Маркса, «требуется внешнее принуждение».
На почве разнообразия естественных
условий как естественной предпосылки развилось наиболее раннее общественное
разделение труда между земледельческими
и скотоводческими племенами. Это
первое разделение труда в свою очередь способствовало дальнейшему развитию
производительности труда. На той же основе возникает и постепенно развивается обмен между племенами и общинами,
добывающими и производящими различные продукты. Благодаря всем этим условиям,
наряду с продуктом, необходимым для подержания существования, начал образовываться
и прибавочный продукт. Накопляясь в руках старейшин и вождей, он служил
источником развития частной собственности,
которая существовала наряду с прежней общественной собственностью на средства
производства. Развитие имущественного неравенства вызывало в свою очередь
возможность использовать рабочую силу и вызывало потребность в ней для своих
личных целей: так в форме домашнего рабства, которому подвергались
военнопленные, неоплатные должники и т. д., возникло общественное
неравенство. Так создавались общественные
условия, при которых появились избыточное время у работника и возможность
принуждать его к прибавочному труду. Тем самым закладывались основы классового антагонизма.
«Столкновение новообразовавшихся
общественных классов, — говорит Энгельс, — взрывает
старое общество, покоящееся на родовых объединениях». Первая социальная
революция подготовляется в течение длительного периода в рамках родового строя
— новые частнособственнические отношения вторгаются в прежде господствовавшую
общественную собственность. Развитие классов и классовой борьбы приводит
наконец к взрыву старых родовых объединений: «Новое общество, выраженное в
государстве» (Энгельс), основано на частной
собственности, которая является основным отношением к средствам
производства. Оно покоится на классовом
неравенстве и господстве собственников средств производства над
производительными классами. Оно основывается на местных, территориальных объединениях членов общества, заменивших
старые родовые связи.
Несмотря на глубокое различие, которое
существует между отдельными классовыми формациями — античным, феодальным,
капиталистическим обществами, — мы должны подчеркнуть эти общие черты,
характерные для развития всего классового общества. Прежде всего — это антагонистические общественные формации,
экономическая структура которых покоится на антагонизме классов, на классовой эксплуатации господствующими
классами прибавочного труда, доставляемого порабощенными производительными
классами. Экономическая основа этого классового господства — различные формы частной собственности на средства
производства, античная, феодальная, буржуазная собственность. Классовое
господство охраняется всюду особой политической организацией в виде государства и закреплено
соответствующими законами. Для всего
классового общества характерной остается также противоположность между городом и деревней. Отделение города от
деревни возникает в процессе общественного разделения труда, прежде всего, как
обособление от сельскохозяйственной деятельности развивавшегося в городах ремесла.
Оно укрепляется вместе с развитием обмена и созданием в городах торговых
центров. Город всюду ведет за собой отсталую деревню; он сосредоточивает
власть, высшие достижения науки и искусства; он стягивает в себя массы
городского населения, оторванного от здоровых природных условий существования,
в то время как сельское население обречено на отсталые формы труда и «идиотизм
деревенской жизни» (Маркс). «Противоположность между городом и деревней, — писали
Маркс и Энгельс еще в своей ранней работе, — может существовать только в рамках частной собственности.
Она есть грубейшее выражение факта подчинения индивида разделению труда и
определенной, принудительно навязываемой ему деятельности»[7].
Наконец через всю историю классового
общества проникают разделение и противоположность
физического и умственного труда. Благодаря наличию прибавочного продукта,
духовный труд постепенно обособляется от материального производства и
становится привилегией господствующих классов и обслуживающих их «идеологов».
Задача марксизма при изучении
названных классовых формаций состоит в том, чтобы не ограничиваться чисто
«историческим» их рассмотрением. Необходимо выявить все важнейшие черты,
связывающие и эти докапиталистические формации с современным обществом, имеющие значение для современной борьбы
пролетариата. Остатки всех этих типов производственных отношений в
капиталистическом обществе, роль их в переходной экономике, значение
докапиталистических форм в развитии буржуазной и пролетарской революций, задачи
борьбы с империализмом в колониальных странах, где сохранились
докапиталистические отношения, — вот что должно стоять в центре нашего
внимания.
Подходя с этой точки зрения к
классовым формациям, мы прежде всего сталкиваемся с вопросом о так называемом азиатском способе производства. Маркс в
своем «Предисловии» начинает именно с него перечисление «эпох экономического
формирования общества». Однако в целом ряде других мест и Маркс, и Энгельс, и
Ленин называют всего три формации — античное, рабовладельческое общество,
феодальное общество (или крепостное) и капиталистическое[8].
В среде марксистских историков возник вопрос — что же подразумевал Маркс,
говоря об азиатском способе производства? Согласно одному взгляду, Маркс имеет
здесь в виду ранние азиатские общины с общественной собственностью на землю, и
таким образом азиатский способ производства должен совпадать с первобытным
коммунизмом. Взгляд этот едва ли может быть признан правильным. Азиатский
способ производства перечисляется Марксом без всяких оговорок в ряде
антагонистических формаций. Говоря о первоначальной родовой или общинной
собственности на землю, уже в этой общинной собственности Маркс и Энгельс
находили зародыши классового неравенства в виде скрытого рабства и т. д.;
начиная с ранних работ, они связывали наличие общинной собственности не только
с ранними азиатскими общинами, но и с античной формой собственности, с
феодальным обществом и т. д. Наконец в ряде мест «Капитала» Маркс, говоря
о восточноазиатском или восточном общественном строе, связывает его с наличием феодальных классов и государства.
Столь же неправилен взгляд, нашедший
свое отражение в контрреволюционном троцкизме, затем в работах т. Мадьяра
и у некоторых советских историков. Согласно этому взгляду азиатский способ
производства нужно рассматривать как совершенно особую, самостоятельную общественно-экономическую формацию. Сторонники
этого взгляда стремятся подчеркнуть некоторые отличительные особенности
восточноазиатских государств: сосредоточение в них верховной власти на землю в
руках государя, организацию государством общественных работ — по орошению и
т. п. — и его вмешательство в экономическую жизнь, деспотический характер
правления и т. д. Все эти черты действительно имели место, но они еще не
говорят в пользу существования особой азиатской формации. Основная ошибка
«азиатофилов» заключается в том, что они исходят в определении способа
производства не от основных производственных
отношений, не от отношений между классами. А эти отношения в восточноазиатских
деспотиях (Ассиро-Вавилония, Персия, Египет и т. д.) были в основном феодальными отношениями. Между тем
признание особого азиатского способа производства влечет за собой целый ряд
оппортунистических извращений, характерных в частности для контрреволюционного
троцкизма. Это значит признать особый путь развития для азиатских стран,
отказаться видеть в современном Китае и т. д. наличие феодальных
отношений, которые тесно переплетаются и связаны с империалистической
эксплуатацией. С этим взглядом связано отрицание троцкистами значения, которое
имеет буржуазное освободительное движение и буржуазные революции на Востоке;
взгляд этот противоречит основным установкам программы Коминтерна. Азиатский
способ производства наиболее правильно будет рассматривать как особую
специфическую форму феодализма, который, получил некоторые отличительные черты
в условиях экономики восточных стран, принимая во внимание значение для них
проблемы орошений и контроля над водяными ресурсами и т. д.
Античный или рабовладельческий строй — наиболее ранняя форма производства,
развившаяся непосредственно из недр первобытного общества, и имевшая свои
зародыши в системе домашнего рабства первобытных народов. Наиболее ранним
классовым производственным отношением было отношение рабовладельца и раба.
Древняя Греция и древний Рим оставили нам классические образцы
рабовладельческих отношений. Крайне примитивная ремесленная техника
рабовладельческого строя требовала затраты большой рабочей силы. В то же время, благодаря войнам, благодаря обращению
в рабство несостоятельных должников, а также торговле рабами с окружающими
племенами, создался обширный рынок дешевой рабочей силы в лице рабов.
Особенность рабовладельческой системы производства состоит в том, что раб
рассматривается своим господином лишь как одаренное
речью орудие, совершенно бесправное и всецело зависимое от рабовладельца.
Представление о физическом труде до того связывается с классом рабов, что труд
становится чем-то бесчестящим свободного человека. Класс свободных
рабовладельцев ограничивается «духовной» деятельностью в области политики,
управления, искусства и т. п. Материальные основы античного мира создавали
таким путем возможность широкого развития духовной культуры (греческое
искусство, римское право). В развитии обширной материальной и духовной культуры
и состояла прогрессивная для своего
времени историческая роль древнего рабовладения.
Благодаря этим условиям получения
дешевого прибавочного труда в древнем мире получает большое развитие обмен, нарождается торговый, купеческий
капитал, создаются выгодные условия сбыта в другие страны земледельческих
продуктов. Все это ведет к тому, что происходит обезземеление мелких крестьян в
деревне в пользу крупного землевладения. В городе также постепенно исчезают
свободные ремесленники; сельское хозяйство и городская промышленность сосредоточились
в руках крупных рабовладельцев, которые при помощи принудительного труда массы рабов
производила работы в своих поместьях (латифундиях) и на мануфактурах. Следует
отметить, что черты, близкие к этому хозяйству древнего мира, носило
рабовладение и в новое время — например хозяйство американских плантаторов и
т. п.
Рабовладельческий строй исключал
возможность естественного развития и перехода к другому, более высокому способу
производства вследствие того, что рабские формы труда и низкая производственная
квалификация рабов делали почти невозможным повышение технического уровня
производства, а свободные граждане античного мира не втягивались в
непосредственный производственный процесс. Таково основное внутреннее противоречие рабовладельческой формации, которое
приводило к застою в развитии материального производства. Этот застой оказался
на известной исторической ступени экономически невыгодным. Однако, не являясь
носителями нового, высшего способа производства, рабы не могли возглавить
возмущение производительных сил против сковывающих их развитие производственных
отношений. Поэтому необходимый переворот в способе производства происходил «в
большинстве случаев путем насильственного покорения гибнущего общества более
сильными»[9].
Такова была участь древней Греции, а затем и древнего Рима.
Но рабство — не только предмет
исторического изучения. Остатки рабовладения сохранились частично и в
современном капиталистическом обществе. Они существуют в скрытых и открытых
формах, несмотря на официальное «запрещение» рабства и «моральное» отрицание
его европейской «культурой». В Африке и других странах имеются еще миллионы
рабов. На положении, близком к рабскому, находятся и «свободные» туземцы многих
колониальных стран, обреченные на многочисленные трудовые повинности в пользу
империалистических насильников. И это фактическое сохранение рабства
оказывается выгодным там, где империализму предоставляется возможность
использовать бесплатную рабочую силу — в условиях хищнической эксплуатации
колоний и крайне примитивной производственной техники. Борьба с открытыми и
скрытыми формами рабовладения и рабского и принудительного труда является
поэтому актуальной задачей в борьбе колониальных народов за свое освобождение
от ига империализма.
Более высокий способ производства по
сравнению с рабством представляло собой феодальное
общество. Развитие и разложение европейского феодализма охватывают период
так называемых средних веков и часть новой истории. В России
феодально-крепостные отношения частично сохранились вплоть до Февральской
революции, и на этих отношениях покоилось царское самодержавие. Типичные формы
феодального уклада или остатки феодализма существуют и поныне в Азии, например,
в Китае, в Индии, в Индо-Китае, в африканских государствах негров. В отличие от
капиталистического способа производства, в феодальной эксплуатации значительную
роль играют отношения личной зависимости,
непосредственные господство и подчинение, применение так называемого внеэкономического принуждения. Однако
неправильно было бы думать, что феодальная эксплуатация не имела и своей
экономической основы. Экономическую, основу феодализма составляет мелкое единоличное производство крестьян
и ремесленников при господстве класса феодалов, крупных землевладельцев — собственников земли. Для феодализма
характерно натуральное хозяйство, т. е.
условия хозяйствования в подавляющей части производятся в самом хозяйстве
феодалов, а не получаются извне путем обмена. В соответствии с этим феодальная
форма труда, как указывает Маркс, есть не что иное, как его естественная,
натуральная форма, в которой труд непосредственно направлен на производство
потребительных стоимостей, а отношения личной зависимости выражаются в
натуральных повинностях и службах, которые несет производительный класс — крестьянство
по отношению к классу собственников — землевладельцев.
Разумеется, этот натуральный
характер феодального производства не следует понимать в том смысле, что в
феодальном обществе совершенно отсутствовал обмен.
В этом вопросе необходима решительная борьба на два фронта. Нужно бороться
против механистической схемы Бюхера,
согласно которой феодальное хозяйство изображается как некоторое замкнутое
поместье («ойкос»), не знающее торговли и денежных отношений. Эта схема была
воспринята у нас А. Богдановым и с его легкой руки получила
распространение и среди марксистов. Но необходима также борьба с откровенно идеалистической теорией современных
буржуазных историков — Допша, Макса Вебера, Петрушевского и др., которые
стремятся увековечить существование товарно-капиталистических отношений и
преувеличивают роль и значение торговли в феодальном хозяйстве.
Характер производственных отношений
феодализма нельзя правильно понять вне
отношений классов, специфических для феодального общества — класса крупных
помещиков и зависимых от них, мелких земледельцев, крестьян. Эксплуатация
крестьян помещиками находит свое выражение в различных формах земельной ренты:
отработочная рента, рента продуктами, денежная рента. В то же время
средневековой феодальной собственности на землю, по словам Маркса и Энгельса,
«соответствовали в городах корпоративная собственность и феодальная организация
ремесла». Формой этой феодальной организации был собственный труд
ремесленников, объединенных в цехи, «при наличии мелкого капитала и труда
используемых ими подмастерьев». Недостаточное общественное разделение труда
приводило к более патриархальным отношениям между мастерами и подмастерьями.
Неправильно было бы рассматривать средневекового подмастерья как современного
пролетария: в лучшем случае мы имеем здесь предпролетариат.
С другой стороны, неправильно идеализировать эти отношения, которые служили
особой формой феодальной эксплуатации.
Буржуазные историки зачастую склонны
рассматривать феодализм сквозь современные юридические
очки и видеть в нем исключительно политическую или юридическую организацию. Они
представляют дело таким образом, что, феодальный крестьянин — в особенности в
период раннего феодализма — является свободным и независимым собственником
своего клочка земли. В их изображения собственность феодала лишь, номинальная,
и эти свободные крестьяне сами входят в добровольное юридическое соглашение с феодалом, отдавая ему часть
своего труда в возмещение за «охрану» крестьянских земель, которую якобы несет
феодал, борясь с внешними врагами. Крепостное право с этой точки зрения
изображается как случайный эпизод, имевший место не во всех странах, а лишь в
России и Пруссии XVIII в. В то же время с экономической стороны феодальное хозяйство трактуется буржуазными
историками в понятиях, заимствованных ими из буржуазной экономики как
«натурально-хозяйственный» или «вотчинный» капитализм
(см. работы Допша, Петрушевского и др.). Здесь мы имеем и увековечение
капитализма, и явную идеализацию
средневековых феодальных порядков. К сожалению, к той же новации склоняются
иногда и историки-марксисты. Например, т. Дубровский, о котором уже
говорилось выше, полагает, что крестьянин имеет возможности накопления в ранний
феодальный период и совершенно утрачивает эти возможности при крепостничестве.
Между тем правильная марксистская
оценка феодализма важна для того, чтобы можно было правильно понять характер буржуазной революции, в частности два возможных пути крестьянской буржуазией
революции в России. Крепостничество нельзя рассматривать как особый способ
производства, принципиально отличный от феодализма. Период крепостного права — это
период тех же феодальных отношений с
господством в основном того же натурального
хозяйства, характеризующийся даже некоторым упадком производительных сил, но
лишь на иной ступени развития этих отношений. В наиболее яркой форме
закрепощение крестьян и крепостнические отношения получают свое выражение в
позднейший период развития феодализма, особенно в отдельных странах, как Россия
или Германия. Но те же крепостнические отношения в несколько смягченной форме
были внутренне присущи всему феодальному способу производства. В этом смысле, и
Маркс и Ленин отождествили феодальный и крепостной строй.
Ленин решительно возражал против
взглядов наших буржуазных социологов на феодального крестьянина, как на
самостоятельного земельного собственника. «Действительность, — писал Ленин, — не
знает этой принадлежности земли земледельцу, отдельно и самостоятельно
существующей... Это только одно из звеньев тогдашних производственных
отношений, которые состояли в том, что земля разделена была между крупными землевладельцами, помещиками, что
помещики наделяли крестьян этой землей для того, чтобы эксплуатировать их,
так что земля была как бы натуральной заработной платой: она давала крестьянину
необходимые продукты, чтобы он мог производить прибавочный продукт на помещика;
она являлась центром для несения крестьянами повинностей в пользу помещика»[10].
Точно так же отзывается о феодальных отношениях и Маркс. Одновременно он
показывает, что возможность известного крестьянского накопления — как
необходимая предпосылка будущей крестьянской буржуазной революции — не была
исключена и при крепостничестве. Он объясняет эту возможность накопления отнюдь
не «свободной собственностью» крестьянина в феодальный период, но неразвитостью производительных сил труда.
«Хотя, — говорит Маркс, — непосредственный производитель не собственник, а лишь
владелец, и весь его прибавочный труд действительно принадлежит земельному
собственнику, все же при этих условиях вообще может совершаться самостоятельное
развитие имуществ и, даже относительно говоря, богатств у обязанных барщиной
или крепостных... Так как данная форма прибавочного труда, барщинный труд,
покоится на неразвитости всех
общественных производительных сил труда, на примитивности самого способа
труда, то барщинный труд необходимо отнимает у непосредственного производителя
конечно несравненно меньшую долю всего труда, чем при развитых способах
производства... Таким образом здесь имеется возможность
известного экономического развития»[11].
Здесь Маркс выясняет предпосылки
развития буржуазной революции, заложенные в феодальных аграрных отношениях. Он
обосновывает экономически ту теорию двух
возможных путей крестьянской буржуазной революции, которая в дальнейшем
получила свое наиболее полное выражение у Ленина. Возможность известного
крестьянского накопления в феодальном обществе позволяет аграрной революции не
пойти обязательно по прусскому, «юнкерскому» пути развития, когда сохраняется
вся масса помещичьего землевладения, которое постепенно превращается в капиталистическое
землевладение. Оказывается возможным и другой, «американский», путь развития
аграрной революции — образование из крестьян свободного фермерства путем
радикального уничтожения помещичьего землевладения. Именно эту задачу выдвигал
Ленин перед буржуазно-демократической революцией в России.
Изучение феодальных порядков имеет
весьма важное значение не только для понимания процесса развития капитализма,
но и для современной борьбы рабочего класса, для правильного понимания
положения, создающегося в отсталых и колониальных странах, в Китае, Индии и др.
Здесь сохранившиеся формы феодального землевладения и феодальных отношений
зачастую прекрасно уживаются с новейшими формами империалистической
эксплуатации колоний и приспосабливаются к обслуживанию этих последних.
Экономический и политический союз между местными феодалами и чужеземными
империалистами становится основой, на которой продолжается или даже усиливается
закабаление широких крестьянских масс. Борьба со всякого рода феодальными
пережитками в колониях, и поддержка на известной исторической ступени развития
местного национального буржуазно-освободительного движения, при сохранении
самостоятельной политики рабочего класса, требование проведения крестьянством
аграрной революции является одной из важнейших тактических задач местных
компартий.
В то же время они должны учитывать,
что, придя к власти, местная буржуазия изменяет революцию и приходит к
соглашению с местными феодалами и чужеземным империализмом (например, гоминдан
в Китае) и что поэтому полная ликвидация феодальных отношений возможна лишь в
советских условиях. Пережитки феодальных отношений, часто в переплетении с
остатками племенного быта, являются тем наследием царской России, с которым
приходится вести упорную борьбу и советской власти, — например в
среднеазиатских советских республиках.
Комментариев нет:
Отправить комментарий