«Всякое отдельное, — говорит Ленин, — тысячами переходов
связано с другого рода отдельными
(вещами, явлениями, процессами), и т. д. Уже здесь есть элементы, зачатки, понятия необходимости, объективной связи природы etc. Случайное и
необходимое, явление и сущность имеются уже здесь, ибо, говоря: Иван есть
человек, Жучка есть собака, это есть
лист дерева и т. д., мы отбрасываем
ряд признаков, как случайные, мы
отделяем существенное от являющегося и противополагаем одно другому»[1].
Признание наличия во всем мире объективной связи,
признание необходимости всего совершающегося — или, как выражаются, его
детерминированности (обусловленности) — является одной из важнейших отправных предпосылок нашего познания, только при
условии наличия всеобщей связи становится понятной и материалистическая
зависимость явлений сознания от окружающего нас бытия.
Однако одно признание господствующей в мире необходимой
связи, признание детерминизма, еще не служит водоразделом между двумя основными линиями в философии — между
материализмом и идеализмом. Одним утверждением необходимости еще далеко не
предопределяется характер
зависимости, существующей между бытием и сознанием. Можно признавать
необходимость всех совершающихся явлений и в то же время искать основу этой
необходимости в мышлении, в объективном «духе», в боге и т. д. На основе
одного только голого утверждения необходимости легко можно объединить и
механических материалистов, и естественников-позитивистов, и даже некоторых
идеалистов. Отец ревизионизма Эд. Бернштейн считал, что, для того чтобы быть
материалистом, достаточно только утверждать необходимость всего совершающегося,
быть детерминистом. Ф. Меринг, возражая Бернштейну, совершенно резонно
ссылался на таких мыслителей, как Вольтер и Шопенгауэр, которые были
непреклонными детерминистами, что не мешало им оставаться ярыми врагами
материализма. Детерминизм может стать отправной предпосылкой диалектико-материалистического
познания лишь в строго-материалистическом
его понимании: содержание
материалистического детерминизма вытекает из установленного материализмом
отношения между бытием и сознанием. Не менее существенное значение имеет, и
форма признаваемой нами необходимости.
В окружающей нас действительности на каждом шагу, в
каждом отдельном случае выступает
нечто на первый взгляд прямо противоположное этой необходимости — выступает случайность. Маркс констатирует это,
например, во всей сфере капиталистической конкуренции, «над которой, если
рассматривать каждый отдельный
случай, господствует случайность, в
которой, следовательно, внутренний закон,
находящий осуществление среди этих случайностей и регулирующий их, становится
заметным лишь при том условии, если соединить эти случайности в крупные массы»[2].
Необходимость и случайность обычно противопоставляются одна другой. Случайными называют те события,
факты, действия, которые по видимости не находят себе объяснения в необходимом
ходе вещей. Случайно человека раздавил автомобиль, случайно мы встретили на
улице знакомого, случайно выпал выигрыш госзайма и т. д. Не умея объяснить
случайность, буржуазная наука на первых порах стремится либо ограничить наше
познание тем кругом явлений, в которых яснее всего проявляется их
необходимость, причинная связь явлений, либо вовсе изгнать понятие
«случайности» из поля научного познания, объявив случайность чисто субъективным
понятием. Вместе с Спинозой вся механистическая философия утверждает, что
«случайным явление называется исключительно по причине недостатка наших знаний». Все имеет свои причины, и, стало
быть, все происходит необходимо. Но мы не всегда можем точно определить все причины, которые вызвали данное
явление. Ряд причин привел к тому, что автомобиль проезжал по улице, другой ряд
привел туда человека, и в результате взаимного действия этих двух рядов причин
получилось событие. Стало быть, говорит механист, все кажущееся случайным в действительности происходит необходимо. Представление о случайности
имеет, стало быть, относительное значение — лишь по отношению к не выявленной
до конца причинной связи явлений. Последний взгляд как бы подтверждается и
законами статистики, которые устанавливают в самых «случайностях» определенную
закономерность: строгую повторяемость случаев автомобильных жертв, самоубийств и
т. п.
В советской литературе механистический взгляд на
случайность особенно отчетливо выразил т. Бухарин: отождествляя
случайность с беспричинностью, т. Бухарин доказывает, что о случайности мы
говорим лишь потому, что не знаем всех перекрещивающихся причинных рядов:
«Строго говоря, никаких случайных, т. е. беспричинных явлений нет. Явления же могут представляться нам
«случайными», поскольку мы недостаточно знаем их причины»[3].
Такая точка зрения говорит, однако, о чисто механическом понимании необходимости.
Случайность вовсе не есть беспричинность. Причинность — один характер связей
между процессами в объективном мире. Случайность и необходимость — другой тип
этих связей. Эти типы отношений предполагают друг друга. Однако из этого вовсе
не следует, что надо эти типы отношений отождествлять. Понятие необходимости
отнюдь не исключает и случайностей,
имеющих также объективное значение.
Признать объективную природу случайностей вовсе не значит отрицать то
обстоятельство, что и они вызываются определенными причинами. Всякая
случайность имеет свои чрезвычайно сложные причины.
Точнее говоря, причинно-обусловлено решительно все — даже то, что сухой лист
дерева свалился мне на руку, а не на землю, что я за едой поперхнулся. Но
очевидно, что такое абстрактное объявление
всего на свете необходимым, всякого рода рассуждения о необходимости
«вообще» ровно ничего не объясняют
нам. А ведь самое важное выяснить, каков каждый раз специфический, особый характер данного определенного проявления этой необходимости.
Последовательный материализм должен давать
явлениям конкретное объяснение. Диалектический материалист говорит поэтому
не только о причинной обусловленности, при этом всегда изучая конкретные,
определенные формы этой необходимости. Нельзя говорить только о необходимости данного явления или события тогда, когда это
отдельное событие, входя составной
частью в общий ход событий, не влияет существенно на основную закономерность
развития. Абстрактное признание нами всего «необходимым» не будет отличаться от
старого богословского детерминизма, который объяснял решительно все на свете
предопределенным волей «божественного промысла».
Как указывает Энгельс, метафизическое мышление потому
заблудилось в этой «непроходимой» противоположности между необходимостью и
случайностью, что оно чисто абстрактно
представляет себе необходимость, безусловно исключая
из общего процесса случайности. При этом возникают два вида метафизического
мировоззрения. Одни полагают, что «какая-нибудь вещь, какое-нибудь отношение,
какой-нибудь процесс либо случайны, либо необходимы, но не могут быть и тем и другим»[4].
Так, например, старые естествоиспытатели объявляли главные видовые признаки
животных и растений необходимыми, а остальные признаки — случайными. Лишь
необходимые признаки объявляли они единственно достойными научного интереса, а
все случайное — безразличным для науки. Но при этом взгляде по отношению к случайности прекращается всякое научное
объяснение, и стало быть становится возможным сводить случайное к
сверхъестественным причинам.
Так абстрактное понимание необходимости ведет к
религиозным представлениям.
Другие представители механического материализма вовсе отрицают случайность, придавая ей
чисто субъективное значение. На такой же точке зрения стоят советские
современные механисты. В этом случае, по словам Энгельса, «так называемая
необходимость остается простой фразой...
Случайность не объясняется здесь из
необходимости: скорее наоборот». Раз все необходимо, то сама «необходимость низводится до чего-то чисто
случайного»[5].
Правильное понимание необходимости поэтому вовсе не
устраняет понятия случайности как объективной категории. Случайность вовсе не
есть беспричинность. Справедливо писал по этому поводу Гегель, что наука имеет
своим предметом узнать «необходимость, скрытую за кажущейся случайностью; но не
должно представлять себе, будто случайность есть только продукт нашей субъективной мысли и что необходимо отвергать
ее, чтобы достигнуть истины»[6].
Но для идеалиста Гегеля категория случайности была ступенькой развития
объективного духа, мирового сознания.
Современные меньшевиствующие идеалисты, беря под свою «защиту» случайность,
превращают весь вопрос в схоластическую дискуссию о чисто логических понятиях.
Случайное необходимо,
поскольку каждая случайность включена в господствующую в природе и в обществе
связь явлений; и вместе с тем случайное не
необходимо, поскольку случайность не является существенно важной для
развития данной закономерности и не оказывает существенно важного влияния на ход ее развития, поскольку здесь на
месте одной случайности при той же общей закономерности была бы возможна и иная
случайность, обусловленная другими, внешними причинами, а не самой внутренней
закономерностью.
Случайность есть поэтому и дополнение необходимости (ее противоположность) и форма проявления той же необходимости. В
силу сложности общественного развития случайность зачастую оказывается той исторической конкретной формой, в которой
осуществляется общественная необходимость. Стремления людей
«перекрещиваются, — говорит Энгельс, — и во всех таких обществах господствует
поэтому необходимость, дополнением и
формой проявления которой является случайность»[7].
«Необходимость, — по словам Энгельса, — составляется сплошь из чистейших
случайностей, а эти мнимые случайности представляют собой форму, за которой
скрывается необходимость»[8].
Роль и значение каждой случайности регулируется необходимостью, и в то же время случайности формируют эту необходимость. Каждое
отдельное явление несет на себе существенный
отпечаток господствующей закономерности и в то же время обладает и некоторыми несущественными для этой закономерности
чертами. Каждая отдельная случайность уравновешивается
другими случайностями и потому может не повлиять на общий ход развития, на его основные тенденции.
Однако это еще не значит, что случайность не играет никакой роли в развитии необходимости.
Она необходимо должна играть известную роль именно потому, что представляет
собой особую форму необходимости. Еще Дарвин указал, что
мелкие «случайные» изменения организма, усиливаясь, могут привести к изменению
самого «необходимого» характера биологического вида. «История, — писал Маркс
Кугельману по поводу роли личности в истории, — имела бы очень мистический
характер, если бы «случайности» не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, сами составной частью в
общий ход развития, уравновешиваясь
другими случайностями. Но ускорение и
замедление в сильной степени зависит от этих случайностей»[9].
Все зависит конечно от того, насколько данная случайность существенна для данной связи явлений. Нельзя утверждать, как это
делали прежние буржуазные историки, что от красоты носа Клеопатры или от
насморка Наполеона зависел ход истории. Но несомненно, например, что явное
слабоумие и недальновидность последних представителей дома Романовых только ускорили революционный взрыв в России.
Несомненно, что гений Маркса и Ленина оказал огромное ускоряющее воздействие на
ход развития революционного рабочего движения.
[3]
Бухарин, Теория исторического материализма, стр. 42.
[4]
Энгельс, Диалектика природы, стр. 107. Подчеркнуто нами. – Авт.
[5]
Энгельс, Диалектика природы, стр. 108. Подчеркнуто нами. – Авт.
[7]
Маркс и Энгельс, Письма, Письмо Энгельса Штаркенбергу от 25 января
1894 г., стр. 408.
[8]
Энгельс, Л. Фейербах, стр 41. «Экономическое движение как необходимое
прокладывает себе дорогу сквозь бесконечную толпу случайностей (т. е.
вещей и событий, внутренняя взаимная связь которых настолько отдалена или
настолько трудно определима, что мы можем забыть о ней, считать, что ее не
существует)» (Маркс и Энгельс, Письма, Письмо Энгельса Блоху от 21 сентября
1890 г., стр. 375).
[9]
Маркс и Энгельс, Письма, Письмо Маркса Кугельману от 17 апреля 1871 г.,
стр. 290-291. Подчеркнуто нами. – Авт.
Комментариев нет:
Отправить комментарий