Исторический материализм должен
вести непримиримую борьбу со всеми проявлениями механицизма в нашей общественно-исторической
науке как с главной опасностью на советском теоретическом фронте на современном
этапе. Но это вовсе не означает, что нами хоть на минуту может быть оставлен
без внимания и забыт другой фронт — фронт идеалистической ревизии исторического
материализма.
Идеализм в истории — основной, вековечный враг, в борьбе с
которым выковалось и сложилось материалистическое понимание истории. В
буржуазной исторической и экономической науке Запада идеализм до сих пор
продолжает занимать господствующее положение. Он лежит в основе учений
теоретиков современного социал-фашизма. Это влияние идеализма не преодолено и в
советской теоретической литературе — в философии, в политической экономии, в
исторической науке, и т. д., как мы убедимся дальше, оно находит одно из
своих проявлений в методологии меньшевиствующего идеализма. Видное место занимает
идеализм и в исторических воззрениях контрреволюционного троцкизма и «левого»
оппортунизма. Огромную роль в развитии большевизма сыграла борьба с махизмом, в частности с воззрениями А. Богданова
и с его извращениями исторической и экономической теории марксизма. Ленин
выявил весь идеализм исторических взглядов Богданова. Однако влияние
богдановщины в области политэкономии, теории культуры, искусства, религии
проявлялось и в советских условиях и полностью еще не преодолено. Мы
остановимся на двух основных идеалистических течениях, на разоблачение которых
должно было направлено особое внимание исторического материализма: на неокантианстве и новогегельянстве в
общественно-исторической науке. Проникая к нам и проявляясь у нас как две
разновидности идеалистической ревизии марксизма, эти течения, как мы убедимся,
в условиях диктатуры пролетариата принимают очень тонко завуалированную форму.
Современные неокантианцы и
неогегельянцы в своей социальной методологии стремятся опереться на философию
своих великих предшественников, Канта и Гегеля. Однако различие между старым и
новым кантианством и гегельянством, быть может, еще более разительное, чем
между старым и новым механицизмом. Это две совершенно различные ступени в
развитии идеологии буржуазного общества.
Историко-философские работы Канта и
философия истории Гегеля отразили сложный, извилистый путь развития буржуазной
революции в Германии конца XVIII и начала XIX вв. Учение Канта об обществе
и его взгляды на мировую историю, как и вообще все его учение в целом, Маркс и
Энгельс называли «немецкой теорией французской революции»[1].
В историческом идеализме Канта получила свое выражение идеология народившейся
немецкой буржуазии в условиях полуфеодальной Германии, где буржуазия колебалась
между симпатиями к идеям буржуазной революции и страхом перед революционным
насилием. Учение Канта о нравственности отразило эту двойственность, печать
которой лежит на всей его философии: Кант отрывает мир «свободы» от мира «необходимости»,
общество — от остальной природы.
Сознание нравственного долга, отличающее человека от животных, по мнению Канта,
представляет собой нечто априорное, врожденное человеку. Нравственный идеал
возвышается над действительностью, независим от каких бы то ни было
общественных условий. Развитие мировой истории мыслится Кантом как выход
человека из первобытного естественного состояния, в котором человек следовал
своим страстям и инстинктам, и последующее развитие правового общества и
государства. Общественно-историческая теория Канта — это не развитие исторической
«необходимости», но разумный прогресс
человечества в сознании им своей «свободы»,
развитие нравственных свойств,
изначала прирожденных человечеству, это — мирный путь реформ, отрицающий всякое насилие, всякое право угнетенных на
революцию!
Философия истории Гегеля явилась
отражением следующего, более зрелого этапа в развитии немецкой буржуазии и
буржуазной революции в Германии. Через посредство идеалистической диалектики
Гегель стремится преодолеть кантианский разрыв между природой и историей. Но Гегель
преодолевает этот разрыв на
идеалистической основе. Он объявляет и природу, и историю ступенями
развития абсолютного духа: целью
мировой истории и внутренней связью исторических событий им провозглашается
осуществление абсолютной идеи;
исторический «разум» проявляется, например, в истории Греции как выработка «прекрасной
индивидуальности» и т. п. Семья, гражданское общество, государство — таковы
три главные ступени, которые необходимо проходит мировая история по Гегелю.
Государство — высшее воплощение мирового разума и свободы: оно стоит у Гегеля над обществом и предопределяет развитие
гражданского общества, т. е, экономических отношений. Этот высокий идеал
государства нашел себе в философской системе Гегеля довольно странное
историческое воплощение в прусской полуфеодальной монархии!
Здесь ярко сказался дух
политического компромисса, господствовавший в философии истории Гегеля, его
колебания между буржуазной революцией и феодальной реакцией.
Но нужно отметить, что философия
истории Гегеля, наряду с этими идеалистическими и реакционными моментами и
вопреки им, содержала немало глубоких положений, способствовавших в известной
мере подготовке материалистического понимания истории. Гегель подчеркивает
значение экономики для исторического развития, роль в нем практики и техники,
значение орудий труда, он выдвигает на первый план «географическую основу
всемирной истории». Особенно важна самая его глубоко диалектическая постановка вопроса об истории как целостном и закономерном процессе, в
котором напряжение множества «мелких сил» порождает независимые от воли
отдельных людей исторические события. Знаменитое положение Гегеля «все
действительное — разумно, все разумное — действительно» также отнюдь не имело
того реакционного смысла, какой ему приписывали многие современники Гегеля,
видя в этом положении только философское, освящение монархического деспотизма.
С точки зрения Гегеля исторически «действительным» является лишь исторически
необходимое: в таком смысле лозунг Гегеля приобретал совершенно иное,
революционное значение. Это был вовсе не призыв к сохранению существующего
строя, но, напротив того, требование изменения современного Гегелю «неразумного»
общественного порядка, как не «действительного», во имя нового, исторически
необходимого строя.
Материалистическое понимание истории
выросло и закалилось в борьбе с гегелевским историческим идеализмом. Оно
преодолело старую философию истории, которая заменяла действительную связь
исторических явлении их вымышленной связью — все равно, в форме ли разумного и
нравственного «прогресса», или в форме развития «абсолютной идеи». Но марксизм
никогда не забывал положительной исторической
роли, которую в свое время сыграла старая философия истории. Совершенно
иное отношение марксизма к современному кантианству и гегельянству в
общественной науке. Современное неокантианство, отличающееся особенно ярко
выраженным идеализмом в познании общества, играет глубоко реакционную и
классово враждебную пролетариату роль. Оно отражает упадок и загнивание
теоретического мышления буржуазии в период империализма, оно выражает
стремление буржуазии отказаться от всякого признания наличия исторических
закономерностей, поскольку такое признание может привести и ведет к признанию
неизбежной гибели буржуазного общества.
Прежде всего, для неокантианства
характерен последовательно проводимый им отрыв логических форм познания от конкретной исторической действительности. Буржуазные формы общежития — буржуазная
собственность, буржуазное право, буржуазное государство — возводятся
неокантианцами на степень некоторых вечных, априорных, логических «категорий». Например,
буржуазное право, согласно взглядам Р. Штаммлера, — это вечная необходимая
форма «регулирования» всякой хозяйственной «материи», всякой экономической
деятельности. В буржуазной политической экономии современное «социологическое»
направление (Штольцман, Петри и др.) отрывает социальную форму от ее материального содержания,
оно выводит законы экономического развития капитализма лишь из одной социальной
формы, понимая под этой «формой»
юридические сделки между собственниками товаров на рынке. Согласно исторической
теории виднейших неокантианцев — Виндельбанда, Риккерта, Макса Вебера, у нас
Петрушевского — изучение истории должно в корне отличаться от изучения природы.
Явления природы могут быть исследуемы с помощью «генерализирующего» метода, т. е. метода обобщений; они
исследуются с точки зрения вызывающих эти явления причин, путем выявления законов
развития природы. В истории же, по мнению неокантианцев, применим лишь «индивидуализирующий» метод. Исторические
события якобы настолько отличны одно от другого, что здесь нельзя установить
какие-либо повторения и выводить исторические законы. Эти исторические события
могут поэтому только описываться, притом каждое в своей индивидуальности, в
особых чертах, делающих его непохожим на другие исторические события. Явления
общественной жизни рассматриваются неокантианцами лишь под углом зрении тех
высших нравственных ценностей и целей,
тех идей культуры, которые якобы находят свое воплощение в этих исторических
явлениях. Таким образом, неокантианство вовсе отрицает исторические законы и предлагает нам довольствоваться
эмпирическим «описанием» разрозненных, обособленных друг от друга исторических
событий. Причинное изучение истории и общества заменяется их этической оценкой.
Разрыв между логикой и историей,
между социальной формой и материальным содержанием, между природой и обществом,
между общим исторически-закономерным и исторически-особенным, индивидуальным — все
эти черты, характерные для социальной и исторической методологии современного
неокантианства, прямо противоположны марксистскому пониманию истории.
Неудивительно, что неокантианство издавна служит основным методологическим оружием всех буржуазных критиков марксизма, в частности
теоретиков социал-фашизма. Если Каутский пытается доказать «априорный» характер
чувства собственности, то «левый» социал-оппортунист Макс Адлер объявляет
вечной априорной логической категорией самую общественную форму бытия человека
— его «социальность». Своеобразие общественной жизни толкуется у него в
кантианском смысле, как некая форма, прирожденная человеку и резко
противоположная всей остальной природе. Ревизионист К. Форлендер считает
необходимым дать научному социализму «этическое» обоснование и т. д.
Особое внимание теоретиками ревизионизма было устремлено на то, чтобы
опровергнуть марксистское учение о непримиримости и необходимом обострении
классовых противоречий. Над этими опровержениями, в частности, немало
потрудились, опираясь на ту же кантианскую гносеологию и историческую теорию,
идеологи российской буржуазии (П. Струве и др.), которые пытались сводить
общественные противоречия к противоречию хозяйства и права и т. п.
Неокантианство заводит, однако,
теоретическую мысль буржуазии в такой безвыходный тупик, что в целях более
успешной борьбы с революционным марксизмом идеологи буржуазии сейчас вынуждены
прибегнуть к новому воскрешению мертвых — на сей раз в лице обновленного гегельянства. У Гегеля современная
буржуазная теория берет явно реакционную
сторону его философии, его идеализм — его взгляд на историю как на
духовный процесс, представление о буржуазном государстве как «разумном»
организме и т. п. В этих взглядах Гегеля современный фашизм стремится
найти созвучие своим идеям откровенной диктатуры буржуазии, идеологии
национального шовинизма и т. д.
В центре социологических построений
неогегельянства стоит идея нации.
Нация — это социальное целое. Эта мысль противопоставляется механическим
представлениям о нации как сумме людей. Нация — это целое, в котором «снимаются» классы. Нация — это, по мнению
современных неогегельянских фашистских идеологов, всеобщее, поглощающее
особенное. Национализм утверждается как вечная необходимая категория вне
времени и пространства. Характерной чертой неогегельянского национализма является
его, так сказать, «государственный» характер (Геллер, Джентиле, Шпан, Биндер и
др.). В центре идей фашистского национализма стоит государство. Государство — это
высшая нравственность, оно стоит выше культуры, религии и т. д. Очень
симптоматичен этот переход идеологов капитализма к «государственной» идеологии.
Буржуазная культура и цивилизация уже не могут претендовать на роль сущности нации, когда дело идет к откровенной
фашистской диктатуре. Прославление «национального государства» современным
неогегельянством является не чем иным, как философским обоснованием фашистского
государства.
Нужно заметить, что подобного рода «использование»
Гегеля буржуазной общественной исторической наукой в своих классовых целях
началось уже довольно давно — еще в середине прошлого века, в так называемом
правом гегельянстве. Русская буржуазная историческая наука (Чичерин, Соловьев и
др.) также восприняла историческую теорию Гегеля, в особенности его учение о
трех ступенях развития — семье, обществе и государстве, о главенствующей роли
государства в историческом развитии. Наши буржуазные историки пытались, с
помощью Гегеля, обосновать свое собственное учение о надклассовой роли, которую
исторически будто бы играло в развитии России русское самодержавие. «Роль»
самодержавия обосновывалась географическими особенностями развития России и
якобы заключалась в охране русских степных границ от нападений внешних врагов —
кочевников. Названные историки полагали, что таким способом можно «обосновать»
отсутствие классовых противоречий в прошлом России и доказать необходимость
классового сотрудничества и в настоящем. Эта дворянская историческая теория,
как мы увидим дальше, оказала сильное влияние и на воззрения Плеханова. Исходя
из географических особенностей развития России, Плеханов обосновывал свою
теорию оборончества и сотрудничества классов, на которой нам дальше придется
еще останавливаться. Те же взгляды характерны и для понимания исторического
развития России Троцким.
Влияние гегельянства на ревизионизм проявилось уже в работах
Лассаля, который, как известно, был правоверным гегельянцем и чисто
идеалистически подходил к вопросам развития истории, права и государства, в то
же время являясь как бы идейным предтечей всех будущих соглашателей.
Современные социал-фашисты, правда, с некоторым запозданием, но также начинают
уже искать теоретическую опору в гегелевском идеализме. Каутский, например, сам
признает, что его понимание диалектики, как духовного процесса гораздо ближе к
Гегелю, чем к Марксу. Кунов противопоставляет марксизму взгляды Гегеля на
государство как на «высший организм», почему, по мнению Кунова, нельзя и
говорить об «отмирании» государства. «Левый» оппортунист К. Корш и
некоторые другие ограничивают диалектику только общественной жизнью, поскольку
только обществу присуще сознание, а диалектическое развитие имеет место лишь
там, где в наличии имеется сознание.
В условиях советской
действительности исторический идеализм получил свое выражение в
контрреволюционном меньшевистском кантианстве Рубина, в меньшевиствующем
идеализме группы Деборина, являющемся в основном гегельянской ревизией
марксизма, а также в исторических воззрениях контрреволюционного троцкизма, к
рассмотрению которых нам еще придется неоднократно возвращаться.
Комментариев нет:
Отправить комментарий