Такое, единственно правильное,
научное и революционное понимание марксистско-ленинской исторической теории
выработалось не сразу. Оно представляет собой результат жестокой теоретической
борьбы, которую марксизм вел и ведет с самыми различными видами буржуазных,
ревизионистских течений в современном обществе.
Эти теории отражают классовые
интересы и настроения современной буржуазии и мелкой буржуазии: в ней находят
свое отражение изменения, происшедшие в положении буржуазии вместе с переходом
капитализма в его последнюю империалистическую фазу, процесс фашизации
буржуазии, противоречивое положение и двойственность мелкой буржуазии,
идеологическое влияние той и другой на рабочее движение, борьба пролетариата за
идейную чистоту своей теории. В теоретической борьбе, развивающейся в пределах
Советского союза, получают свое выражение особенности положения буржуазии и
мелкой буржуазии в условиях диктатуры пролетариата и борьба пролетариата за
свою идейную гегемонию. Ожесточенная классовая
борьба, со всеми ее особенностями в эпоху империализма и пролетарских
революций — вот что в конечном счете определяет характер теоретической борьбы,
которую ведет сейчас исторический материализм с различными видами буржуазного
социологического позитивизма, механического материализма и натурализма,
субъективизма, махизма, кантианского и гегельянского идеализма, — со всеми
отзвуками, которые находят названные враждебные нам исторические концепции в советской
обстановке, в нашей собственной партийной среде.
Методологические корни этих
исторических теорий упираются, однако, не только в настоящее, но и в прошлое — в процесс исторического развития буржуазной теоретической мысли. Сопоставляя современные буржуазные и
революционные теории со старой философией истории и социологией, мы еще
явственнее обнаруживаем их бьющую в глаза антинаучность, ветхость их
теоретических доводов, весь исторический маразм загнивающей буржуазной
теоретической мысли.
Это относится, прежде всего, ко всем
проявлениям механического материализма,
к так называемому натурализму и буржуазному социологизму в современной
исторической и экономической науке. Современный механический материализм и
натурализм в своем теоретическом прошлом восходят к воззрениям буржуазных
философов-просветителей XVII и XVIII вв. Между старым и современным
механицизмом в их применении к истории имеется, однако, существенное различие, которое обусловлено коренным
различием двух исторических этапов в
развитии буржуазного общества.
Старый механический материализм
выражал собою идеологию назревающей и побеждающей буржуазной революции,
воззрения восходящего тогда класса буржуазии. Он стоял на всей высоте
достижений современной ему общественной науки, он стремился обосновать
революционную теорию необходимого буржуазии исторического преобразования. Он
подвергал для этого беспощадной критике разума старые феодальные привилегии,
все существовавшие формы общества и государства, все традиционные
представления. Но, будучи материализмом «снизу», т. е. в области изучения
природы, старый механический материализм — до Фейербаха включительно — еще
оставался «идеализмом сверху»
(Энгельс), т. е. оставался идеализмом в своем понимании общества и его
истории. Его критика феодальных порядков была критикой во имя разумности,
критикой, отправляющейся от представлений об истинной, разумной сущности человека. Будучи чужд идее развития, старый материализм еще не дорос до диалектического
взгляда на условия общественной жизни как на изменяющиеся, исторические продукты. Феодальные несправедливости и
предрассудки представляются старым материалистам как своего рода уродливые
отклонения, благодаря заблуждению людей, от вечных, неизменных естественных законов человеческого существования.
Буржуазный индивид с его стремлениями и интересами, наоборот, изображается ими
как некое разумное воплощение естественных, прирожденных человеку свойств
общественного устройства.
Человек есть продукт социальной среды, обстоятельств, условий организации,
воспитания, обусловливающих его взгляды и деятельность, — это прекрасно
понимали старые материалисты. «Не природа делает людей злыми, но наши
учреждения заставляют их быть такими», — говорил Гольбах. И отсюда
философы-материалисты делают тот революционный вывод, что нужно сначала изменить условия социальной среды для того,
чтобы можно было воспитать человека в добродетели, в правильном понимании своих
интересов. Правильно понятый интерес — вот, по мнению старых материалистов,
естественная основа общественной морали, нравственного поведения людей.
Природное стремление человека к наслаждению, его себялюбие — но не в узко
личном смысле, а в смысле необходимости совпадения между личными и
общественными интересами, — таков был исходный материалистический пункт учения
Гельвеция. Однако эти философы не имели отчетливого представления о том, каким
образом может и должно произойти изменение социальной среды. Возлагая все
надежды на торжество разума, они не видели в самой исторической
действительности феодального общества тех внутренне-присущих ей сил и
противоречий, которые должны были в процессе развития общества привести его к социальной
революции. Они не могли никак поэтому разрешить противоречие между ролью,
которую играет в истории внешняя социальная среда, и ролью «разумного» общественного
мнения, т. е. деятельностью людей, — противоречие, которое исчезает при
диалектико-материалистическом взгляде на общественную жизнь.
С этим недостатком был тесно связан
и другой, не менее существенно и резко отличающий воззрения старого механического
материализма от диалектического материализма. Старые материалисты не понимали специфических качественных
особенностей, присущих общественной жизни, в отличие от остальной природы.
Они не видели тех новых особых связей, которые создаются между людьми в
процессе общественной жизни и придают ей ее качественное своеобразие; они не
понимали, что «сущность человека» — это совокупность общественных отношений с присущими им каждый раз особыми закономерностями развития.
Поэтому они склонны были рассматривать общество натуралистически — как простой механический агрегат индивидов, строение
которого легко можно изменить по воле правительства или на основании «общественного
договора», юридического соглашения. Они могли, по словам Маркса, возвыситься
только до представления об отдельных эгоистических индивидах, о том, что эти
последние объединяются в «гражданском обществе» на основе буржуазного права,
юридического договора. Этот
натурализм старых механистов имел, однако, глубокие классовые корни в строении
нарождавшегося буржуазного общества, — общества свободной конкуренции и
буржуазного «равенства». «Естественный человек» старых механических
материалистов был, в сущности, не чем иным как вознесенным на небеса теории
буржуазным индивидуумом, товаровладельцем.
Наконец, третий и не менее
существенный недостаток воззрений старых материалистов — включая и Фейербаха — заключался
в созерцательном характере их
философии. Социальная действительность воспринималась им только «в форме
объекта, в форме созерцания», но не в форме чувственной человеческой деятельности, не в форме практики. Они различным образом объясняли мир, не понимая задачи изменения мира. Они не видели, что
деятельность людей и изменение обстоятельств могут совпадать и что это
совпадение достигается в процессе «революционной
практики»[1].
Последующая ступень в развитии
философского материализма — диалектический материализм — полностью преодолел
все эти недостатки воззрений старого механического материализма. Исторический
материализм Маркса, Энгельса, Ленина установил исторический, изменяющийся
характер общественных отношений и объективно-закономерный
характер их развития; он подчеркнул качественное
своеобразие общественной жизни и управляющих ею законов в сравнении с
остальной природой; он сделал историческую теорию отражением исторической революционной практики и руководством для
революционного действия пролетариата. Ошибки старого механического материализма
всецело обусловлены тогдашним уровнем развития общества и научного познания. В
то же время несомненно, что учение старых механистов о правильно понятом
интересе и их представление о человеке как продукте социальной среды сыграли
исключительно важную революционную роль
в развитии общественной мысли. Как это отмечал Маркс, французский материализм XVIII в. подготовил дальнейшее развитие утопического социализма — Фурье, Оуэна и
др.
Утопический социализм начала XIX в.
исходит из тех же представлений о значении социальной среды и обстоятельств для
воспитания человека, о правильно понятом интересе, как совпадении личного и
общественного интересов и т. д. Но наряду с антагонизмом между феодальным
и буржуазным обществом утопический социализм вскрывает новое противоречие — внутри
самого буржуазного общества, идеализированного механическими материалистами.
Подобно механическим материалистам,
эти утопические мыслители остаются идеалистами в области истории и политики.
Они выступают отнюдь не в качестве представителей нового класса, пролетариата,
а как прежние просветители, они хотят утвердить на земле царство разума и справедливости
в интересах всего человечества. Социализм остается для них некоей абсолютной
истиной, которую надлежит открыть заблуждающемуся человечеству. Но эти утописты
уже ощущают классовые различия и
противоречия буржуазного общества. Гениальный Фурье возвышается до
мастерской сатиры на буржуазные отношения, до понимания всего противоречивого
характера буржуазной «цивилизации». Великий утопист Сен-Симон чисто
механистически стремится еще объяснить все явления, исходя из законов
тяготения, и таким путем обосновать положительную науку об обществе, социальную физиологию. Но он
рассматривает уже буржуазную революцию как процесс
классовой борьбы буржуазии против феодалов, как процесс перехода от
милитаризма и метафизики к «индустриализму» и положительной науке. Политика, по
его мнению, должна стать «наукой о производстве». Во взглядах некоторых
французских буржуазных историков эпохи феодальной реставрации (Гизо, Минье, Ог. Тьерри)
эти взгляды Сен-Симона на классовое содержание буржуазной революции и на роль в
ней буржуазии получили свое дальнейшее развитие. Так, революционные традиции
старого механического материализма содействовали подготовке в утопическом социализме учения о классах и классовой борьбе как движущей силе истории.
Однако на этом и исчерпались революционные
возможности старого механического материализма. Вслед за победой промышленной
буржуазии она начинает ставить себе уже новые задачи — укрепления и охраны
созданного ею капиталистического порядка. Она стремится обосновать
необходимость мирного «прогресса» в противоположность революционным
устремлениям нового, выступающего на историческую арену класса — пролетариата.
Эти цели и преследует новая «позитивная» (положительная) наука об обществе — буржуазная
социология. Их открыто выразил уже
основатель позитивистской социологии Ог. Конт, который называет ее наукой о порядке и прогрессе человеческого
общества. Он стремится доказать невозможность «прогресса» без «порядка», а под порядком
понимает условия «гармонического» существования общества. Примерно в том же
смысле формулируют задачи буржуазной социологии и позднейшие, даже наиболее «левые»,
ее теоретики (М. Ковалевский).
Самый пошлый позитивизм, отвращение
ко всякого рода «широким гипотезам», т. е. к широким философским
обобщениям, представление о том, что эмпирическая социальная наука «сама себе
философия», — характеризуют метод буржуазной социологии. В то время, как
новейшие открытия в области физики, биологии и физиологии целиком подтверждают
предвидения диалектического материализма и способствуют его дальнейшему
развитию, буржуазная социология остается проникнутой идеями механицизма,
натурализма и исторического идеализма.
Прежде всего, в ней господствует
абстрактное, чуждое историзму, представление об обществе и социальных законах «вообще», причем различные «схемы»
условий существования и движения общества являются отражением чисто буржуазных
представлений об «идеальном» обществе. Буржуазные социологи чужды идее
диалектического развития и скачкообразного перехода от одной формации к другой:
развитие общества мыслится ими лишь как мирная, спокойная, постепенная
эволюция, а современное буржуазное общество представляется как высшая ступень
развития, при которой в дальнейшем возможны лишь небольшие улучшения.
Буржуазные социологи не желают или не умеют выделить ведущее начало и основу
общественного развития — экономическую структуру общества, — и потому они
предпочитают говорить о многих «факторах» этого развития. Боязнь затронуть
вопрос об изменении экономической структуры общества заставляет буржуазную
социологию представлять себе самую эволюцию общества идеалистически — как «прогресс» правовых идей, науки, духовной «культуры».
Буржуазная социология совершенно чужда пониманию качественного своеобразия
общественной жизни — общественных отношений и закономерностей их развития: она
поэтому легко подменяет изучение особых законов общественных формаций общими
схемами, охватывающими все явления природы и общества (вроде схемы «интеграции»
и «дифференциации» Спенсера), или физическими и биологическими уподоблениями.
Какой классовый смысл имеет это натуралистическое понимание законов
общественного развития, особенно ярко обнаруживает так называемая «органическая
школа» в социологии (Конт, Спенсер). Ее представители рассматривают общество
как биологический организм, в котором
существует «органическое» разделение функций между его отдельными органами, т. е.
группами людей: одни группы необходимо работают, другие группы, представляющие «мозг»
общества, необходимо управляют и т. п. Отсюда выводятся идеи классового
сотрудничества, общности и «гармонии» классовых интересов, идея о неизбежности
классовых различий во всяком обществе.
Другое — ярко буржуазное направление
в социологии — так называемый «социальный дарвинизм». Следуя плохо понятому
учению Дарвина, буржуазные социологи стремятся доказать неизбежность борьбы и конкуренции в современном обществе. Борьба
рас, народов, общественных групп ведет, по их мнению, лишь к тому, что за счет
более слабых «выживают более сильные», экономически более «приспособленные»
народы и общественные группы. Таким путем освещается порабощение пролетариата
буржуазией, и эта эксплуатация увековечивается как неизменный закон общежития.
Основная идея буржуазной социологии — это сохранение «порядка», равновесия буржуазного общества,
выяснение условии его «гармонического» существования. Буржуазная социология
всячески прикрывается своим «объективизмом», своей аполитичностью, своим
стремлением стать выше классовых противоречий и дать «чисто научное», «беспристрастное»
освещение жизни общества, в противоположность «односторонности» исторического
материализма. Однако этот мнимый объективизм современной социологии не может
никак прикрыть насквозь выпирающее из нее классовое буржуазное содержание,
делающее социологию классовой, партийной
наукой, — наукой буржуазной.
Неудивительно, что идеи буржуазной
социологии оказывают сильное влияние и на мелкобуржуазных «социалистов» и даже
на теоретиков, называющих себя марксистами. Возьмем, например, субъективную социологию народничества, с
которой пришлось немало бороться марксизму с первых шагов его развития в России
и которая позже была разоблачена как методологическая основа эсеровско-кулацкой
идеологии. Ленин показал в своих «Друзья, народа», как недиалектическое
понимание общества, представление его в виде механического агрегата индивидов,
ведет народников к идеалистическим представлениям о возможности его изменения «по
воле общества» или «по воле начальства». Субъективные социологи отрывают цель развития общества от объективного
изучения причин его развития, они абстрактно
представляют себе это развитие как духовный «прогресс». Они крайне
переоценивают роль «критически мыслящих» личностей в истории и т. д.
Элементы механицизма и натурализма в
понимании исторического развития, как мы увидим дальше, не были чужды и таким
теоретикам, как Плеханов. Всецело под влиянием идей буржуазной социологии
оказывается современный социал-фашизм.
Социология Г. Кунова, «материалистическое понимание истории» К. Каутского,
М. Адлера и др. под видом критики буржуазной социологии в действительности
повторяют ее основные положения, только облекая их в костюм «марксистской»
фразеологии. Каутский открыто протаскивает социальный дарвинизм в свое
понимание истории, рассматривая процесс развития общества, — согласно своей
собственной «диалектике», — как процесс биологического «приспособления».
Вульгарная теория эволюции и механистическая идея необходимости сохранения
обществом своего равновесия проникают всю установку Каутского. Натурализм в
объяснении общества, непонимание учения об общественных формациях соединяется у
него с идеализмом в характеристике развития производительных сил и
производственных отношений, с кантианским пониманием «собственности» и
т. п. Этому вполне соответствует и позитивизм Каутского в его взглядах на
соотношение философии и истории и его «объективизм», «на деле прикрывающий
социал-фашистское обоснование Каутским беспредельного развития капитализма, и
его ненависть к коммунизму. Проникая в советскую литературу через посредство
механистической и одновременно идеалистической теории А. Богданова, те же
основные идеи буржуазной социологии — теория общественного равновесия,
классового сотрудничества и т. д. — получили свое яркое выражение в
механистической социологии т. Бухарина в «объективистской» методологии
правых оппортунистов. С другой стороны, идеализм «субъективной» социологии, ее
разрыв между политической целесообразностью и объективным изучением истории,
возвеличение «героев», ее субъективизм и волюнтаризм возрождаются в
контрреволюционном троцкизме и «левом» оппортунизме.
Комментариев нет:
Отправить комментарий