Большая часть марксистских кружков, которые до голодного 1891
года занимались почти исключительно самообразованием, теперь от теории стали
переходить к практике. Усилилась пропаганда марксистских идей среди учащейся молодёжи;
начали создаваться группы переводчиков немецкой социал-демократической
литературы, группы переписчиков и распространителей этой литературы; завелись
социал-демократические библиотечки. Марксистские ораторы стали всё чаще
посещать студенческие вечеринки и превращать их в аудитории для пропаганды
своих идей. Наряду с работой среди учащихся началась и работа среди городских
фабрично-заводских и ремесленных рабочих. Работа началась почти одновременно
(1891–1893 г.) в самых различных концах России — в Лодзи, Варшаве, Вильне,
Минске, Петербурге, Москве, Одессе, Туле, Иваново-Вознесенске,
Нижнем-Новгороде, Самаре, Саратове, т. е. почти везде, где только
существовали марксистские кружки самообразования.
Марксисты стали искать рабочих и находили их тем легче, что
потребность в знании была уже сильно развита среди последних, особенно среди
рабочих, занятых на заводах механических и машиностроительных. Многие из
попавших в первые марксистские кружки рабочих не были уже новичками в кружковых
занятиях. Некоторые из них до того принимали участие в кружках старых
народовольцев или в чисто самообразовательных кружках без всякой политической
тенденции. Вообще, состав первых кружков (в особенности в крупных городах)
поражал пропагандистов-марксистов высокой степенью подготовленности своих
членов. Рабочие жадно ухватились за эти кружки, причём главным стремлением их
было не приобретение общих отвлечённых знаний, а систематизирование их для
понимания своего положения и всей окружающей действительности. Связи между
наукой и жизнью требовали рабочие от пропагандиста. И рабочие стали отдавать
предпочтение марксистским кружкам перед прежними и преследующими чисто
образовательные цели, потому что здесь, в проповеди классовой борьбы и в
выяснении настоящего на фоне всего исторического процесса, они находили искомую
связь между мёртвой теорией и живой действительностью.
Пишущему эти строки приходилось лично участвовать в этих
первых марксистских кружках, где он встречался с рабочими прошедшими
землевольческую школу. Один из этих рабочих, старый московский ткач Филиппов — участник
стачки в Новой Бумагопрядильне (1878 г.) следующими словами
охарактеризовал разницу между землевольческими и марксистскими кружками. «Они
нас разжигали, а вы нас учите тому, что сами знаете». Эту характеристику
землевольческих кружков вполне подтверждает, как мы видели выше, и Плеханов: «Слушая
нас (землевольцев), — говорит он, — рабочий мог проникнуться ненавистью к
правительству и «бунтарским» духом, мог научиться сочувствовать «серому»
мужичку и желать ему всего лучшего, но ни в коем случае не мог он понять, в чём
заключается его собственная задача, социально-политическая задача пролетариата.
До этого ему приходилось додумываться собственным умом»[1].
Повторяю, первые кружки с самого начала состояли из
передовых рабочих. Многие из них по начитанности и общему образованию ничуть не
уступали широкой массе студенчества. В кружках учащейся молодёжи
пропагандистам-марксистам пришлось вести упорную борьбу против теории о «героях»
и «толпе» и других пережитков народнической идеологии. Усвоение студенческими
кружками диалектического материализма и главнейших основ экономического учения
Маркса удавалось лишь после долгого и напряжённого труда. Глава о прибавочной
стоимости считалась самым трудным местом «Капитала», над которым просиживали
нередко не одну неделю. Рабочие, хотя и были иногда до вступления в марксистские
кружки знакомы с народническими идеологами, но проникнуться их философией
никогда не могли. Жизнь каждый день показывала им творческую деятельность «толпы»,
массы; каждый из них — частица этой «толпы» — в своём повседневном труде
исполнял какую-нибудь, хотя бы самую незначительную, функцию и таким образом
принимал участие в творчестве организованной данной фабрикой массы. Опыт
фабричного сотрудничества рабочий легко переносил и на сотрудничество в
общественной жизни.
Совершенно отвлечённое для интеллигента, представление о
прибавочной стоимости в уме рабочего сразу принимало конкретную форму. Бывали
случаи, что, познакомившись с теорией о прибавочной стоимости, рабочие по
собственному почину высчитывали, сколько, именно, прибавочной стоимости даёт их
личный труд хозяину.
Пропагандисты-марксисты ставили своей задачей передать своим
слушателям-рабочим все те знания, которыми они обладали сами. Других, более определённых
целей они пока не намечали. Но в процессе знакомства с кружковыми рабочими их
горизонты постепенно расширялись. Знакомясь через своих учеников-рабочих с
обыденной жизнью фабрично-заводского люда и с психологией рабочего, марксисты
из кабинетных теоретиков стали превращаться в действительных социал-демократов.
Те же из интеллигентов-марксистов, которые не выходили за пределы своего
кабинета или студенческих вечеринок и знакомились с бытом рабочей среды лишь по
главе «первоначального накопления», на долгое время, а то и навсегда оставались
только марксистами. Несколько позже
Михайловский не раз вышучивал деление марксистов на «настоящих» «и не настоящих».
Если бы в то время социал-демократы в России имели возможность отвечать
Михайловскому, они указали бы ему, что социал-демократизм относится к марксизму
так же, как всякая прикладная наука относится к чистой теории.
Социал-демократизм есть проведение в жизнь марксистской теории. Можно быть
весьма знающим марксистом, прекрасно уметь рассказать, по каким законам
совершается процесс капиталистической эволюции вообще, и в то же время не знать,
и не уметь ответить на частный вопрос: какое активное участие в данный
конкретный момент процесса развития капитализма в России должны проявить
сознательные представители рабочего класса.
Некоторые из марксистов в своих выступлениях ограничивались
простым констатированием факта победы капитализма над «устоями» и ликованиями
по поводу этой победы. Это были марксисты «не настоящие»; они не делали
практических выводов из констатирования этого факта; они выражали мнение правых
противников мелкобуржуазных «устоев», т. е. представителей крупной
буржуазии. Совсем другое дело марксисты «настоящие»: не ограничиваясь голым
признанием факта торжества «чумазого», они немедленно стали искать способов
борьбы с этим «чумазым». Они поняли, что первым шагом в этой борьбе должно быть
пробуждение классового самосознания рабочих, и приступили именно к этой работе.
Передавая свои теоретические познания передовым кружковым рабочим, они вместе с
ними вырабатывали прикладную науку социал-демократизма России, вместе с ними становились
социал-демократами. И чем шире росла связь первых социал-демократов с рабочей
массой, чем глубже в эту массу проникали их кружки, тем точней и ясней
формулировалось мировоззрение социал-демократов.
Правда, не всегда и не везде дело шло гладко. Бывали случаи,
когда рабочие увлекались знанием ради знания, и пропагандист не умел внушить им
необходимости самим из учеников превращаться в учителей, немедленно же нести приобретённые
ими в кружках знания своим товарищам. Некоторые кружки превращались в чисто
самообразовательные. В других — у рабочих возникало даже стремление уйти из
рабочей среды и перейти в разряд интеллигентного пролетариата — в сельские
учителя, конторщики, статистики и т. п. Однако, считать такие случаи
явлением обычным, типичным для всего периода кружковой пропаганды марксизма ни
в коем случае нельзя.
Чаще всего подобные факты наблюдались в городах со слабо
развитой крупной промышленностью, среди рабочих, находившихся в особо
привилегированном положении, и в особенности в кружках, состоящих из
ремесленников. Ремесленник работает часто в одиночку или в мелкой мастерской,
таким образом у него фактически очень ограничена возможность в повседневной,
будничной жизни беседовать со своими товарищами о слышанном на кружковых
занятиях и вербовать членов новых кружков. С другой стороны, ремесленная среда
в гораздо большей степени, чем фабричная благоприятствует развитию в отдельных
рабочих эгоистического стремления накопить знания лишь с целью перехода к более
культурным условиям жизни интеллигентного пролетариата. Работа на крупных
фабриках не позволяет рабочему изолироваться, уходить в себя. Общие интересы
работы поневоле вызывают общие разговоры, обсуждение того или иного факта из
жизни фабрики, вроде понижения расценок, произвола того или иного мастера и
т. п. Во время таких общих разговоров выделялся обыкновенно передовой
кружковый рабочий, которому, естественно, приходилось противопоставлять своё
сознательное мнение — мнению широких бессознательных масс. Сначала рабочая
масса относилась к его мнению недоверчиво, награждая его полупрезрительной
кличкой «студента»; но тем не менее в моменты общего возбуждения к его голосу
начинали всё чаще и чаще прислушиваться, его выбирали в тех случаях, когда надо
было объясняться с администрацией фабрики, говорить от имени всех с фабричной
инспекцией, писать жалобу и т. д. Невольно к этому кружковому рабочему
приставали и те, которые начинали задумываться над своим положением. Всякое
непонятное место в случайно прочитанной книжке или газете заставляло их обращаться
к нему и искать у него помощи и объяснения. Авторитет его с течением времени
рос всё больше и больше и он, если даже и хотел, не мог уже скрыть своего
развития от товарищей по работе. Вокруг него, естественно, группируются все
жаждущие знания, и от его активности зависело сплотить их в кружок и начать
систематические занятия. Первоначальный состав кружковых рабочих так и
поступал. Так в первом Московском социал-демократическом кружке были рабочие от
заводов: Вейхельта, Гужона, Листа, Бромлея, из депо Брестской железной дороги,
из мастерских Технического училища, с фабрики Михайлова. И уже очень скоро
после начала занятий почти во всех этих промышленных заведениях образовались
свои более или менее значительные кружки, которые велись членами первого кружка.
Эти последние выбирали из вторичных кружков наиболее дельных и сознательных
рабочих и передавали их пропагандисту интеллигенту. Сеть кружков, а вместе с
тем и связи с рабочими росли очень быстро.
Тем временем жизнь шла своим чередом, и столкновения между
рабочими и предпринимателями, случайные в 1880‑х годах, начиная с 1893‑го года
принимают под влиянием подъёма промышленности — чисто-эпидемический характер.
Рабочая масса всё чаще и чаще обращается к передовым рабочим с требованием
руководства этими стихийными столкновениями, делая их, таким образом, своими
сознательными вожаками. Теоретический характер кружковых занятий отходит всё
больше и больше на задний план. Как пропагандистам-интеллигентам, так и передовым
рабочим приходится почти всё время в кружках посвящать обсуждению практических
вопросов, выдвигаемых жизнью на той или иной фабрике или заводе.
— Что делать, как бороться? — спрашивают бессознательные
рабочие у своих более сознательных товарищей. — Что делать, как бороться? — спрашивают
сознательные кружковые рабочие у пропагандистов. Но у последних нет ещё готового
ответа для данного конкретного случая: им известно только, как вообще борется
рабочий класс. История этой борьбы на Западе показывает, что там она долго шла
ощупью и постепенно от стихийных разгромов фабрик силезскими ткачами привела к
сознательной классовой борьбе объединённого в политическую рабочую партию
пролетариата. Они знают также, что в различных странах история развития
рабочего движения шла различными путями; знают и положение рабочего класса в западноевропейских
государствах. Все эти сведения передаются рабочим, и на основании их сообща
выводятся следующие нормы: рабочее движение идёт стихийно по линии наименьшего
сопротивления. Недовольство рабочих проявляется прежде всего против ближайших
виновников их скверного положения — против мастеров, директоров, хозяев.
Стихийное движение выражается обыкновенно в форме «бунта»: в разгроме машин и
фабричных помещений. Такого рода движение нежелательно, оно вредно; а поэтому
необходимо во время стихийных вспышек рабочих овладевать движением и направлять
его в русло мирной организованной стачки. Задача сознательных рабочих,
пользуясь опытом западноевропейских товарищей, — повести движение по кратчайшей
линии и помочь ему избегнуть могущих быть на пути ошибок и отклонений; поэтому,
как в мирное, так и в боевое время необходимо выяснять рабочим, что причиною их
скверного положения является не личность отдельного хозяина, а вся совокупность
их, весь капиталистический строй. Борьба рабочих какой-нибудь одной фабрики
против своего хозяина никаких существенных результатов для улучшения их
положения дать не может; необходимо, чтобы вступивших в стачку поддерживали и
рабочие других фабрик данной отрасли промышленности, а по возможности и рабочие
всех других отраслей. В борьбе за улучшение своего положения рабочие неизбежно
натолкнутся на сопротивление не только предпринимателей, но и правительства,
потому что современное государство есть организация господства, и притом господства
буржуазии. Правительство сознательно или бессознательно служит интересам
буржуазии, и в этом отношении нет разницы между правительствами — республиканским,
конституционным или самодержавным. Только активное противодействие
организованной борьбы рабочего класса заставляет правительства идти на уступки,
качество и количество которых находится в полной зависимости от силы
сопротивления, степени организованности и сознательности рабочих данной страны.
Прочное улучшение экономического положения рабочего класса немыслимо без
завоевания политической свободы. Только приобретение гражданских и политических
прав даст возможность добиться диктатуры пролетариата, без которой немыслим
переход к социалистическому строю, строю, который один в состоянии
действительно покончить со всякой эксплуатацией. Тред-юнионистская форма
движения английских рабочих нежелательна, так как она сама не может привести к
конечной цели. Образцом для русских рабочих должна быть германская
социал-демократическая рабочая партия; тактика рабочего движения в России
должна определяться Эрфуртской программой.
Вот приблизительно ход мыслей, господствовавший среди
кружков к концу 1893 года в Москве и во всех тех местах, где действительно
велась практическая работа среди рабочих. Но установить только нормы было ещё недостаточно,
нужно было так или иначе провести их в жизнь.
Между тем, число кружков значительно возросло. Параллельно с
первоначальной ячейкой пропагандистов и независимо от них образовывались новые
группы, которые, как по форме, так и по содержанию пропаганды мало чем
отличались от первых, и которые завязывали свои самостоятельные связи и
знакомства, причём в поисках за связями им нередко приходилось сталкиваться
друг с другом. Так, например, случалось, что тот или иной рабочий, уже
участвовавший в кружке одной группы, получал приглашение вступить в кружок
другой, работающей на том же заводе и совершенно не подозревающей о
существовании рядом с ней параллельной групповой работы. При помощи такого
случайного участника обоих кружков происходило знакомство пропагандистов,
которое, в случае общности взглядов, кончалось обыкновенно слиянием двух
параллельных групп. Вся работа велась в высшей степени конспиративно: для
кружковых занятий обыкновенно кто-нибудь из более сознательных рабочих снимал
на своё имя конспиративную квартиру, и прежде, чем пригласить в кружок нового
члена, старые рабочие самым подробным образом знакомились со всем его прошлым.
Вся деятельность группы, как и самое её существование тщательно скрывались от
посторонних. Группа как таковая, нигде официально не выступала. Так, например,
в 1895 г., когда началась стачка на Иваново-Вознесенской ткацкой
мануфактуре, местная организация, ввиду своей слабости, не решилась выступить с
прокламациями от своего имени, так как опасалась, что это может повлечь за
собой полный разгром ещё не окрепшего Рабочего Союза. Поэтому члены Союза
руководили стачкой (и очень удачно, надо заметить) не от имени организации, а
от своего собственного лица[2].
Связи между однородными группами различных городов носили чисто случайный
характер и возникали почти исключительно благодаря личным знакомствам. Каждая
группа, как истый крот, рыла себе свою нору, не зная, что делает соседняя, и
существует ли она вообще. Единство плана и единство действий обусловливались
единством материала, над которым приходилось работать, и единством орудий
производства, т. е. имеющейся в распоряжении групп легальной и нелегальной
литературы. По части же литературы дела у всех были очень плохи. За очень
небольшими исключениями, доморощенной литературы не было вовсе, заграничная же
русская попадала в очень ограниченном количестве[3].
Главным средством пропаганды служили рукописные переводы с немецкого[4],
французского[5]
и польского[6],
а также иностранные корреспонденции легальных газет (в особенности корреспонденции
из Германии в «Русск. Вед.»). Из легальных, книг пользовались всеми, которые
имели хотя бы какое-нибудь касательство к жизни рабочих.
Особенно большую услугу пропагандистам оказали «Санитарное
исследование фабрик и заводов Московской губернии», изданное под редакцией
Эрисмана, и Отчёты фабричных инспекторов 1880‑х годов. Они дали возможность
пропагандистам иллюстрировать выставляемые ими положения русскими данными. В
записной книжке каждого пропагандиста всегда можно было найти сведения о
заработной плате, о длине рабочего дня, о гигиенических условиях и т. п.,
почерпнутые у Дементьева, Эрисмана, Погожева, Пескова, Светловского и других.
Хорошим агитационным материалом для начинающих служила беллетристика, вроде «Углекопов»
Золя, «Один в поле не воин» Шпильгагена, «Через сто лет» Беллами, «Спартак»
Джованьоли, «Овод» и т. д., а также жизнеописание европейских народов («Как
люди на белом свете живут»), изд. Водовозовой, причём особый интерес возбуждала
жизнь немцев, англичан и бельгийцев.
При кружках начинают образовываться легальные и нелегальные
библиотечки, касса для их пополнения, для найма квартиры и для других
конспиративных нужд. По мере расширения знакомств с рабочими растёт потребность
связать их вместе в одну организацию. Сеть пропагандистских кружков начинает
принимать более оформленный, организованный характер; члены этих кружков
принимают уже участие в материальных расходах кружков, делают членские взносы.
Первоначальную чисто пропагандистскую деятельность пришлось расширить, и вот
группа пропагандистов со всею сетью кружков мало-по-малу превращается в рабочую
организацию.
«Летом 1895 г., — читаем мы в цитированном выше
Иваново-Вознесенском отчёте, — Отроков (один из первых кружковых рабочих)
предложил расширить деятельность кружка привлечением более широкого круга
рабочих. Число участников кружка, теперь уже названного Иваново-Вознесенским
Рабочим Союзом, всё увеличивалось. Собрания были многолюдные и оживлённые.
Кроме кассы у Союза была библиотека с значительным количеством легальных и нелегальных
книг; был выработан устав Союза»[7].
Мы уже видели, как передовые кружковые рабочие силой самой
жизни на фабрике были вынуждены становиться фактическими руководителями
стихийного рабочего движения; они становятся таковыми даже помимо собственной воли.
Точно таким же образом, без заранее поставленной цели, приходилось брать в свои
руки практическое руководство и всей организацией. Чем большее число рабочих
входило в сеть кружков, чем разнообразнее был их состав, тем сложнее
становилась задача работы.
Группа пропагандистов, которая работала на каком-нибудь определённом
заводе, как, например, Тульская, вынужденная по многим причинам ограничить свою
деятельность одним оружейным заводом, могла, при отсутствии наличности острой
экономической борьбы на данном заводе, долгое время оставаться при
исключительно пропагандистской работе и создать нечто вроде вольного
социалистического университета для известного числа рабочих. Совершенно в иных
условиях находились группы больших промышленных городов, например, Московская.
Здесь в состав кружков входили рабочие самых различных фабрик и заводов. Рядом
с хорошо оплачиваемыми токарем или машинистом сидел ткач или прядильщик,
зарабатывающие 12–15 руб. в месяц. При таких условиях, как мы уже говорили,
оставаться на одной теории было немыслимо. Каждый день то тот, то другой
рабочий выдвигал на разрешение какой-нибудь практический вопрос На одной
фабрике, например, начинаются волнения по поводу того, что хозяин в день своих
именин пригласил для молебна архиерея и по сему случаю вычел из заработной
платы у рабочих по гривеннику с души; на другой — фабрикант рассчитал перед
праздниками всех рабочих, а когда после праздников они вернулись, он предложил
им расценки чуть не на 1/3 меньше старых; на третьей — по
рассказу рабочего — они никак не могут добиться того, чтобы цены на отрядные
работы вывешивались до начала работы, а не после того, как она уже сдана и
т. д., и т. д. Все эти повседневные нужды каждой фабрики
докладывались на кружковых занятиях; здесь же обсуждались способы борьбы с
различного рода прижимками, а в случае, если имелось явное нарушение фабричного
законодательства, составлялась и жалоба фабричному инспектору. Конспиративные
условия часто заставляли скрывать личность подателя жалобы. Это имело место в
особенности в тех случаях, когда на данной фабрике или заводе было ещё очень
мало передовых сознательных рабочих, а между тем по числу работающих на ней и
по своему значению, как агитационный центр, она представляла известный интерес.
Тогда жалоба посылалась без подписи, или принималось решение вести агитацию за
составление коллективной жалобы, которая должна была подаваться выборными от
всего завода. Тут же, в связи с каким-нибудь частным вопросом, обсуждался и
вопрос об общем состоянии промышленности в данный момент, чтобы выяснить,
благоприятно ли оно для начала стачки или нет. Если вопрос решался
утвердительно, то сознательные рабочие данного завода или фабрики принимались
агитировать за стачку; если же, судя по общему положению вещей, на успех стачки
рассчитывать было нельзя, то те же сознательные рабочие употребляли все усилия
для предупреждения стихийно возникающей забастовки, разъясняя бесплодность и
вред её в данный момент.
Из отчёта о рабочем движении в Одессе мы видим, что уже
очень скоро после того, как Одесскому кружку удалось распространить свою
деятельность на рабочих различных профессий, и решено было перейти от кружковой
работы к массовой агитации, у членов кружка возникла «мысль, живо поддержанная
рабочими, о всеобщей стачке матросов кочегаров и машинистов на пароходах летом 1894
года. Лето признавалось самым удобным временем для стачки, как потому, что
тогда совершаются самые оживлённые рейсы, и хозяева пароходов должны были бы
пойти на уступки из-за страха огромных потерь, так и потому, что множество
народа (особенно босяков, которые могли бы быть опасны, как заместители
стачечников) уходит на страду, на косовицу»[8].
[1]
Плеханов. «Русский рабочий в революционном движении», стр. 18.
[2]
См. об этом в брош. «Рабочее движение в Иваново-вознесенском районе». Женева 1902 г.,
стр. 22–23.
[3]
В 1893‑м году, насколько могу припомнить, в обращении были следующие заграничные
издания: «4 речи петербуржских рабочих», «Речь Варлена», «Речь Алексеева», «Кто
чем живёт», Дакштейна. «Всероссийское разорение» и «Наши разногласия»
Плеханова, Манифест коммунистической партии, Лассаль «О сущности конституции» и
«Программа работников», Маркс «Наёмный труд и капитал» и листки Фонда вольной
русской прессы.
[4]
Энгельс «Происхождение семьи, частной собственности и государства», Бебель «Женщина
и социализм», Каутский «Эрфуртская программа» и отдельные статьи из Berliner
Arb. Bibliot.
[5]
Лафарг «Религия капитала», Гед «Коллективизм».
[6]
«Рабочий день», «О конкуренции».
[7]
«Рабочее движение в Иваново-вознесенском районе», стр. 22.
Комментариев нет:
Отправить комментарий