Резче и последовательнее всего этот процесс поглощения
сознательности стихийностью проявляется на Северо-Западе, в районе деятельности
только что слагавшегося в то время «Всеобщего Еврейского Рабочего Союза в
Польше и Литве», («Бунда»). Мы уже говорили, что во всём этом районе почти
совершенно отсутствует крупная фабрично-заводская промышленность, преобладает
ремесленное производство. Вряд ли где-либо в другом месте земного шара можно
найти более беспросветную, более безысходную нужду, чем у еврейского ремесленного
пролетариата. Здесь царят самые грубые формы эксплуатации. Якобы — патриархальные
отношения между еврейским богачом — предпринимателем и еврейскими рабочими
только усугубляют нестерпимый гнёт. К гнёту экономическому, к презрению, с
которым еврейская буржуазия относится к «благодетельствуемым» ею рабочим,
следует добавить ещё неподдающийся никакому описанию гнёт политический. Русский
обыватель, вообще, не очень-то избалован гражданскими правами, и полицейский
произвол, произвол всякого носящего кокарду чиновника для него вещь вполне
обычная. С этим русский «гражданин» свыкается уже, что называется, с пелёнок.
Но того полицейского рабства, которое свило себе гнездо в «черте еврейской
оседлости», трудно себе представить даже и бесправному обывателю центральных
губерний.
Реакция 1880‑х годов жестоко отомстила всему еврейству за
тех отдельных революционеров из его среды, которые украсили своими именами
славную эпопею 1870‑х и начала 1880‑х годов. В лице Победоносцевых, Игнатьевых,
Плеве и Ко она сначала натравила на евреев тёмную христианскую
массу, организовав еврейские погромы, а затем всех их загнала в «черту
оседлости», предоставив еврейской бедноте съедать друг друга в погоне за жалкой
коркой хлеба. Масса ремесленников, которые до того кормились в крупных городах
или находили себе заработок в деревнях, где они нередко являлись единственными
представителями ремесла, теперь насильно скучиваются в маленьких местечках и
городках. Здесь они утрачивают свою прежнюю ремесленную самостоятельность и
превращаются даже не в наёмных рабочих, а сразу заполняют собой ряды громадной
резервной армии безработных, готовых отдать себя в кабалу всякому, кто
осчастливит их предоставлением работы и отдалит, таким образом, голодную
смерть.
Что касается еврейской буржуазии, менее всех пострадавшей от
еврейских погромов, то так или иначе она довольно быстро приспосабливается к
новым для неё условиям. Подобно тому, как это происходило в средневековом «гетто»,
она за деньги покупает себе свободу и гражданские права. Гордые кокардоносцы,
начиная от губернатора и кончая последним городовым или стражником, очень скоро
оказываются на постоянном жалованье у еврейских богатеев и дружно содействуют
им в эксплуатации еврейской массы. Еврейское духовенство, подобно всякому
духовенству вообще, становится на сторону сильного, на сторону богатых и власть
имущих. Оно направляет все свои усилия на то, чтобы окончательно заглушить в
без того тёмной еврейской массе всякую человеческую искру, всякую попытку
борьбы с существующим порядком вещей. С малых лет, т. е. чуть ли не с
пятилетнего возраста, головы еврейских мальчиков подвергаются обработке в так
называемых, «хедерах» (еврейских духовных школах), где им прививают восточный
фатализм, надежду на бога, как на единственного вершителя человеческих судеб, и
где в них с первых же шагов глушится даже самая малейшая искра протеста.
Еврейские погромы, полицейский гнёт, экономическое рабство, — всё это вызывает
в евреях одни лишь стоны, слезы, жалобы, а не желание дать отпор, бороться,
отомстить насильникам. Бог накажет жестоких обидчиков своего избранного народа;
он же, т. е. народ, должен терпеливо ждать, пока не придёт Мессия и не
выведет его из нового пленения вавилонского. И в то время, как еврейская масса,
страдающая от голода и болезней, оплёванная всяким, кому только не лень,
терпеливо ждала своего Мессию, еврейская буржуазия, тоже ожидавшая его прихода,
спешила, не теряя времени, превращать пот и кровь своих нищих собратьев в
деньги и набивала ими свои карманы.
Трудно было даже предположить, что эта жалкая, забитая порабощённая
масса сможет когда-нибудь измениться, вступить на путь борьбы. С недоверием,
как бы поневоле, приступили первые еврейские интеллигенты-марксисты к
пропаганде среди своих соплеменников. Эти интеллигенты, подобно всем остальным
евреям, также загнаны были русским правительством в черту оседлости. Сидеть,
сложа руки, они не могли и, в ожидании благоприятного случая, когда явится
возможность уйти в крупные центры на настоящую работу, они занялись работой
среди еврейских пролетариев.
«Первые еврейские социал-демократические кружки, — читаем мы
в «Материалах к истории еврейского рабочего движения», — возникают в Вильне
приблизительно около 1887 года. Первые интеллигенты-евреи, начавшие пропаганду
среди еврейских рабочих, не думают о создании специально еврейского рабочего
движения. Прикованные к «черте» и лишённые возможности приложить свои молодые
силы к русскому рабочему движению, они волей-неволей начинают работать в
еврейской среде, чтобы дать хоть некоторый выход жажде революционной работы.
Еврейскому рабочему движению они придают второстепенное значение; глаза их
обращены главным образом на русского рабочего, на которого они возлагают все
свои надежды, и от которого они ждут спасения и для еврейского пролетариата.
Они даже считают одной из своих главных задач — создание возможно более тесной
связи между еврейским и русским рабочим движением. Пропаганду ведут на русском
языке; не знающих же русского — обучают грамоте»[1].
Кружковая деятельность, вопреки всем ожиданиям, пошла
хорошо. Жажда знания оказалась очень сильной в еврейской бедноте. Набитые
средневековым талмудистским мусором головы быстро очищаются положительными
знаниями научного социализма. Кружки растут, и социал-демократы евреи начинают
проникаться уверенностью в возможность постановки прочной работы среди
еврейского пролетариата, который представляется им теперь благодарной почвой.
Как к во всей остальной России, в первые кружки попадают главным образом сливки
рабочих — рабочие, знающие русский язык, воспитанные за чертой оседлости.
Характер и методы пропаганды здесь ничем не отличаются от того, что мы видели
уже в других местностях России, с тою только разницей, что пропаганда в черте
оседлости носит, пожалуй, более кабинетный, более догматический характер, что
объясняется отсутствием здесь крупнокапиталистической промышленности. Трудов по
исследованию жизни ремесленников-евреев не было вовсе, и теоретические
положения марксизма приходилось поэтому иллюстрировать чуждыми примерами
Западной Европы.
Вследствие вынужденного догматизма кружков, а также
полнейшего отсутствия стихийного движения среди еврейских ремесленников,
кружковая деятельность приняла здесь тот мертвенный, интеллигентский характер,
о котором мы упоминали уже в одной из предыдущих глав нашей работы. «Занятия ведут
по старому, унаследованному от предшественников шаблону, занимаются
естественной историей, географией, историей и политической экономией.
Пропаганда идей научного социализма носит абстрактный характер без определённых
конкретных выводов для повседневной жизни. На этой пропаганде в кружках,
интеллигенция пока сосредоточивает все свои силы»[2].
«1892‑й год может считаться началом массового рабочего
движения в Зап. крае, говорит Акимов. — Непосредственным поводом для его
проявления послужило, как и всегда в подобных случаях, очень маловажное событие».
«Виленский городской голова, в пику ремесленной управе,
приказал расклеить по городу объявление, что по закону Екатерины II
рабочий день должен продолжаться в ремесленных заведениях не дольше двенадцати
часов. Ремесленники повсюду заговорили о сокращении рабочего дня до законных
пределов, обсуждали вопрос, как бы воспользоваться этим забытым законом[3].
Очень вероятно, что потребовалось такое постороннее и притом
официальное вмешательство, чтобы тёмная, забитая еврейская масса осмелилась
заговорить о восстановлении своих попранных прав. Целый ряд последующих стачек
в различных профессиях начинается с требования «законного» права на
двенадцатичасовый рабочий день.
Эта стихийная стачечная борьба и послужила той почвой, на
которой могло, наконец, произойти сближение сознательных социал-демократов с
бессознательной массой. Но для того, чтобы проникнуть в эту массу, чтобы
повлиять на неё, нужно было радикально изменить характер проповеди. Отвлечённый,
кабинетный характер кружковых занятий мог быть годен для небольшого числа
передовых, уже более или менее сознательных рабочих, для массовой же агитации
он не годился. К массе нужно было подойти с проповедью более конкретного
свойства или, вернее, с конкретным, понятным для неё предложением. Таким
конкретным предложением могли явиться кассы. Они не были новостью у еврейских
ремесленников: со времён цехов в целом ряде профессий сохранились ещё кассы
взаимопомощи подмастерьев. «Среди рабочих (еврейских), — говорит Акимов[4],
— исстари существовали кассы для поддержки борьбы против хозяев за улучшение
условий труда; может быть, даже эти организации ведут своё начало от времён
существования в Польше и Германии цехов, в которые не принимались еврейские
рабочие; по крайней мере, некоторые обычаи этих касс напоминают цехи:
торжественный обряд принятия новых членов, ежегодный цеховой праздник, хранение
в глубокой тайне всех дел общества. Один сведущий в этом вопросе писатель нашёл
в Могилеве очень старые кассовые книги, принадлежавшие организации, не
допускавшей в свои члены хозяев. Один мой товарищ встретил в Житомире старую
тайную организацию рабочих, которым удалось добиться значительного улучшения
своего быта долгой, упорной борьбой, история которой свято хранится в
преданиях; когда к ним явились пропагандисты-социалисты, они были встречены
очень враждебно. В Лодзи старая профессиональная организация «Ахдус» («солидарность»)
пользовалась такой репутацией, что это имя стало нарицательным для
организованных рабочих и даже вообще для всех сознательных рабочих».
Вопреки мнению Акимова, можно с уверенностью сказать, что
описываемые им кассы ничего общего с кассами борьбы не имели; это были типичные
цеховые кассы на случай похорон, болезней и временной безработицы. Когда
социал-демократы, в целях сближения с массой, стали проникать в эти кассы, то,
как это, впрочем, указывает и сам Акимов, они встретили там отпор. И нужно
было, чтобы уже началась стихийная экономическая борьба, — борьба вначале
неудачная, кончившаяся поражением рабочих, чтобы они поняли необходимость
превращения этих касс взаимопомощи в стачечные, боевые кассы. В некоторых
случаях наряду с кассами взаимопомощи, отличавшимися особой консервативностью,
приходилось даже устраивать свои особые боевые кассы.
Но стачечная борьба, раз она уже возникла, стала
распространяться с неимоверною быстротой. В одном Минске, по свидетельству
доклада Бунда Парижскому конгрессу, за одно двухлетие 1894–1896 г. было 45
стачек; за это же время в Вильне было 56 стачек, в которых принимало участие 27
профессий. Каждая стачка создаёт и боевую кассу. В 1895 году в Вильне
насчитывается уже 850 сорганизованных вокруг касс рабочих, а в Минске — 870. «Волна
движения разливается всё шире и захватывает всё новые города и районы.
Просыпается щетинный район (Вилковишки, Креславка, Выстинец), начинается
движение в Брест-Литовске, в Белостоке. Кассы борьбы растут, как грибы.
Усиливается и стачечное движение, и стачки считаются уже теперь десятками»[5].
Мало-по-малу отдельные кассы начинают соединяться между
собой, создаются организации целой профессии. Вот история одной из таких
организаций: «Когда в щетинном районе началось движение за 12‑час. раб. день,
агитаторы-щетинщики собрались для обсуждения вопроса «о значении борьбы за 12‑час.
раб. день и за отмену посредничества для щетинщиков всего края» (щетинщиков в нашем
крае несколько тысяч человек). На собрании было выработано несколько положений,
которые легли в основание брошюры, специально написанной на вышеозначенную
тему. Таким образом были впервые выработаны общие пункты борьбы для всего
щетинного района. Недоставало лишь общей организации, которая бы объединила
всех щетинщиков в их борьбе. Хотя пока такой организации ещё нет, щетинщики
фактически во всех серьёзных случаях действуют сообща и даже съезжаются для
обсуждения вопросов о своей борьбе и тактике. На этом небольшом съезде было
впервые заложено основание для будущего «Всеобщего союза рабочих щетинщиков в
Польше и Литве»[6].
Уже в 1896 г. «на интернациональном социалистическом
конгрессе в Лондоне еврейский пролетариат был представлен четырьмя делегатами —
от Варшавы, Вильны, Минска и Сморгони, где вместе было организовано свыше
3 000 еврейских рабочих»[7].
Итак, рабочее движение в Северо-Западном крае стало
несомненным фактом. Небольшие Виленский и Минский кружки из передовых рабочих и
нескольких интеллигентов разрослись в стройное и сильное рабочее движение.
Мы видели, что во всей остальной России рост стихийного
рабочего движения не оказал никакого принижающего действия на
социал-демократическую сознательность руководителей. Намеченная в кружках
социал-демократическая тактика, при выступлении перед массами, только получила своё
осуществление на деле. Как же обстояло в этом отношении дело в районе «Бунда».
«Группа интеллигентов, получившая революционное крещение от
народовольцев и принявшая затем социал-демократические принципы, пытается
вызвать рабочий класс к политической жизни путём пропаганды своих идей в
кружках рабочих. Это средство оказалось недействительным: широкие слои рабочего
класса остались недоступны пропаганде»... «они (еврейские социал-демократы)
были чужды... рабочему классу, и потому их страстное желание вести еврейский
пролетариат к его великим задачам не могло не остаться тщетным»[8].
Но вскоре социал-демократы одумались и поняли, что «стихийная борьба
пролетариата ведёт к тому самому исходу, который сознательно выбрал себе
социал-демократ и признал своим идеалом»... «Развитие движения, как фатум,
отодвигало на второй план культурническую работу революционеров»[9].
Вот как, по Акимову, совершался у еврейских
социал-демократов поворот от кружковой деятельности к агитации; но даже и по
его мнению дело при этом не обошлось «без сужения задач социал-демократии ради
возможности руководить широкими массами пролетариата»[10].
Мы уже знаем, что появившаяся в 1894 году брошюра «Об
агитации» формулировала совершающийся переход от кружковщины к агитационной
деятельности. Мы знаем также, что эту брошюру приветствовали все тогдашние
социал-демократы, приветствовали главным образом за те практические указания, которые
автор её даёт агитаторам. Когда брошюра «Об агитации» вскоре после её написания
появилась в Нижнем, то там она вызвала некоторое недоумение, так как члены
нижегородской организации вычитали в ней временный отказ от политической
борьбы. Узнав, что Московская организация собирается издать эту брошюру, они
посылают в Москву специального человека с требованием выяснить вызвавший
сомнение пункт. На состоявшемся совещании сначала Московской организации, в
присутствии нижегородского делегата, а затем организации Нижегородской, в
присутствии московского делегата, вопрос о политической борьбе подвергнут
подробнейшему обсуждению; и тут и там решено было ни в коем случае не
откладывать политическую агитацию и не отделять её от экономической. Что же
касается брошюры «Об агитации», то было постановлено при издании её исправить
или, точней, комментировать те места её, которые, как предполагалось, были
вызваны особыми местными условиями работы среди еврейских ремесленников и могли
дать повод к сомнениям. Единогласно все пришли к тому заключению, что
экономическая борьба в России должна носить политический характер[11].
Таково было общее мнение всех, работавших тогда в России. «Первые
социал-демократы этого периода, — говорит один из видных практических
работников того времени, Ленин — усердно занимаясь экономической агитацией (и
вполне считаясь в этом отношении с действительно полезными указаниями тогда ещё
рукописной брошюры «Об агитации»), не только не считали её единственной своей задачей,
а, напротив, с самого начала выдвигали самые широкие исторические задачи
русской социал-демократии вообще и задачу ниспровержения самодержавия в
особенности»[12].
Точно такой же взгляд на задачи социал-демократов, какой
выражали первые социал-демократы всей остальной России, был и у виленских
товарищей, в том числе и у автора брошюры «Об агитации». Но причислить к числу
этих первых сознательных
социал-демократов оратора на майском собрании агитаторов в Вильне в 1895 г.
мы ни в коем случае не считаем возможным[13].
Его речь «Поворотный пункт в истории еврейского рабочего движения» показывает,
насколько сильно работа среди ремесленной массы успела уже принизить
социал-демократическое сознание руководителей. В своей речи оратор приветствует
более демократический и
материалистический характер, принятый движением еврейских рабочих. «Демократический
характер теперешнего периода нашего движения сравнительно с прошлым, — говорит
он, — заключается в том, что мы свою
программу, свою тактику, свою борьбу приспособили к массе» (курсив
подлинника)[14].
Московские, петербургские, екатеринославские и другие
товарищи, перейдя к агитации, приспособили к массам свою борьбу и, пожалуй, ещё
тактику, но программа осталась у них неприкосновенной; приспособлять её к
потребностям массы они не могли и не желали. Они не могли также согласиться с
вульгарным пониманием роли социалистов, выраженным хотя бы в следующих
положениях виленского оратора. «Политического движения мы ожидаем не от того
времени, когда нам удастся убедить массу, что наши политические идеалы
справедливы, а тогда, когда в массе выработаются, вследствие экономического
развития, политические потребности». Социал-демократам нечего, по его мнению,
развивать классовое самосознание массы, нечего проповедовать идею социализма: —
«вера во всемогущество наших идей и теорий — это идеалистическое мировоззрение».
«Если история движется борьбой классов, то роль идей в истории заключается лишь
в выражении и освещении материальных потребностей»[15].
Следовательно, если масса в данную минуту борется за 12-часовой рабочий день,
было бы «идеалистично», «буржуазно», «недемократично» толковать ей о политике,
о 8‑ми часовом рабочем дне, о классовой борьбе вообще, о социализме, словом — обо
всём том, что не вытекает непосредственно из её ближайших потребностей. Ведь
только «мыслящее меньшинство живёт преимущественно идейной жизнью, борется не
за лучшее материальное положение, а за торжество той или другой идеи». В
противоположность ему, «для массы материальные потребности являются самыми
важными»[16].
«Тот взгляд, что для экономического освобождения пролетариата первое условие — его
умственное и нравственное развитие, — этот взгляд есть нечто иное, как
отражение в голове рабочего обыкновенного буржуазного взгляда, что
экономическое превосходство буржуа над рабочими есть следствие его более
высокого умственного и нравственного развития. Каждый образованный буржуа
подпишется под программой наших противников, что прежде, чем думать об
улучшении своего положения, работник должен стать развитою личностью — он даже
даст вам двугривенный и старую азбуку для этой благой цели[17].
Противники виленского оратора словами автора брошюры «Об
агитации» возражали ему, что агитатор «должен идти шагом дальше, чем пойдёт
масса, он должен осветить в её глазах её борьбу, объяснив её значение с более
общей точки зрения противоположности интересов, должен, таким образом, «расширять
горизонт массы»[18].
Другими словами, он должен стихийно-возникающую борьбу освещать с классовой
точки зрения. А для этого прежде всего необходимо, чтобы сам он был
социал-демократом и обладал знакомством с теорией, которая, правда, как и
всякая другая теория «создалась на почве материальных потребностей данного
класса[19],
а в нашем случае пролетариата, но далеко ещё не сознана им. «Утопично
предполагать, — говорит далее автор брошюры «Об агитации», — что русские
рабочие в общей своей массе могут повести политическую борьбу, если только не
выяснить с достаточной убедительностью необходимость её в их собственных
интересах». Но кто-же должен выяснить это? Виленский оратор полагает, что это
сделает сама жизнь, так как «нравственность и самосознание рабочего класса создаётся
в процессе развития экономической борьбой»[20],
стало быть, пропагандисту и агитатору делать здесь совершенно нечего. Раз
политическая борьба не является ещё потребностью масс, то и говорить о ней
незачем, иначе эта масса окажется «пассивным стадом, не играющим никакой
сознательной роли и слепо идущим за тем либо иным пастухом». Поэтому нет
надобности и развивать самосознание отдельных рабочих, проводить их через
пропагандистские кружки, готовить из них руководителей массового движения, так
как это будет лишь «распространение... идеи между критически мыслящими
личностями и содействие выработке таких личностей», что вовсе нежелательно,
потому что это являлось-бы «аристократизмом буржуазной интеллигенции,
нераздельно связанной с её идеализмом, верой в то, что историей двигают идеи»[21].
Первые социал-демократы, в том числе и автор брошюры «Об
агитации», которого уже никоим образом нельзя заподозрить в пристрастии к
кружковщине, не соглашались с виленским оратором. В брошюре «Об агитации»
говорится: «Мы не признаем ни одной из крайностей: ни оторваться от
практической почвы и только учиться, ни агитировать в массе, не занимаясь в то же
время теоретически. Лишь параллельная деятельность, восполнение одного другим, даёт
действительную подготовку и вырабатывает прямые убеждения».
Несогласными с виленским товарищем оказалось и большинство
спропагандированных рабочих. «Среди рабочих, — пишет Акимов[22],
— шло какое-то брожение, свидетельствовавшее о том, что их не удовлетворяет
деятельность их идеологов, учителей.
«Спропагандированные рабочие с Абрамом, резчиком, во главе
объяснили своё недовольство переходом революционеров к агитации. Они не поняли
глубокого смысла этого изменения тактики; им казалось, что, отказываясь от
кружковой пропаганды, интеллигенция оставляет свою культурную роль, хочет
воспользоваться бессознательным стихийным движением массы, смотрит на рабочих,
как на пушечное мясо». Вполне сочувствующий «глубокому смыслу этого изменения
тактики» Акимов, само собой разумеется, обрушивается на сознательных рабочих. «Кружковые
рабочие, — пишет он, — оказались менее демократичны, чем революционеры из
интеллигенции; они чувствовали себя выше массы, и их коробило появление на
сходках некультурного рабочего; поэтому от движения устранились целые ремёсла,
как, напр., наборщики, которые прежде были впереди»[23].
Не вернее-ли будет предположить, что эта оппозиция передовых
рабочих объяснялась не их «аристократизмом», а большей сознательностью, большей
социал-демократичностью, чем у их новых учителей? Не повторилось-ли в данном
случае то же явление, которое отметил Плеханов, говоря о Северно-русском
рабочем союзе? «Ответ Северно-русского рабочего союза редакции «Земли и Воли»
показал, что по крайней мере члены этого союза раньше нашей «интеллигенции»
поняли всю неуместность «политического невмешательства рабочего класса»[24].
Сам Акимов вынужден был признать, что оппозиция виленских сознательных рабочих
являлась протестом против одностороннего увлечения агитацией, против сужения
задач социал-демократии ради возможности руководить широкими массами
пролетариата.
«Недовольство новой тактикой выразилось, однако, не только в
идеализации предыдущего периода кружковщины. Недовольны ею были также и
предвозвестники новой фазы движения. Они находили, что экономическая борьба не
должна являться исключительным предметом забот социал-демократии, что надо
также пользоваться каждым случаем для «политической агитации».
Но поворот в истории еврейского рабочего движения
совершился. В 1895 г. на еврейских социал-демократов обрушивается тяжесть
правительственного внимания. За арестами в Белостоке следуют аресты в Вильне,
Лодзи и Варшаве. Основатели работы среди еврейского пролетариата[25]
попадают в тюрьму, идут в ссылку, а их места занимаются единомышленниками
автора «Поворотного пункта»; «прекращается виленская оппозиция, становятся на
почву агитационной тактики и поднимают самую широкую агитацию в массе.
Организуются профессиональные союзы и кассы борьбы»[26]
и, — добавим мы от себя, — на время во всём районе Северо-западного края
прекращается социал-демократическое
движение, уступая место движению «чисто рабочему» т. е. тред-юнионистскому,
и притом сильно окрашенному в узконациональный цвет.
Переход к широкой агитационной работе среди еврейской
ремесленной массы, настроение которой, как и настроение всего угнетённого
еврейского народа, было резко националистично, заставило новых руководителей
движения, не отличавшихся, как мы видели, строгой социал-демократической
выдержкой, вступить на путь компромисса и удариться в шовинизм. Само собой
разумеется, что мы никоим образом не можем считать компромиссом тот факт, что
первые еврейские социал-демократы в массовой агитации стали прибегать к
еврейскому жаргону. Это было необходимо, потому что вести широкую агитацию на
языке, непонятном массам, было немыслимо. Но приступить к агитации на еврейском
жаргоне не значило ещё начать «еврейскую» агитацию. И первые социал-демократы
такой агитации не вели, они усердно боролись против палестинофильствующих
буржуазных интеллигентов, которые как раз в то время стали расширять свою
деятельность среди еврейского народа. Им (социал-демократам) было ясно, что
пролетариат всех национальностей, входящих в Россию, объединённый одним общим
гнётом, страдающий от одного и того же политического строя, может освободиться
лишь общими, совместными усилиями. До какой степени ясно было
социал-демократическое сознание первых руководителей еврейского рабочего
движения, свидетельствуют нижеследующие строки, выписанные нами из изданной в
Вильне в 1895 г. брошюрки по поводу стачки на папиросной фабрике
Эдельштейна:
«Нет единого еврейского народа: внутри его имеется два
народа, два враждебных класса, и борьба этих классов дошла до таких размеров,
что её не может уже погасить ни уважение к синагоге и духовенству, ни грозная
власть начальства».
И далее:
«Нам ли сожалеть об этом? Нам-ли стараться помешать этому?
Ведь мы только в этой борьбе с капиталистами почувствовали себя людьми, только
на этой борьбе научились понимать свои интересы, только в этой ненависти к
капиталу мы воспитали к себе любовь и братское чувство к своим товарищам по
страданиям, ведь только из этого раскола между капиталом и трудом возросло наше
сознание, в этой борьбе оно развилось и окрепло. Нам-ли жалеть о тех старых
временах, когда невежественные, презираемые и ненавидимые снизу, оплёвываемые и
притесняемые сверху евреи влачили жизнь дикарей, вечно трясущихся за своё
жалкое существование, вечно ожидающих грозы? Нам-ли жалеть о потере связи между
еврейским бедняком и еврейским магнатом, когда мы вместо неё приобрели связь,
соединяющую нас с рабочим, русским, польским, литовским, с рабочими всех стран?
Будущее несёт нам укрепление этой связи, рост нашей силы и, нашего сознания;
чего же нам жалеть о тёмном прошедшем, без борьбы, без раскола, но зато и без
жизни?»[27].
Первые еврейские социал-демократы понимали, что освобождение
еврейского пролетариата, а с ним вместе и всего еврейского народа от
политического рабства и всех специальных форм национального угнетения может
осуществиться лишь тогда, когда весь пролетариат России стряхнёт с себя цепи
бесправия и произвола и завоюет политическую свободу себе и всей России.
Совершив поворот от сознательности к стихийности, новые
руководители еврейского пролетариата повернули и от этого единственно верного
разрешения национального вопроса к мелкобуржуазному национализму. Восприемник
новой тактики, автор не раз уже цитированного «Поворотного пункта», уже обеими
ногами стоит на этой мелкобуржуазной точке зрения. «Нашей буржуазной
интеллигенции, — говорит он, — и в голову не приходит, что еврей только от
собственной деятельности может ожидать
улучшения своего положения... взгляды этой буржуазной интеллигенции сыграли
прямо вредную роль в нашем движении, которое в первое время испытывало на себе
влияние этой национальной пассивности... в первые годы нашего движения мы всего ожидали от движения русского
рабочего класса и на самих себя смотрели только, как на придаток к
общерусскому рабочему движению»[28].
Первые социал-демократы, говоря о русском движении, о русском
рабочем классе, стоя на социал-демократической точке зрения, подразумевали под
этим российское движение, российский пролетариат, т. е.
совокупность всех рабочих, живущих в России, без различия национальностей.
Автор же «Поворотного пункта» придаёт эпитету «русский» национальную окраску, —
ту окраску, которая свойственна мечтающему о Палестинском отечестве мелкому
ремесленнику. Только с этой точки зрения понятно его заявление: «мы... должны
помнить, что наш демократический лозунг, «всё посредством народа», не позволяет
нам ожидать освобождения еврейского пролетариата от экономического, политического
и гражданского порабощения ни от русского, ни от польского движения»[29].
Правда, он соглашается, что «без успеха русских и польских товарищей мы многого
не добьёмся; но, с другой стороны, — продолжает он, — мы уже не можем
по-прежнему ожидать всего от русского пролетариата, как наша буржуазия ожидает
всего от русского правительства и чиновничьего либерализма. Мы должны иметь в
виду, что русский рабочий класс в своём классовом развитии будет встречать
такого рода препятствия, что каждое ничтожное завоевание ему будет стоить
страшных усилий, а потому ему лишь постепенно и упорной борьбой удастся
добиться уступок политических и экономических; а в таком случае очевидно, что,
когда русскому пролетариату придётся жертвовать некоторыми из своих требований
для того, чтобы добиться хоть чего-нибудь, он скорее пожертвует такими
требованиями, которые касаются исключительно евреев, например, свободы религии
или равноправия евреев»[30].
Типичная мелкобуржуазная психология, признающая только борьбу за материальные,
будничные потребности, не в состоянии, конечно, постичь великой идеальной
миссии пролетариата, который, борясь за своё освобождение, борется вместе с тем
и за освобождение всех угнетённых. «Поставив
в центре программы массовое движение, — читаем мы дальше в «Поворотном
пункте», — мы должны были приспособить
нашу пропаганду и агитацию к массе, т. е. сделать их более еврейскими.
И в этой перемене мы видим новую нашу победу над заимствованными у буржуазной
интеллигенции взглядами»[31].
Здесь, как и всюду, под словами «буржуазная интеллигенция»
автор подразумевает основателей еврейского рабочего движения, первых
социал-демократов, «виленскую оппозицию», среди которой, как нам известно, было
не мало рабочих — сознательных социал-демократов.
Итак, оппозиция была сломлена и мелкобуржуазный
националистический инстинкт одержал верх над здоровой идеей о международности
пролетариата, которая под влиянием первых социал-демократов начала было уже
проникать в массу еврейских рабочих. Вместо сознательного
социал-демократического движения начала 1890‑х годов в Северо-Западном крае с 1895
года начинается широкое, чисто профессиональное еврейское рабочее движение.
Понадобилась зубатовщина, разные независимцы, фон-Вали, чтобы снова придать
этому движению более революционный характер. Но черты мещанства остались
навсегда в Бунде.
[1]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Вып. 1, стр. 28.
[2]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Вып. 1, стр. 29.
[3]
«Очерк развития социал-демократии в России». Стр. 13.
[4]
«Очерк развития социал-демократии в России». Стр. 15.
[5]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Вып. 1, стр. 50.
[6]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Вып. 1, стр. 52–51.
[7]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Вып. 1, стр. 57.
[8]
Акимов. «Очерк развития социал-демократии в России». Стр. 12–13.
[9]
Акимов. «Очерк развития социал-демократии в России». Стр. 17–18.
[10]
Акимов. «Очерк развития социал-демократии в России». Стр. 18.
[11]
К сожалению, у меня под руками не имеется изданного в Москве
гектографированного экземпляра этой брошюры, и потому я с точностью не могу
указать, какие именно исправления были сделаны в ней; но, как участник и
московского, и нижегородского совещаний, помню, что дело касалось главным
образом невозможности «чисто экономической» борьбы.
[12]
Ленин, «Что делать». Stuttgart. 1902, стр. 21.
[13]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 145–146.
[14]
Речь эту произнёс Мартов.
[15]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 149–150.
[16]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 148.
[17]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 150–151.
[18]
«Об агитации» Женева 1696 г.
[19]
«Об агитации» Женева 1696 г.
[20]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 151.
[21]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 149.
[22]
«Очерк развития социал-демократии в России», стр. 18.
[23]
«Очерк развития социал-демократии в России», стр. 18.
[24]
«Социализм и полит. борьба» Спб. 1906 г. Стр. 41.
[25]
Супруги Айзенштадт, Гожанский, Койген, Фридман.
[26]
«Очерк развития социал-демократии в России» стр. 18.
[27]
Цитируем по «Докладу представленный делегацией русских социал-демократов
Международному рабочему социалистическому конгрессу в Лондоне в 1896 г.»
Женева. Стр. 19.
[28]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 152.
[29]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 153.
[30]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения». Стр. 154.
Комментариев нет:
Отправить комментарий