Говоря о «Поворотном пункте в истории еврейского рабочего
движения», я уже указывал[1],
что автор этой статьи противопоставляет рабочих «буржуазной» интеллигенции, к
которой он целиком причисляет всех действующих среди рабочих сознательных социал-демократов.
«Материалистический характер теперешнего нашего движения, — говорит
он, — в сравнении с прежним состоит в том, что все наши надежды и ожидания
опираются не на веру во всемогущество наших идей и теорий... но основаны на
потребностях массы, на развитии этих потребностей и на изменении самой массы
под влиянием этого развития»...[2]
«Мыслящее меньшинство одно только живёт преимущественно идейной жизнью, борется
не за лучшее материальное положение, а за торжество той или другой идеи»[3].
Рабочие массы способны бороться не за «идею», а за кусок хлеба, за осязаемое
улучшение своего положения, поэтому ложна та теория, которая учит, «что для
экономического освобождения пролетариата первое условие его умственное развитие»[4],
т. е. его классовая сознательность, потому что только о ней и шла речь у
противников автора.
«Буржуазная» интеллигенция идёт к рабочим с предвзятой
мыслью вырвать из их среды «критически мыслящих личностей» и при их содействии
повести за собой всю рабочую массу к тем целям, которые диктуются этой
интеллигенции её классовым положением. Буржуазия не может мириться с
существующим политическим строем, собственных сил у неё нет, вот почему она и
хочет воспользоваться рабочими. С лёгкой руки автора «Поворотного пункта»
подобная точка зрения с 1897 года начинает всё больше и больше распространяться
среди практических работников и в остальной России. Интеллигенция вся «буржуазная»,
и в той борьбе, которую ведут стихийно, неорганизованно рабочие, она не
заинтересована. Можно ли ей, следовательно, доверять, когда она берётся
руководить рабочим движением, организовать его? Конечно нет, потому что рано
или поздно она должна проявить свою классовую сущность и изменить чисто рабочим
целям. Она «чужая» — и этим все сказано.
Литература группы «Освобождение Труда», как мы уже видели,
всё время тоже резко выделяла в особую категорию «демократическую» и «социалистическую»
интеллигенцию. Читая Аксельрода, нельзя было найти ответа, почему рабочие
должны доверять этой интеллигенции. Большая «темпераментность», «народолюбие» и
т. п. чисто индивидуальные качества могли служить плохой гарантией тому,
что вся буржуазно-демократическая или, что то же, «социалистическая»
интеллигенция будет верна рабочим. Сознательный рабочий мог понять, почему он должен стремиться к социалистическому строю,
т. е. быть социалистом, но он не находил ответа на вопрос, почему должна
быть «социалистичной» интеллигенция, которая по своему положению связана с
высшими классами, заинтересованными в сохранении существующего экономического
строя. Как связать эту её «социалистичность» с общим взглядом на классовую
борьбу, классовую психологию? Мы знаем, как отвечали на эти сомнения первые
социал-демократы-практики. Они утверждали, что неверна уже сама исходная точка
зрения, считающая «буржуазной» всю интеллигенцию, приводили в доказательство
страшно быстрый рост дифференциации в её среде и указывали, что отношение хотя
бы наёмного сотрудника газеты к её издателю или земского служащего к «хозяевам»
земства — землевладельцам по существу, ничем не отличается от отношений между
фабричным рабочим и владельцем фабрики. По их мнению, далеко не вся учащаяся молодёжь
была «социалистичной», а только та, которая с детства узнала нужду и сейчас
вынуждена жить своим заработком. Бывают, разумеется, случаи, когда то, либо
иное интеллигентное лицо, не будучи по положению своему пролетарием, становится
на пролетарскую точку зрения; но такие случаи являются лишь исключением. Как
правило — социал-демократичной может стать только пролетарская интеллигенция.
Такое объяснение удовлетворяло рабочих, и они не делали никакого различия между
этой интеллигенцией и интеллигенцией, вышедшей из их собственной среды, между
интеллигентами умственного и интеллигентами физического труда.
Но вот, после победы, одержанной марксизмом над народничеством,
в ряды социал-демократии хлынула целая волна интеллигенции, самых разнообразных
категорий, и на место прежнего голодранца-разночинца или вечно недоедающего
студента, в качестве пропагандиста можно было уже видеть какого-нибудь
адвоката, приват-доцента или литератора с именем и общественным положением.
Рабочее дело обсуждается часто уже не в душной чердачной коморке, нанятой для
конспиративных целей на медные гроши пропагандиста или рабочего-интеллигента, а
в буржуазной квартире какого-нибудь сочувствующего или непосредственно
принимающего участие «интеллигента». Да и сами речи начинают меняться. «Мы»,
олицетворявшее полную нераздельность старого пропагандиста со своей аудиторией,
начинает уступать место местоимению «вы», подчёркивающему различие в социальном
положении. Впрочем, и старое «мы», произносимое теперь в этой новой обстановке,
звучало фальшью. — «Что общего между мной, думал какой-нибудь рабочий,
возвращаясь с такого собрания, и этой изящно одетой барышней или студентом, в
квартире которых мы собирались? Какие мы с ними товарищи: я пойду к себе в
холодный, сырой угол, завтра встану в 5 часов на работу, а они «интеллигенты»
будут себе спать на мягкой постели, пока не надоест. Ни холода, ни голода, ни
труда они не знали никогда — разве они могут понять меня и всё наше рабочее
дело?»... Подобные рассуждения мне не раз приходилось слышать от рабочих, и они
всегда являлись исходной точкой их недоверия к интеллигентному руководству. И
чем больше такая непролетарская интеллигенция попадала в рабочее дело, тем
больше должно было сказаться это недоверие. Очень низкий, сравнительно, уровень
марксистской подготовки этих новых «интеллигентов», самое поверхностное
понимание классовой борьбы, взгляд на себя самих, как на выходцев из другой
среды, и потому постоянное старание заставить свою аудиторию забыть об этом,
вынужденное подчёркивание своей эмансипации от буржуазных взглядов — всё это
очень скоро заставило этих интеллигентов прибегать к подделыванию под тон
аудитории, под те мысли, которые уже
господствуют среди рабочих. Они стараются быть служителями пролетариата, а не
его руководителями, не навязывать ему своих взглядов, а только формулировать его собственные взгляды. К таким
интеллигентам рабочие, которым приходилось с ними сталкиваться, чувствовали
весьма понятное недоверие. Это недоверие было подхвачено и обобщено в
положение: «освобождение рабочих есть дело самих рабочих», а потому долой
интеллигенцию из рабочих организаций, из рабочих газет, из руководства рабочим
движением! Долой «интеллигентские» идеи о классовой борьбе, о политике, о «социализме».
«Борьба за экономическое положение,
борьба с капиталом на почве ежедневных насущных интересов и стачки, как
средство этой борьбы — вот девиз рабочего движения»[5].
Любопытно, что автору «Поворотного пункта» пришлось
причислить к буржуазной интеллигенции даже всех сознательных
социал-демократически образованных рабочих, самого же себя он противопоставляет
этой интеллигенции, как истинного выразителя мнений массы. То же самое
приходилось делать и всем новоявленным защитникам «чисто рабочего девиза». «Долой
интеллигенцию!» кричат они громче всех, но сами уходить не желают — для них
должно быть место и в «рабочей» газете, и в «рабочем» комитете. И тут и там они
опошляют рабочую мысль, возводя в принцип
плохо понятое настроение среднего рабочего и таща назад рабочего уже
сознательного.
Нет ничего ошибочнее, как предполагать, что вся так
называемая «экономическая», «чисто рабочая» литература является произведением
рабочих. Возьмём, например, «Рабочую Мысль», тот же первый номер, из которого я
уже не раз цитировал. Рецензент из состава новой «экономической» редакции «Листка
Работника» с удовольствием отмечает и целиком приводит одну статью[6]
из этого номера. Петербуржец же, для характеристики направления «Рабочей Мысли»,
приводит вторую статью, которая и по духу, и по содержанию своему резко
отличается от первой. Какая же из них выражает истинное направление «Рабочей
Мысли»? Я бы сказал обе: первая выражала направление «интеллигентов» — гонителей
интеллигенции, вторая являлась выражением действительной рабочей мысли.
В редакции «Рабочей Мысли» принимали участие исключительно
интеллигенты[7].
Это достаточно явствует из вычурного, искусственно «упрощённого» языка, которым
написаны некоторые статьи; так писать не может рабочий, так пишет
подделывающийся под тон рабочего интеллигент. И вот, судя по тону, по стилю, я
думаю, что не ошибусь, если скажу что вторая, приведённая у Петербуржца, статья
написана рабочим. Обе статьи исходят из одной общей формулы, что «улучшение
положения рабочих зависит от самих рабочих».
«Живучестью рабочее движение обязано тому, — читаем мы в
первой статье, — что рабочий сам берётся, наконец, за свою судьбу, вырвав её из рук руководителей. Это
вполне понятно. До тех пор, пока движение было лишь средством успокоения
больной совести кающегося интеллигента, оно было чуждо самому рабочему»[8].
Рабочие вырвали свою судьбу из рук руководителей — вот самая главная заслуга
рабочего движения последнего времени, по мнению интеллигента-сотрудника «Рабочей
Мысли», и вот поэтому-то теперь они должны устраивать кассы, которые «будут давать в будущем средства прежде всего
не для занятий, не для книг, а для насущного хлеба во время разгара боя, во
время стачек» (курсив автора)... «Пусть рабочие идут в борьбу, зная, что
борются они не для каких-то будущих поколений, а для себя, для своих детей,
пусть помнят, что каждая победа, каждая пядь отбитая у врага, есть пройденная
ступень лестницы, ведущей к их собственному благополучию; пусть имеющие силы
при этой общей интеллигентской массы начинает выделяться
радикально-демократическая интеллигенция. «Средства, употребляемые либералами,
и достигнутые ими непосредственные осязательные результаты содержат в себе,
правда, революционную силу, но лишь в скрытом состоянии, из которого её ещё нужно
превратить в живую энергию; для этой исторической роли как бы назначены
полупролетарии и пролетарии интеллигенции, учащаяся молодёжь и, вообще,
наиболее темпераментные и наиболее демократические элементы интеллигенции[9].
Впрочем, и либеральные помещики далеко не очарованы своей тихой, кропотливой
работой подкапывания и подтачивания устоев. И они чувствуют себя отвратительно
под давлением тяжёлой руки бюрократии и хотели бы освободиться от неё, но
либеральные помещики и хорошо оплачиваемые редакторы «уважаемых» газет склонны
резонировать, что нельзя де пробить стену лбом. На что
радикально-демократическая интеллигенция им заявляет: «Мы никогда не
удовлетворимся и не желаем удовлетворяться вашим черепашьим прогрессом. Ваше
смирение безнравственно. Источники его — трусость и эгоистический страх за ваши
личные интересы. Наш же лозунг гласит: бесстрашная, беспощадная война с власть
имущими не на живот, а на смерть. А так
как наших сил не хватает, то мы призовём угнетённые массы на революционную
арену (курсив мой М. Л.) и научим их бороться с угнетающим их
общественным строем и вооружим их к этой борьбе»[10].
Богатые помещики и либеральные редакторы, конечно, могут
только радоваться такому плану поднятия рабочих масс на борьбу; стену прошибить
они очень желают, да сделать это самим и страшно и опасно, ну, а пролетарский
лоб пустить в ход дело хорошее, тем более, что Аксельрод уверяет их, что «в
России, где пролетариат находится ещё только в процессе выделения из веками
жившей в рабстве и невежестве народной массы, он сам стоит ещё в массе своей на
слишком низкой ступени культурного развития, чтобы быть в состоянии — уже в железных тисках абсолютизма — возвыситься
до роли сознательной революционной силы без прямой или косвенной помощи со стороны
буржуазии»[11].
И вот, по точному смыслу сказанного Аксельродом выходит, что следует
поддерживать такое бессознательное состояние пролетариата. Он не раз подчёркивает,
что необходимо тщательно избегать водителями и рабочими. «Причиной нашей
разрозненности, — говорит он, — являются первым долгом те неудобства, которые
приходится встречать при поддержке связей, причём нельзя не признать того грустного явления, что мы сами слишком
мало заботимся о восстановлении связей; но главная причина этого зла
заключается в том, что у нас нет ничего такого, что представляло бы общий
интерес. Разрозненность эта не остаётся бесследной; её результатом является то,
что кружки рабочих, потерявши своего руководителя, ищут восстановления новых
связей через товарищей других заводов или фабрик; между тем их можно было бы
возобновить через лицо, находящееся только в другой мастерской. Так, мне
приходилось встречать организовавшуюся группу товарищей, которая составилась
сама по себе и не знала, как ей примкнуть к Союзу и получать книги»[12].
Не отказываясь от руководителей, автор далёк также и от
того, чтобы суживать задачи рабочего движения, опошлять его, как это делает
автор первой статьи. «Многие из нас, — пишет он, — и, быть может, даже большинство
рабочих, сознают необходимость объединения и желают его, но слишком мало
стараются перейти от слова к делу, утешая себя тем, что сделать этого у нас
пока нельзя; мы видим перед собой мрачную стену монархического строя, которая
препятствует доступу к нам света; мы сознаём всё неудобство нашего пребывания
во мраке, но приступить к той стене не решаемся, видя, как отдельные попытки к
этому ведут к печальным последствиям. Но вот в том то и дело, что мы видим
случаи только отдельных попыток и принимаем результат их за общую неизбежность.
Стена современного строя крепка, и произвол нашего царизма непоборим, но
непоборим только в том случае, когда на это направляются отдельные силы,
которые настолько малы, что падают жертвой произвола. Но дело примет совсем иной
оборот, когда против произвола капиталистов и правительства будет направлена объединённая
сила — сила сознания самостоятельности рабочего класса, справедливые требования
которого должны быть удовлетворены».
В противоположность первой статье мы находим здесь и призыв
к борьбе за будущие поколения: «Историческое положение наше, как рабочего
класса, — читаем мы, — таково, что, работая над достижением своего
благополучия, мы исполняем общественную работу. Мы последний класс. За нами нет
никого. Господство рабочего класса есть всеобщее господство, или, лучше,
всеобщее равноправие, и к достижению его мы должны стремиться; только тогда мы
можем сказать, что жили не напрасно, и это подтвердят наши дети. Чтобы сделать
что-нибудь полезное для рабочего класса, нам необходимо объединить наши силы,
так как требования наши будут удовлетворены только тогда, когда они будут общим
требованием всего рабочего класса, а иначе все наши заявления на принадлежащие
нам права останутся гласом вопиющего в пустыне»[13].
Самый план издания «Рабочей Мысли» автор сводит не к
эмансипации от интеллигентов, не к отказу от теорий, а к тому, чтобы выполнить
ту же задачу, которую ставила себе группа «Освобождение Труда», приступая к
изданию «Работника», т. е. дать возможность самим рабочим обсуждать свои
нужды и выражать свои стремления. При этом автор вовсе не намерен отказываться,
подобно Плеханову, написавшему предисловие к «Работнику», от руководства. «Рабочая
Мысль», — говорит он, — будет отражать жизнь рабочих в её настоящем свете, будет способствовать пробуждению в них
интереса к окружающему, выражая их нужды и клеймя словами презрения и
насмешки нашу опричнину»[14].
Мы нарочно остановились подробней на этих двух статьях
первого номера «Рабочей Мысли», чтобы показать, насколько неверно обычное
представление, будто «Рабочая Мысль» возникла как бы в пику
социал-демократической деятельности «Союза Борьбы», и будто задачей её организаторов
было противопоставить политической агитации «Союза» экономическую агитацию
самих рабочих. Этой цели организаторы не ставили. Приведём словами Петербуржца
историю возникновения «Рабочей Мысли».
«Последняя возникла не сразу. Ещё в начале 1896 г. один
кружок рабочих замышлял издавать свою рабочую газету. И рабочий, ставший
впоследствии одним из основателей и главнейшим сотрудником «Р. М.»,
принадлежал именно к этому кружку. Я не знаю, что помешало этому кружку рабочих
завести свою газету хотя бы весною 1896 г. Быть может, недостаток сил.
Быть может, надежды на издания Союза; я не знаю. Впрочем, косвенным
подтверждением такой догадки может служит то обстоятельство, что в архиве
Петербургского Союза того времени мы могли бы найти несколько рукописей
указанного рабочего, писанных им ещё осенью 1896 г. и переданных им в Союз
для напечатания. Рукописи эти не были напечатаны Союзом, главным образом, по
недостатку для того у Союза технических средств.
В начале февраля 1897 г. Союз выпустил первый и, можно
сказать, единственный номер своей газеты «Петербургский Рабочий Листок»
(помеченный январём 1897 г.). В нём были, между прочим, помещены
корреспонденции двух работниц. Происшедший вскоре после выпуска первого номера «Листка»
провал лишил Союз сил и средств для продолжения этого издания, а рабочих лишил
последней надежды видеть свои рукописи напечатанными. Таким образом, давно
сознаваемая потребность в заведении своей собственной газеты получила в глазах
петербургских рабочих новое основание.
Первый номер «Рабочей Мысли» появился в октябре 1897 года.
Даже трафарет и мимеограф для напечатания «Рабочей Мысли» были собственноручно
приготовлены самими рабочими»[15].
«Десятки лет русские социалисты, — говорит по этому поводу
Акимов, — пытались разбудить мысль рабочего. И со времени Халтурина она
пыталась вырваться, вылиться в речь, проявиться в рабочей газете. Долго, долго
не удавалось ей это в тисках самодержавного политического строя. Наконец, в
двух концах России — в Вильне и в Петербурге — в один и тот же год рабочим
удалось создать свои газеты: «Рабочий Голос» и «Рабочую Мысль». Еврейские
интеллигенты-социал-демократы вняли голосу
рабочего, поддержали, сделали его громким, сильным и славным. Но, как раз
ортодоксальное течение «революционных» социал-демократов осмеяло, осудило Петербургскую рабочую мысль! — Да,
она-таки, действительно, была не учёною, не гибкою, не тонкою мыслью! Тем более
радостно, что всё же нашлись в Петербурге социал-демократы «экономисты»,
которые поддержали её, отдались ей на служение! Зачтутся им за это все их
невольные ошибки, которые делали они при этом на их трудном пути»[16].
Акимов жалуется, что революционная социал-демократия
осудила, осмеяла рабочую мысль без кавычек. Где же и когда она это делала?
Зачем фальсифицировать? Все те статьи в этой газете, которые осмеивались и
осуждались, менее всего были рабочей мыслью. Эти статьи писались теми «экономистами»,
которые выступали от имени рабочих, не зная их или зная слишком поверхностно, и
под флагом рабочей мысли выпускали свои собственные мелко-мещанские, пошленькие
мыслишки о борьбе за собственное благополучие, о пятаке, как о высшем идеале
земного существования. Рабочие менее всего были повинны в таких мыслях, и это видно
из тех корреспонденций и статей, которые, несомненно, были написаны рабочими.
В то время, когда интеллигенты писали о том, что наука,
теории, идеи — достояние меньшинства, у рабочих же никаких других интересов,
кроме «экономических», не имеется, сами рабочие в той же газете отмечали свою
борьбу за эти идеи, за эту науку. Вот что рассказывает один из корреспондентов,
несомненно рабочий:
«В вечерних классах рабочие первого курса заявили
преподавателю, что они русскую историю слушать не желают. Сначала это выразил
один из них, говоря, что слушать о войнах да о величии царей не интересно.
Лектор ответил, что кто не желает, тот может уходить. Но каково было его
удивление, когда рабочие ученики один за другим стали направляться к выходу. 8 человек
уже ушли, когда он стал просить остаться и объяснить, чего они хотят. Все
предложили историю культуры. «Нельзя» был ответ. «Историю Европы и географию?» «Не
могу, мне не приказано». Согласились, наконец, на русском языке и истории
хозяйственного развития России»[17].
В целом ряде писем жалуются рабочие, как на недостаточное
количество «недозволенных» книг, так и на их однообразие. «Одну прочтёшь, то
другую читать неинтересно». Что же отвечают на это редакторы? Что книги
сочиняются интеллигенцией, а она-де плохо знает потребности и обстановку
рабочих, но если рабочие будут описывать «более значительные случаи на их
фабриках», то книги станут более интересными. Рабочие только что указывали,
какую борьбу приходится вести им в воскресных школах за то, чтобы вместо
истории царей им давали настоящую науку. Но воскресная школа, где занятия
ведутся под строгим контролем попа и пристава, науки дать не может, не могут её
дать и доступные рабочим, прошедшие через цензуру, легальные книжки. И вот, в
поисках за этой наукой рабочие обращаются в «свою» редакцию, к представителям
своей «Рабочей Мысли». Но интеллигентные выразители её продолжают пребывать в
глубокой уверенности, что рабочие другими вопросами, кроме тех, которые тесно
связаны с их фабричным бытом, интересоваться не могут; и вот, редакция «Рабочей
Мысли» заявляет, что будет охотно издавать, а также печатать статьи, брошюры и
проч., во 1‑х, о том, как вести экономическую
борьбу, устраивать кассы, союзы, стачки и т. д., во 2‑х, о том, как
боролись и борются иностранные рабочие за лучшую долю и, в 3‑х, статьи
теоретического характера, разъясняющие основные положения политической экономии
и проч., вроде брошюр: «Кто чем живёт», «Что должен знать и помнить каждый
рабочий», «Рабочий день», «О штрафах» 1‑ое изд. и «Как бельгийские рабочие
боролись за свободу»[18].
Все эти брошюры сами по себе, бесспорно, хороши, но разве не
о них писали рабочие, что они однообразны, и если прочтёшь одну, то не захочешь
другой. И действительно, отмеченный «Рабочей Мыслью» список желательных изданий
касается лишь одной стороны вопроса и совершенно не отвечает на те стремления,
которые уже зародились и за которые уже начали
бороться рабочие. Вот эти то тенденции интеллигентных опошлителей рабочей
мысли, тенденции, стремящиеся сузить рамки рабочего движения, и осуждала
революционная социал-демократия. Проявление же действительной рабочей мысли,
поскольку она, вопреки стараниям редакции, всё же пробивалась на страницах
упомянутой газеты, революционная социал-демократия, наоборот, горячо
приветствовала.
Чтобы убедиться в этом, стоит лишь прочесть искренно и тепло
написанную представительницей группы Освобождение Труда — Верой Засулич
рецензию по поводу второго номера «Рабочей Мысли». «Пожелаем же ещё раз, — читаем
мы в этой рецензии, — возможно более широкого развития той чисто рабочей
литературы, образчики которой мы видели в Борьбе»[19]
и «Рабочей Мысли». Между прочим, она будет полезна уже тем, что, заинтересовав
русское общество, познакомив его с истинной физиономией нового борца,
выступающего на то поле, на котором, не дождавшись его, уже погибло столько
русских людей, слишком нетерпеливо рвавшихся к жизни»[20].
«Если бы рассказы о стачках, — говорится в другом месте этой
статьи, — составлялись их участниками, умеющими писать так же хорошо, как
корреспондент «Борьбы», в их описаниях каждая стачка имела бы свой особенный,
характер, именно потому, что авторы передавали бы нам не одни факты, а свои
собственные впечатления от фактов. Такие корреспонденции знакомили бы нас не
только с общим ходом борьбы, но также и с умственной и нравственной физиономией
борцов»[21].
Осмеивая и осуждая «интеллигентские» qusi-научные статьи
№ 4 «Рабочей Мысли», другой сотрудник группы «Освобождение Труда» — Кольцов,
заканчивает свою рецензию следующими словами: «Если мы скажем, что после этих
писаний господ из «интеллигенции» отдыхаешь душой при чтении бесхитростных и безыскусственных
корреспонденций, писанных рабочими, то, надеемся, никто не увидит в этом
заигрыванья с представителями ручного труда, науськивания на представителей
умственного труда. Мы воздаём лишь каждому своё и, повторяя уже высказанную
мысль, что русский рабочий может и должен идти рядом с революционной
интеллигенцией, мы пожелаем только, чтобы среди этой интеллигенции было
поменьше родственников Митрофана Простакова[22]»[23].
Из этих двух рецензий Акимов должен был видеть, что
высмеивались революционный социал-демократией мысли отнюдь не рабочих, а только
тех «интеллигентов», которые, присвоив себе монополию быть единственными
верными толкователями этой мысли, искажали её до неузнаваемости и
фальсифицировали примесью своих, повторяю, мелкобуржуазных мыслишек.
Высмеивались как раз те, герои-«экономисты», которые, по мнению Акимова, за
свои услуги рабочей мысли заслужили себе полного отпущения грехов и царствия
небесного.
Отпущение грехов они действительно получили. Но от кого? От
той буржуазии, которая готова была примириться с подобного рода рабочим движением и даже не прочь была примкнуть к
нему. Любопытно, что как раз в то время, когда среди русских практиков начинают
приобретать господство идеи интеллигентных руководителей «Рабочей Мысли»
начинает сбываться и пожелание Аксельрода, чтобы «теперешнее, далеко нелестное
мнение образованных людей о наших рабочих» уступило бы «место сочувствию и
уважению к ним». Тогда «вместе с увеличением рабочих кружков и объединением их
в один союз будет расти и готовность революционеров из других классов не только
помогать делу этих кружков, но и вступать в них членами»[24].
Но, вопреки ожиданию Аксельрода, это сочувствие рабочие
приобрели не потому, что они вступили на путь борьбы за общенациональную цель
свержения самодержавия, а потому, что их, именующие себя социал-демократами,
руководители тщательно препятствовали рабочим вступить в самостоятельную политическую борьбу. Действительно, буржуазная
интеллигенция с готовностью стала содействовать такой социал-демократии, и не
только содействовать, но и вступать в её организации. Пока наше движение носило
резко классовый характер, пока социал-демократы-практики, призывая пролетариат
на политическую борьбу, в то же время подчёркивали (как это делалось, например,
в спорах с народоправцами) необходимость для него вести эту борьбу изолированно
от буржуазии и лишь координировать её с тем, либо иным оппозиционным течением
среди той или иной части буржуазии, до тех пор революционеры других классов и
сословий были враждебно настроены против социал-демократии.
Буржуазная интеллигенция почти совсем не выделяла из своей
среды социал-демократов, а предпочитала группироваться вокруг преследующей
исключительно «общенациональную», а не «узкоклассовую» цель партии «Народного
Права».
Теперь картина резко меняется. «Народное Право», не сумев
увлечь за собой рабочих, исчезает с революционной арены, а члены этой партии почти все переходят в ряды
социал-демократии. Гора не пошла к Магомету, и Магомет пошёл к горе, но пошёл
он к ней со всеми своими старыми идеями, со всей своей классовой психологией. И
эту психологию стали навязывать рабочим, убеждая их, что это их собственная «рабочая»
психология, их собственная «рабочая» мысль. Идея о междуклассовом положении нашей интеллигенции, которая в течение 15‑ти
лет проводилась группой «Освобождение Труда», благодаря затушёвываниям
классовых противоречий в рядах этой самой интеллигенции и уверениям, будто вся
она стремится к одной и той же революционной цели, что вся она «антикапиталистически
настроена»[25],
что «даже свободомыслящие слои землевладельческого сословия» могут заключить
союз «с организованным авангардом этого (рабочего) класса» — всё это могло
только помочь этим буржуазным выходцам навязать рабочим свою идею и заменить ею
идею революционной социал-демократии.
«Есть полное основание опасаться, — писал Аксельрод, — что,
дальнейшее развитие стачечного движения может отразиться временным истощением
наших сил и повлечь за собою период разочарования и реакции в рядах наших и
самой народной массы. Только постоянно
возрастающий приток новых сил из интеллигенции и сочувствие нашему движению со
стороны прогрессивных слоёв высших классов, вообще, могли бы обеспечить нас
против такой тягостной перспективы. А для создания себе такой опоры в этих
классах мы должны всею своей практической деятельностью, включая и сферу чисто
экономической борьбы, наглядно и неустанно обнаруживать общедемократические
задачи нашего движения и таким путём популяризировать общенациональное
революционное его значение для современной России»[26].
Так поступали
старые социал-демократы-практики, та же мысль проведена и в манифесте 1‑го съезда,
выражавшем настроение всех первых русских социал-демократов, — и что же, как
отнеслась к такого рода деятельности «интеллигенция»? Она чуралась
социал-демократии, обвиняла её в измене «наследственным традициям» и чуть ли не
в прислужничестве правительству. Но когда это революционное настроение
социал-демократии уступило место «одностороннему развитию стачечного движения»,
когда в рядах экономистов поднялась травля революционной социал-демократии,
тогда «прогрессивные слои высших классов» стали аплодировать социал-демократии
и заполнять её ряды.
Ошибка Аксельрода заключалась в том, что он не понял
общественной ситуации в тогдашней России. В 1898 году он воображал, что
прогрессивные слои нашей буржуазии думают так же, как они думали в 1880‑м году,
что они одинаково сочувственно отнесутся к революционному движению сознательного пролетариата, как когда-то
они относились к революционным попыткам интеллигентных
заговорщиков. Тогда буржуазия отлично понимала, что успех революции при бессознательности народа означал не что
иное, как переход власти всецело в её руки, теперь же, как говорится, бабушка
ещё надвое сказала, чем может кончиться революция. Не лучше ли поэтому обойтись
без революции и ограничиться медленными уступками со стороны самодержавия, т. е.
такими реформами, которые не шли бы дальше удовлетворения действительных классовых нужд буржуазии, нимало не
заботясь о том, совпадают ли они с нуждами «общенациональными».
Этого происшедшего за 1880‑ые и 1890‑ые годы фактического примирения «прогрессивной»
буржуазии с реформированным в её вкусе самодержавием и её уверенности, что для
проведения нужных ей реформ менее всего пригодно сознательное политическое
выступление пролетариата, Аксельрод не заметил. «Две перспективы рисуются мне в
недалёком будущем, — говорит он: — рабочее движение не выходит из тесного русла
чисто экономических столкновений рабочих с предпринимателями и само по себе в
целом лишено политического характера. В борьбе же за политическую свободу
передовые слои пролетариата идут за революционными кружками или фракциями из
так-называемой интеллигенции. Словом, освободительное движение идёт, если не
совсем, то в одном очень важном отношении, тем же путём, как и на западе в
давнопрошедшие времена, когда и там ещё господствовал монархически-чиновничий
произвол: рабочие массы не играют в нём самостоятельной революционной роли, они
идут за буржуазной интеллигенцией и сражаются за свободу не под собственным
знаменем, а под чужим».
«Другая перспектива: социал-демократия организует русский
пролетариат в самостоятельную политическую партию борющуюся за свободу, частью рядом и в союзе с буржуазными
революционными фракциями (поскольку таковые будут в наличности), а частью же, привлекая в свои ряды или увлекая за собой
наиболее народолюбивые и революционные элементы из интеллигенции»[27].
Не считаясь с действительными условиями русской жизни,
Аксельрод не мог себе представить третьего пути, по которому в действительности
и пошла наша партия. Могучее рабочее движение, хотя и выразившееся в чисто
экономических столкновениях с предпринимателями, приняло, благодаря слишком уже
очевидной тесной связи между этими предпринимателями и правительством, сразу
вполне определённый политический характер. Этот политический характер наглядно
проявился в петербургских массовых стачках, окончившихся победой 2‑го июня 1897
года. Одержанная пролетариатом политическая победа привлекла в его ряды все «народолюбивые» элементы
буржуазной интеллигенции, которая, действуя уже в рядах рабочей партии, а не вне её, стала пытаться повести рабочих
по тому пути, который был наиболее выгоден ей, этой «народолюбивой буржуазной
интеллигенции», т. е. по пути, который, несомненно, должен был повлечь
рабочее движение к финалу, рисуемому Аксельродом в его первой перспективе. Вот
этой третьей перспективы и не мог себе представить Аксельрод, живя за границей
и черпая известия о России из подцензурных газет, а на деле, как раз, именно,
эта перспектива и начала осуществляться.
Вся беда нашей партии в то время и заключалась в том, что
она впитала в себя слишком большую дозу буржуазной интеллигенции, настолько
большую, что у этой интеллигенции надолго исчезла потребность организоваться
отдельно в свои собственные буржуазно-революционные кружки или фракции.
Социал-демократия того времени свела на-нет все остальные
революционно-оппозиционные организации; и это неминуемо должно было отозваться
как на её тактике, так и на самой теории русских марксистов. Легальные марксисты,
к велико радости обломков народничества, камня на камне не оставили от научного
социализма, от теории революционного марксизма, а нелегальные руководители «Рабочей
Мысли» употребляли все усилия, чтобы вытравить в умах рабочих последние следы
революционной социал-демократии и направить их на путь тред-юнионизма.
И эту обезвреженную социал-демократию приветствовала вся
интеллигентская буржуазия; теперь социал-демократия стала пользоваться «уважением
и сочувствием» всех «образованных людей». Но мог ли этому радоваться Аксельрод?
Конечно, нет. Ведь он надеялся, что эти «образованные люди», «народолюбивые
интеллигенты», действительно революционны, что они ещё не успели проникнуться «буржуазным
духом», что они действительно стремятся к «общенациональной цели» свержения
абсолютизма, а не к «узкоклассовой» задаче кастрировать во что бы то ни стало
рабочее движение, хотя бы ценою отказа от своей чисто буржуазной
самостоятельной политической организации и полного подчинения, якобы,
пролетарской партии.
[1]
«История Р. С.‑Д. Р. П.» часть 1, гл. XII.
[2]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 146.
[3]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 148.
[4]
«Материалы к истории еврейского рабочего движения», стр. 150.
[5]
«Рабочая Мысль» № 1. Окт. 1897 г., передовая статья.
[6]
«Листок Работника» № 9–10. Стр. 47–53.
[7]
В том числе и «знаменитый» Савинков и теперешний полукадет профессор Тахтарев и
Н. Лохов.
[8]
«Рабочая Мысль», цитируем по Листку Работника № 9–10, стр. 49.
[9]
«Рабочая Мысль», цитируем по Листку Работника № 9–10, стр. 55.
[10]
«Рабочая Мысль», цитируем по Листку Работника № 9–10, стр. 55–56.
[11]
«Рабочая Мысль», цитируем по Листку Работника № 9–10, стр. 64. Курсив мой.
М. Л.
[12]
«Рабочая Мысль», цитируем по Листку Работника № 9–10, стр. 84.
[13]
«Рабочая Мысль», № 1, цитир. по Петербуржцу. Очерк петербургского рабочего
движения 90‑х годов. стр. 84–85.
[14]
«Рабочая Мысль», № 1, цитир. по Петербуржцу. Очерк петербургского рабочего
движения 90‑х годов. стр. (неразборчиво).
[15]
«Очерк петербургского рабочего движения 90‑х годов», стр. 73.
[16]
Акимов. «Очерк развития социал-демократии в России», стр. 76.
[17]
«Рабочая Мысль» № 2. Письмо рабочего с А. И. з.
[18]
«Рабочая Мысль» № 3. Июнь 1898 г.
[19]
Вера Засулич по ошибке сочла вторую часть 2‑го № «Рабочей Мысли» за особую
газету «Борьба», см. об этом в № 3 «Рабочая Мысль» Июль 1898 г. «К
сведению В. Засулич».
[20]
«Листок Работника» № 7. Апрель 1898 г., стр. 21.
[21]
«Листок Работника» № 7. Апрель 1898 г., стр. 19.
[22]
Митрофан Простаков (Митрофанушка) — один из центральных героев комедии «Недоросль»
Д. И. Фонвизина.
[23]
«Работник» № 5–6. Женева. 1899, ст. «Рабочие и интеллигенция» стр. 138.
[24]
«Задачи рабочей интеллигенции в России» стр. 15–16.
[25]
См. Аксельрод «Историческое положение и взаимное отношение либеральной и
социалистической демократии в России», «Работник» № 5–6, стр. 60.
[26]
«К вопросу о современных задачах и тактике русских социал-демократов», стр. 27.
[27]
«К вопросу о современных задачах и тактике русских социал-демократов.», стр.
19–20.
Комментариев нет:
Отправить комментарий