1‑го мая 1900 г. харьковские рабочие показали, что и в
коренной России возможны иные средства борьбы, чем простые стачки. Уже в
половине апреля была широко распространена брошюра о первом мая; за неделю
выпущены были прокламации, призывающие в этот день к общей забастовке и к
выставлению требований свободы печати, слова, союзов, стачек, участия народа в
управлении, 8‑ми часового рабочего дня и повышения платы.
«В ночь на 1‑е мая, — читаем мы в корреспонденции из
Харькова, — на паровозостроительном заводе было арестовано 7 человек,
обвинявшихся в распространении прокламаций. Утром 1‑го мая железнодорожные
рабочие (их более 2‑х тысяч), собравшись, на работу не встали, а выставили
требования. Немедленно явились казаки. Рабочие двинулись с красными знамёнами
на противоположный конец города для соединения с паровозостроительными
рабочими. Толпа была задержана у мостика, ведущего в город, и двинулась на
гончарный завод Беренштейна. Энергичным бросанием камней удалось остановить
работу, причём часть работниц присоединилась к толпе. За всё время было
несколько стычек с казаками, и арестовано было около 400 человек, препровождённых
в пересыльную тюрьму... На паровозостроительном заводе сравнительно сознательная
часть рабочих, человек 100, на общую забастовку не надеялась... Работа
началась, но после завтрака стало известно, что железнодорожные мастерские не
работают; тогда в механическом отделении завода, по преимуществу молодёжь
заявила, что она бросает работу, и двинулась толпой в сборную мастерскую. Здесь
работа сразу остановилась, однако, к забастовщикам присоединилось не более 200–300
человек (в сборной работают до 1200 ч.). Затем, к забастовщикам
присоединилась модельная мастерская, половина кузнечной и литейная. Толпа
выступила на улицу и часть её двинулась к Бельгийскому заводу, чтобы остановить
там работу, что им очень скоро удалось... У некоторых были импровизированные
флаги из красных рубашек, надетых на палки... После обеда; когда слух о
забастовке обошёл весь город, работы приостановились на других заводах и
крупных мастерских... Рабочие паровозостроительного завода, собравшись утром,
на работу не стали, требуя немедленного освобождения арестованных накануне
товарищей, что и было немедленно выполнено приехавшим по требованию рабочих
губернатором»[1].
Стоило только в Ростове на Дону появиться майским
прокламациям, как «рабочие сами, без всякого участия организованных рабочих и,
даже против их желания, захотели устроить демонстрацию. Она не удалась, благодаря
принятым жандармами мерам; все заводы были окружены полицейскими и казаками,
которые разгоняли собиравшиеся кучки рабочих и гнали их на работу. Арестовано
было в тот день до 100 рабочих»[2].
Положение всё более и более обостряется, промышленный кризис
свирепствует вовсю, «сотнями выгоняют наши «кормильцы и поильцы» рабочих за
ворота на холод и голод. Как тени, ходят по улицам наши безработные товарищи с
Волынки, где одну смену рассчитали, от Паля, где половина ночной смены не
работает, от Кенига, с Малой Охтенской ткацкой, от Шаво, от Торнтона и др.
Заработки почти на всех фабриках понижены на 20–30%»[3].
«В Екатеринославе, Харькове, Одессе, Николаеве, Мариуполе,
Юзовке и других местах — везде сокращение работ, увольнение рабочих десятками,
сотнями, везде ужасы нужды, и призрак голодной смерти встаёт в рабочих посёлках.
Заработная плата упала до последней степени, дошло до того, что на всём юге
почти нигде не вырабатывают аккорда...
«В Юзовке отменены ночные работы (раньше работа
производилась безостановочно в три смены). Происходит постепенное увольнение
рабочих небольшими партиями... В особенно широких размерах происходит
увольнение в Екатеринославе; некоторые заводы, как например вагонные мастерские
франко-русского об-ва, пользуются этим случаем, чтобы заменить боевой и
сознательный состав своих рабочих покорными сермягами»[4].
Всюду голод, нужда, всюду усиливается произвол, и всюду растёт желание бороться
с этим произволом.
Рабочее движение распространяется всё шире и шире, оно
вместе с Сибирской дорогой проникает уже в Красноярск и разливается по всей
линии. Там образуется социал-демократическая организация, которая ведёт
агитацию; стачка 8 мая является уже делом этой организации. Начинается
работа и на Кавказе. 14 дней продолжается в августе хорошо организованная
стачка мастерских и депо станции Тифлис Закавказская жел. дор., которую
поддерживают стачки на городских заводах. Теперь уже каждое проявление рабочего
движения всё более и более сталкивает рабочих с правительством.
В свою очередь растёт и социал-демократическая работа.
Прокламации выходят в небывалом до того количестве и их читают, читают все; и
чем резче они написаны, тем большим сочувствием пользуются. Кризис исправил то,
что было сделано «экономистами». Мысль поднятой ими массы упорно работает, и
работает в политическом направлении. Чем большего достигли рабочие
экономической борьбой в предшествовавший период промышленного расцвета, тем
сильней чувствуют они теперь реакцию, вызванную кризисом, тем ясней начинают
понимать, что, без законодательного закрепления добытых ими улучшений, эти
улучшения только временны и эфемерны. Дальнейший вывод напрашивается сам собой:
нужно уничтожить современный политический строй. Клич: «Долой самодержавие, да
здравствует свобода!» начинает всё чаще и чаще раздаваться из уст рабочих, и
этот клич переходит на улицу.
«Общество» тоже заволновалось. Гонение в Финляндии,
геройский поход на дружественный Китай, где за отсутствием вооружённого
противника сжигались мирные фанзы, и без сопротивления топились в Амуре тысячи
мирных китайцев; финансовые скандалы, кастрация земства законами о предельности
обложения по продовольствию и, наконец, отдача сотен студентов в солдаты, — всё
это расшевелило наше «интеллигентное» общество. Его оппозиция проявилась в
адресе Михайловскому, в устройстве банкетов, в принятии земскими собраниями
верноподданнических ходатайств об отмене ненавистных новых законов, сводящих на-нет
всю работу земства. Верх радикализма, в своём роде, проявил агрономический
съезд в Москве, поднявший вопрос о мелкой земской единице.
Совершенно иной характер приняло и студенческое движение.
Чисто академическое в 1899 г., оно с такой-же быстротой, как и рабочее
движение, принимает всё более и более революционную окраску. Рабочее движение
научило студентов новому способу борьбы. «Забастовку», это новое,
несвойственное студенту слово и деяние навязали вам люди, непричастные к
интересам науки и университета», — пишут 52 московских профессора в своём «отеческом»
обращении к студентам[5].
И они правы: люди, непричастные к университету — рабочие, научили студентов,
как следует бороться, и убедили, что всеподданнейшими петициями ничего не
сделаешь; и 25 000 дружно забастовавших в 1899 г. студентов 30 ти
различных высших учебных заведений показали, что урок рабочих не пропал даром.
Забастовка 1899 года не носила ещё политического характера. «На
сходках ни разу не было упомянуто слово «конституционное», — говорит Энгель[6],
— но все студенты понимали уже тогда, что то, что произошло на акте в
Петербурге, может повториться каждый день и в каждом университете; «первоначальные
требования (выставленные студентами) — гарантия личной неприкосновенности». На
эти требования правительство ответило «временными правилами» об отдаче
студентов в солдаты. В Киеве осенью студенты отказываются слушать «выдающегося
своим невежеством» проф. Эйхельмана; совет настаивает на лекциях, ген.-губ.
Драгомиров приказывает совету прогнать Эйхельмана. Студенты отказываются от
поддержки того самого ген.-губернатора, который каждую минуту готов «выслать
против них (нас) казаков и солдат»[7].
Затем разгорается новый инцидент. Двое «аристократов» студентов совершили
какую-то гнусную пакость. Начинают собираться сходки, которые в конце концов
формулируют своё решение: «В борьбе с нашим азиатским правительством за более
свободные формы жизни (студенческой в частности) и должны заключаться ближайшие
задачи студенчества»[8].
В результате этих сходок 183 студента отданы в солдаты.
Выстрел Карповича в министра Боголепова (14 февраля) был
ответом на эту правительственную меру. «Но ответить правительству обязано не
одно студенчество, — писала «Искра» при первом известии об отдаче студентов в
солдаты, — правительство само позаботилось сделать из этого происшествия нечто
большее, чем чисто студенческую историю... во главе сознательных элементов
стоят передовые рабочие и неразрывно связанные с ними социал-демократические
организации. Рабочий класс постоянно терпит неизмеримо большее угнетение и
надругательство от того полицейского самовластия, с которым так резко
столкнулись теперь студенты... тот рабочий не достоин названия социалиста,
который может равнодушно смотреть, как правительство посылает войска против
учащейся молодёжи... Правительство хочет одурачить народ, заявляя, что
стремление к политическому протесту есть простое бесчинство. Рабочие должны
публично заявить и разъяснить самым широким массам, что это — ложь, что
настоящий очаг насилия, бесчинства и разнузданности — русское правительство,
самовластие полиции и чиновников... Пусть открытое заявление правительства о
расправе со студентами не останется без открытого ответа со стороны народа»[9].
И Искра не ошиблась в расчёте на политическую зрелость
рабочих. Без всякого понукания со стороны, они массой двинулись на подмогу
студентам. Рабочие поняли революционное значение студенческого движения и своей
помощью действительно превратили академический конфликт в акт революции. Только
в Харькове и в Киеве местные социал-демократические организации оказались на
высоте своего положения и стали звать рабочих к немедленному выступлению: В
Москве же и в Питере социал-демократическим организациям пришлось оказаться в
хвосте движения.
«Комитеты были застигнуты врасплох разразившейся бурей — застигнуты
врасплох вследствие хронических массовых арестов и вследствие внезапности и
стремительно быстрого хода событий, а отчасти (зачем это скрывать?) и
вследствие известной косности, свойственной всякой организации, приноровившейся
к определённому роду и типу деятельности»[10].
Так писала редакция Рабочего Дела, успевшая под влиянием событий «в 24 часа»
изменить свою тактику.
В Харькове, по инициативе рабочих, местный комитет партии и «Союз
борьбы» выпустили прокламацию с призывом устроить демонстрацию 19 февраля. До
этого «Союзный Совет» и «Организацион. ком. студ. технологов» напрасно пытались
возбудить студенческую массу, которая, будучи напугана солдатчиной, не
поддержала своих вожаков, и назначенная на 5 февраля забастовка не
состоялась. Тогда радикальному студенчеству пришлось присоединиться к
социал-демократическому призыву устроить демонстрацию 19 февраля. Но студенты,
вопреки советам социал-демократов, назначили демонстрацию днём, когда масса
рабочих не могла участвовать. Демонстрация не удалась, и студенты были
арестованы. «Слух об аресте студентов распространился по городу и, начиная с 6‑ти
часов, публика стала собираться по Сумской ул. около театра, в расстоянии
одного квартала от помещения части, куда были отведены студенты... К семи часам
публике стало уже известно, что рабочие паровозостроительного завода
направились к месту сборища. Часть их (равно как и железнодорожных рабочих)
была оцеплена и задержана, другие обошли место демонстрации и позже вечером
хлынули неожиданно в значительном количестве на площадь перед театром. Сюда же
явились рабочие мелких харьковских заводов и ремесленники. К ночи студенты и
вообще интеллигенция терялись уже среди рабочих. Толпа пела марсельезу,
дубинушку, волю... Налетели казаки... народ поддался... но рабочие бросились к
изгороди сквера и, разломав её, вооружились дрекольем. Весьма активную роль при
этом играли мальчишки. Один из них выкинул на длинном шесте красное знамя.
Казакам был дан приказ обнажить шашки... Толпа всё нарастала, пение не
прекращалось, в отдельных местах произносились речи, которые трудно было
расслышать за неумолчным шумом толпы. До полуночи происходили набеги казаков на
толпу и схватки её с воинством... Чувствовалось отсутствие организованного
отряда, который оформил бы демонстрацию и придал ей более стройный вид»[11].
Только поздно ночью удалось очистить Сумскую ул.
В Петербурге демонстрация 19 февраля не удалась. «Отсутствие
революционной организации сказалось в том, что демонстрацию наполовину
отменили, и не все о ней знали. Отсутствие рабочих обусловило сравнительно
малое число присутствующих: демонстрация не могла получить характера народной
схватки с полицией: никто не позаботился о том, чтобы наряду со студенческими
требованиями были выставлены более широкие требования. Всем этим объясняется,
что настроение революционного Петербурга было двойственное: с одной стороны
сознание, что путь демонстраций единственно верный путь, а с другой — неуверенность
в успехе»[12].
И в Москве среди массы студенчества царило самое угнетённое,
самое подавленное настроение. На сходку 29 января собралось всего-навсего 317
студентов; решённая на этой сходке забастовка не удалась. Прокламация «Исполн.
ком. объедин. землячеств и организаций» должна была с грустью констатировать,
что «узко-консервативный» элемент весьма значителен среди студенчества.
Известия из Питера и, главным образом, из Харькова немного подогрели настроение.
23 февраля снова созывается сходка, собралось человек 600 (из них 103
курсистки). Собравшаяся вокруг университета публика и полиция ожидали
результатов сходки. Решено было послать депутатов к ректору и попечителю, и
если их не примут — устроить ряд уличных демонстраций; требовать возвращения
киевских солдат, отмены «временных правил» и возвращения устава 63 года. Как
только сходка кончилась, полиция её окружила и повела в манеж. Уже при уводе в
манеж толпа прорвала цепь городовых и освободила около 50 студентов. Среди
толпы масса рабочих. До позднего вечера толпа окружает манеж и требует
освобождения арестованных. «Начались отдельные стычки с полицией, и вслед за
тем стали появляться кареты скорой помощи... только прибывший полк помог
разогнать толпу и многих рассадить по участкам... 24 февраля студенты опять
собрались на сходку, в университет их не пустили. К 12‑ти часам на площадь
собралась толпа в 2 тысячи человек... К часу толпа перешла к манежу... стали
требовать, чтобы её пропустили в манеж. Из манежа выскочил отряд солдат и начал
бить прикладами. С другой стороны прискакавший отряд казаков с полковником во
главе стал давить толпу лошадьми. В ответ раздались крики негодования.
Мастеровые свистели, освобождали арестованных студентов, громко ругали полицию.
Часть толпы шла по направлению к Тверскому бульвару до генерал-губернаторского
дома, смяв стоящую там цепь городовых. Появились казаки и разогнали толпу.
Вечером опять площадь перед манежем была запружена народом. Среди них была
масса фабричных и мастеровых. К 11 часам ночи группа мастеровых бросилась с
криком к дверям манежа, выломала наружные двери, но затем была оттеснена. Под
напором казаков толпа побежала мимо манежа, разбивая окна. Бивших стекла
арестовали, но толпа их отбила». На Тверской в эту ночь арестовали 280 рабочих;
их и взятых 23‑го февраля студентов под сильным конвоем отправили в Бутырскую
тюрьму. «В воскресенье, 25 февраля, возбуждение достигло высшей степени, и
десятки тысяч народа приняли участие в противоправительственной демонстрации. С
утра стала собираться толпа у университета. После полудня большая толпа, в
числе которой были рабочие Прохоровской мануфактуры, двинулась по Никитской и
Тверскому бульвару с пением. По средине Тверского бульвара встретились казаки.
Толпа устроила баррикаду из бульварных скамеек и задержала натиск казаков,
мчавшихся во весь опор. Громким свистом и ругательством толпа выражала своё
презрение казакам. Вдруг раздались крики, что сзади толпу оцепили городовые.
Толпа ринулась назад и прорвала цепь городовых, причём происходило целое
побоище. Толпа отбивала тех, кого полиция пыталась арестовать, не более десятка
лиц осталось в руках полиции... В течение целого дня громадные толпы, состоящие
преимущественно из рабочих, демонстрировали по улицам, особенно по Лубянке, по
Тверскому бульвару, Мясницкой и Никитской.
«Надо вам сказать, что толпа проявляла удивительную
дисциплинированность. Она не разбегалась при виде городовых и казаков, а
встречала их единодушным гиканьем, свистом и ругательствами. Она или следовала
единодушно указаниям вожаков (сплотись! направо! вперёд!), которые всегда находились из среды интеллигентных рабочих (студенты
почти совсем не принимали участия), или ясно давала знать своё несогласие с
вожаками и заставляла их переменить направление... Каждого студента, которого
толпа встречала, она приветствовала киданием шапок, криками сочувствия и
приглашением присоединиться. В случае согласия (которое, кстати, бывало очень редко), толпа принимала его на «ура»,
аплодировала и т. д., в противном случае она провожала его смехом,
свистом... Приставов, даже отдельно идущих, толпа освистывала, закидывала твёрдыми
предметами и заставляла быстро удирать со своих постов. За всё время толпа не
только не разрушила ни одной лавки, но если мальчики позволяли себе разбивать
фонари, толпа не пускала их, раздавались крики: «потом будут писать про нас, что мы просто буянили».
«На Лубянской площади было арестовано несколько студентов,
толпа бросилась отбивать, избила пристава, и, когда он спрятался в ресторан,
разбила в последнем окна... публика увидала Л. Н. Толстого (это было
как раз в день появления в газетах известия об его отлучении от церкви); толпа
устроила Толстому овацию и с криками: «ура, Лев Николаевич!» проводила его по
Рождественке, где по его просьбе усадила на извозчика»[13].
До трёх часов ночи толпа демонстрировала по улицам, устроила овацию перед домом
Толстого и кошачий концерт у дома генерал-губернатора.
В Петербурге на 4‑е марта вновь была назначена демонстрация
у Казанского собора. «Союз объед. земляч. и студ. организаций» и «Организ. Ком.
ст. Спб. университета» выпустили горячо написанные прокламации ко всем слоям
общества с призывом явиться на демонстрацию. В типографии «Союза Борьбы»
печаталась прокламация «Ком. взаимопомощи студентов», в которой студенты
удерживались от демонстрации и призывались к пропагандистской работе среди
студентов и рабочих. «И те, кто в единичном, героическом и бесплодном протесте
падает самоотверженной жертвой борьбы, могли бы найти себе нравственное
удовлетворение в подготовительной работе к общему освобождению, в развитии
классового самосознания, в организации «рабочего класса в политическую партию».
Комитет партии не отозвался на призыв. Массы рабочих не были
извещены. И всё же рабочие пошли. Корреспондент сообщает, что, когда началась
бойня у Собора, рабочие вели себя молодцами. Они разломали деревянную лестницу
собора и этими кусками дерева дрались из последних сил. Но правительство успело
вовремя оцепить войсками рабочие районы. Нарвская застава и Шлиссельбургский
тракт были отрезаны от города, туда были посланы войска, чтобы остановить
идущую на демонстрацию толпу рабочих; произошла схватка, в которой многие были
ранены. Ряд схваток рабочих с казаками отмечают и другие корреспонденты.
Демонстрация превратилась в грубую, гнусную бойню вооружённых сил правительства
с невооружённой толпой, в которой была масса женщин. По правительственному
сообщению, в этот день были ранены 18 мужчин, 14 женщин, 20 городовых, 4
казака, 1 пристав и 1 казачий офицер. Об убитых мужчинах и женщинах
правительство стыдливо умалчивает. Я не буду, — говорит далее корреспондент, — останавливаться
на подробностях этой бойни... «Несомненно демонстрация представила бы из себя
не простое избиение народа, а сражение с народом, — писала по поводу 4 марта
«Искра», — если бы социал-демократическая и социалистические группы и кружки
обратились с специальной прокламацией к рабочим, организовали рассылку
делегатов к ним и сообщение вестей с поля сражения»[14].
Масса рабочих не знала про то, что делалось на Казанской площади. Бывшая на
площади публика относилась с сочувствием к студентам, были попытки остановить
бойню со стороны, например, генерал-лейтенанта кн. Вяземского, получившего за
то публичный высочайший выговор. Но в общем эта публика студентам не помогала. Это
не была та активная московская толпа, которая в конце концов студенческую
манифестацию превратила в широкое революционное, народное движение.
В Москве, в Харькове и в Киеве студенты стушевались перед
массой рабочих. «Улицы заполнены народом, — пишет киевский комитет; — под звуки
революционных песен, прерываемых криками «ура», строго, спокойно двигаются
тысячные толпы демонстрантов; здесь сошлись все без различия профессий, пола,
возраста, национальностей — ремесленники, фабрично-заводские и чернорабочие, мужчины
и женщины, старики и подростки, русские, поляки и евреи... Это не бурная
вспышка, не бесформенный бунт, движимый слепой ненавистью. Это продуманное,
спокойное и организованное движение к иным порядкам, к новой жизни, основанной
на началах свободы, равенства и справедливости»[15].
Когда в Москве 25 февраля демонстрация приняла грандиозные
формы, студенческий «Исполнительный Комитет» выпустил воззвание, в котором он
настойчиво приглашал студентов не принимать участия в уличных демонстрациях,
так как надо, дескать, приберечь силы для проведения «обструкции» в
университете. Студенты уже добились выражения симпатии публики, а потому
дальнейшее участие в демонстрации нежелательно. Из корреспонденций мы видим,
что позже студенты в демонстрациях, действительно, совсем не участвовали. Студенческое движение прекращалось
сейчас же, как только оно выходило на улицу, как только его подхватывал народ, т. е.
рабочие, этот единственно активный элемент народа; здесь оно становилось уже
политическим, революционным. Масса студенчества, как и всё общество, была
настроена антиреволюционно. Только те студенты, которые входили в ту или иную
революционную организацию, действительно желали расширить академические
требования в политические, желали действовать вместе с народом. Но, несмотря на
антиреволюционное настроение студенчества, их движение сыграло громадную
революционную роль; оно наглядно показало всему обществу, что рабочие уже
созрели для революции, что они могут и готовы бороться не только за себя, за
свои личные интересы, но и за интересы всех угнетённых.
Первые, кто откликнулся на отлучение от церкви Толстого,
были московские рабочие. Кроме овации, устроенной ему 35 февраля, рабочие
Прохоровской мануфактуры, где обыкновенно работает самая серая публика, по
собственной инициативе подносят Толстому адрес. «Мы, рабочие, глубоко
сочувствуем за несправедливое осуждение вас синодом, т. е. нескольких
людей, называющих себя в гордом заблуждении «церковью христовой», как будто
остальные миллионы не члены того великого общества, которое называет себя
христианами... Мы знаем также, что во все времена люди, стоящие на стороне
благочестия, и великие вожди народа по пути человеколюбия и правды всегда были
отчуждаемы от себя теми, которые попирают свободу, добродетель и честь. Сам великий
учитель наш не за то ли пострадал на кресте? Но то было время, а теперь иное. В
наши дни даже чернь, и та понимает то, чего не понимало передовое
человечество... мы чтим вас, как великого человека, которому воздвигается
нерукотворный памятник в наших сердцах»[16].
И с этого времени не было события, имевшего хоть
какое-нибудь революционное значение, на которое не откликались бы рабочие.
После 4‑го марта соединённые социал-демократические группы (в Петербурге) — «Социалист»
и «Рабочее Знамя» выпустили воззвание к рабочим, чтобы 11 марта собираться на
демонстрацию и отомстить за 4‑ое марта. «Собрание студенческих делегатов, — пишет
корреспондент «Искры», — высказалось против этой демонстрации; тут сказалось с
одной стороны то, что лучшие силы радикальной молодёжи были разбиты 4‑го марта,
с другой влияние слухов, что «Временные правила» применяться не будут. «Союз
Борьбы» был тоже против демонстрации, и она была отменена. Таким образом,
либерально умеренная часть интеллигентной молодёжи и «экономически» настроенная
часть социал-демократов оказались, как и следовало ожидать и как давно подчёркивали
противники «экономистов» и «критиков», на одной стороне и пересилили понёсших
громадный урон социал-демократов-революционеров. Но рабочие — это особенно
отрадно отметить — не послушали всё же речей успокоения. Настроенные
революционно, они массами шли в город в воскресенье 11 марта, заполняли улицы и
с минуты на минуту ждали призыва к борьбе. А борьба грозила не шуточная, потому
что все силы полиции и местных частей войск были мобилизованы и готовились, по
всем слухам, к стрельбе в народ. Долго ждали рабочие, и, наконец, разошлись,
осыпая справедливыми упрёками студентов и умеренных социал-демократов за их
робость и бездеятельность»[17].
Свою статью «Бурный месяц», посвящённую оценке только что
описанных событий, «Искра» заканчивает следующими словами: «какие бы новые
удары не ждали в ближайшем будущем борцов за свободу, как бы не казалось
тягостно могущее наступить затишье после только что разыгравшейся бури, нам не придётся
падать духом, не придётся сомневаться в будущем нашего дела. Ненавистные цепи,
сковывающие молодую Россию, уже надорваны; ещё ряд героических усилий, они
разлетятся в прах. Как бы ни повлияли на массу новые реакционные меры
правительства, мы смело можем смотреть в лицо светлому будущему и обратиться к
товарищам со словами поэта:
Пускай
же сгущается мрак и ненастье.
Пусть
дикая пурга о смерти поёт, —
Верь
в молодость, верь в её силу и счастье,
Зови её словом отважным вперёд[18].
Надежды «Искры», действительно, оправдались: рабочие не
испугались начавшейся усиленной реакции. «На обуховском (казённом) заводе, — читаем
мы в искровских корреспонденциях, — на работу 1‑го мая не вышло 300 человек.
Начальство стало увольнять этих «преступников» группами по 10 человек. К 7‑му
уволенных набралось 70 человек. Рабочие просили начальство об обратном приёме
уволенных и о некоторых улучшениях труда; когда начальство ответило отказом,
рабочие остановили машины, и в количестве 3600 высыпали на Шлиссельбургский
тракт»[19].
Когда рабочие вышли на улицу, они остановили конку, и началась настоящая
баталия... Рабочие бились изо всех сил; им удалось дважды отбить нападение
полиции, конной стражи и вооружённой команды завода, и это, несмотря на то, что
единственным оружием рабочих были камни[20].»
Зато камни летали «градом», причём рабочие проявили не только упорство
сопротивления, но и находчивость, уменье сразу приспособиться к условиям и
выбрать лучшую форму борьбы. Они заняли соседние дворы и осыпали башибузуков
камнями из-за заборов, так что даже
после 3‑х залпов, несмотря на бегство толпы, сражение ещё продолжалось, и
вытребованные роты омского полка должны были очищать от рабочих соседние дворы»[21].
22‑го апреля (в первое воскресенье после 1‑го мая) в Тифлисе
были устроены грандиозные демонстрации рабочих с большим красным знаменем, на
котором красовались портреты Маркса, Энгельса и Либкнехта и надписи на
грузинском, русском и армянском языках: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Эти демонстрации кончились кровавой стычкой с полицией.
На неудачной демонстрации рабочих в Харькове громко раздаётся:
«Долой самодержавие!» 1‑го мая были мирные демонстрации в Варшаве (15 тысяч), в
Лодзи (30 тыс.), в Ковне (600 рабочих), в Вильне (600 чел.); в Петербурге
началась забастовка всех фабрик Выборгской стороны, «4‑го мая рабочие
нескольких фабрик направились в город с целью устроить демонстрацию у
Сампсониевского моста; им загородила дорогу конная и пешая полиция. Рабочие
пустили в ход ножи и камни. Бой длился несколько часов. В результате, как нам
пишут, до 70 ти раненых с обеих сторон, есть и убитые, несколько сот
арестовано»[22].
Чтобы понять действительное настроение рабочих, следует
вчитаться в письмо одной работницы, посланное арестованному пропагандисту
сейчас же после этой бойни. Работница эта потеряла близкого ей человека «В»...
говорили, — писала она, — что видели, как он был впереди; это он крикнул: «да
здравствует революция!», и как потом упал... Вы не знаете, как мне было обидно
и это одинаково всем нам, всем очень хотелось пройтись на Невский или в город,
уж очень горько умирать, как собакам, в угле, чтобы никто не видел даже это;
верно такая доля у рабочих, чтобы умирать не на людях, верно, и красной смерти
для них жалко... Вот что я ещё хотела сказать вам: хоть и очень многих у нас
взяли, может их нет больше совсем, а всё-таки мы твёрдо стоять будем. Вы не
смотрите, что за работу взялись, теперь такое время, что за бросание работы
никто стоять не будет: теперь всем нужно
больше, всем на улицу хочется. Б. (рабочий уцелевший) говорил, что жаль,
что знамени у них не было. Другой раз и знамя будет, и пистолетов достанут: на камнях, да
на ножах далеко не уедешь, как начнут штыками колоть»[23].
На улицу, на «красную смерть», чтобы все видели и
чувствовали, что рабочие умирают за общее дело, что они борются не за себя, а
за общую свободу — вот настроение рабочих, и рабочих не только передовых. Вся
поднятая экономической борьбой масса думает также. Массовыми выступлениями на
улицу рабочий класс уже фактически начинает в 1901 году русскую революцию, он
уже вступает в бой и вступает один: в революции у него нет соратников.
Интеллигентное общество дальше мирных протестов, всеподданнейших петиций, «крамольных»
адресов Вяземскому и Толстому не идёт, а студенчество, как масса, перестаёт
играть революционную роль, роль, навязанную ему против воли и против желания
большинства. Оно выделяет из себя более радикальные элементы, которые отчасти
примыкают к рабочему движению, отчасти пытаются воскресить старые, чисто
интеллигентские революционные направления.
[1]
Из Харькова. «Рабочее Дело» № 7, Авг. 1900 г., стр. 37–38.
[2]
«Рабочее Дело» № 8, Ноябрь 1900 г. Положение рабочих в Ростове, стр.
53.
[3]
«Рабочий листок», № 4, СПБ. Декабрь 1900 г.
[4]
«Южный Рабочий», № 3, ноябрь 1900 г.
[5]
26 февраля 1901 г. в Москве.
[6]
Энгель и Горохов «Из истории студенческого движения», стр. 11.
[7]
Листок Союза. Сов. Киевск. унив.
[8]
Студенческие волнения в Киевском университете. Листок Рабочего Дела, № 4,
декабрь 1900 г., стр. 15.
[9]
Отдача в солдаты 183 студ. Искра № 2, февр. 1901 г., стр. 6, столб.
2.
[10]
Листок «Рабочего Дела» «Исторический поворот» № 6, апрель 1901 г.,
стр. 3–4.
[11]
«Харьков» Искра, № 3, апрель 1901, стр. 5, ст. 2.
[12]
С.-Петербург. Искра № 3, апрель 1901, стр. 2, столб. 3.
[13]
«Москва» Искра № 3, стр. 4, ст.
[14]
Искра, № 3.
[15]
«День 11 марта», прокламация Киевск. Ком. Р. С.-Д. Р. П.
17 м. 1901 г.
[16]
«Адрес Льву Толстому по поводу отлучения его от церкви, поднесённый рабочими
Прохоровской мануфактуры».
[17]
«Петербург», Искра № 3, стр. 4, ст. 1 и 2.
[18]
«Бурный месяц». Искра № 3, стр. 1, ст. 2.
[19]
Первое мая в России. Искра № 5, июнь 1901 г., стр. 4, столб. 3.
[20]
Новое побоище. «Бурный месяц». Искра № 3, стр. 1, столб. 3.
[21]
Новое побоище. «Бурный месяц». Искра № 3, стр. 2, столб. 1.
[22]
Первое мая в России. Искра № 5, июнь 1901 г., стр. 4, ст. 1
Комментариев нет:
Отправить комментарий