Основные черты буржуазного мировоззрения.

Буржуазный демократизм и фашизм.

Буржуазия в борьбе с феодализмом создает свои собственные черты мышления. Огромная пестрота и разнообразие форм идеологий характерны для буржуазного общества, отражают собой, во-первых, консервативное влияние идеологий (например религии) прежних господствующих классов, сохранивших частично свое существование и при капитализме; во-вторых, эта пестрота отражает собою борьбу различных классовых групп внутри самой буржуазии (мелкой, средней, крупной промышленной, финансовой и т. д.); в-третьих, она отражает собой большую подвижность, изменчивость и богатство способов и форм капиталистической экономики. «Постоянные перевороты в производстве, непрерывные потрясения всех общественных отношений, вечное движение и вечная неуверенность отличают буржуазную эпоху от всех предшествовавших»[1].

Экономический индивидуализм капиталистического общества находит соответствующее себе отражение в индивидуализме буржуазного мышления. Буржуазный индивидуализм — это в то же время своеобразная форма выражения различных противоречивых интересов разнообразных групп буржуазии. Общественные законы противостоят буржуазии как чуждые ей и непонятные. Выражением стихийности общественных законов капиталистического общества является политическая «свобода», «свобода» личности вообще, свободная конкуренция, проявляющаяся не только в области экономической, но и не менее ярко в области так называемой духовной культуры. Противопоставление личного, индивидуального общественному и непонимание их единства — основной лейтмотив буржуазной философии, искусства, литературы. Товарный фетишизм, гениально раскрытый Марксом, — основа всего идеологического фетишизма буржуазии, для которой основной загадкой и фетишем является ее общественная жизнь, законы капиталистического общества.

Политическая идеология буржуазии — буржуазный демократизм нашел свое наиболее классическое выражение в идеологии поднимающейся французской буржуазии. Демократизм, т. е. борьба за политическую «свободу и равенство», характерен для буржуазии в ее борьбе с феодализмом. Однако в разных странах эта борьба прошла различную эволюцию и привела к большему или меньшему приспособлению буржуазией в своих интересах пережитков феодального строя (например, в Англии их сохранялось очень много). В последнюю же эпоху своего развития, т. е. в эпоху империализма и пролетарской революции, идеология буржуазии принимает новую форму — фашизма. Имеются государства, создавшие законченную идеологию фашизма (например, Италия), и такие страны, как Германия, в которых идеология фашизма, т. е. открытой буржуазной диктатуры, еще своеобразно сочетается с остатками буржуазного демократизма и социал-фашизма.

Марксистский анализ истории буржуазной демократии вскрывает, что эта идеология потому соответствовала классовому бытию буржуазии, что буржуазия, будучи «третьим сословием» внутри сословного общества, не могла уничтожить сковывающих ее пут, не уничтожив старых сословных юридических форм, не борясь за политическую свободу. Буржуазный политический демократизм, основанный на господстве частной собственности, означает фактически диктатуру буржуазии и свободу эксплуатации рабочей силы и означает вместе с тем форму обмана угнетенного класса при помощи демократических иллюзий.

Итак буржуазная демократия, с одной стороны, представляет «громадный исторический прогресс по сравнению с феодализмом» (Ленин), что пролетариат должен максимально использовать, — ни на минуту не забывая, с другой стороны, буржуазного характера этой демократии, ее исторической условности и ограниченности, не разделяя суеверий и веры в «государство», не забывая, что государство и при самой демократической республике, а не только при монархии, есть не что иное, как «машина для подавления одного класса другим»[2].

Ленинская диалектика в борьбе с обманом буржуазной демократии в том и заключается, что Ленин понимал историческое прогрессивное значение буржуазной демократии и ее идеологии, значение использования буржуазного парламентаризма в классовой борьбе пролетариата (борьба Ленина против русских «отзовистов») и вместе с тем в отличие от оппортунистов всех видов Ленин неустанно разоблачал обман буржуазно-демократических иллюзий.

Крупная буржуазия и ее непосредственные политики хорошо знают цену своим словам и фразам. «Крупный буржуа прошел огонь, воду и медные трубы, он знает, что демократическая республика, как и всякая другая форма государства при капитализме, есть не что иное, как машина для подавления пролетариата»[3].

Мелкая буржуазия и мелкобуржуазная интеллигенция часто дальше стоят от «острой классовой борьбы, от биржи, от настоящей политики» (Ленин). Поэтому мелкий буржуа по своему экономическому положению, по всем условиям своей жизни меньше способен усвоить эту истину, дольше держится иллюзий насчет того, будто демократическая республика означает «чистую демократию», «свободное народное государство», внеклассовое или надклассовое народовластие, чистое проявление народной воли[4]. Мелкая буржуазия обладает сознанием наиболее поддающимся иллюзиям капиталистической демократической идеологии. Больше того, она сама творит эти иллюзии, тем самым активно помогая буржуазии в ее демократическом обмане масс.

Социал-демократия также укрепляет в сознании масс иллюзии буржуазного демократизма, выполняя тем роль самых активных помощников буржуазии. «Благодаря ей (демократии), — говорит, например, Каутский, — становится возможной мирная форма этой (т. е. пролетарской) революции, без кровопролития, без насилий. В условиях демократии сама революция не проявляется столь неожиданно и не плодит много новых бойцов и новых программ, как это бывает при буржуазных революциях».

Практика фашистского государства в период загнивающего капитализма нашла также свое идеологическое отражение в новых политических и социологических взглядах буржуазии. Однако это не значит, что фашизм как идеология открытой диктатуры буржуазии, в отличие от надклассовых иллюзий буржуазной демократии, совершенно открыто провозглашает диктатуру буржуазии. Эта идеология погибающей буржуазии, как и всякая ее идеология, наряду с открытым террором провозглашает новые политические лозунги, во имя которых якобы проводится диктатура и террор. «Заменить классовое сознание, — говорит фашист Ф. Морионо, — сознанием национальным, доказать рабочим, что в их интересах обратиться от группового эгоизма в пользу национальной солидарности, — вот задача фашистского синдикализма». Фашизм открыто провозглашает несостоятельность либерально-буржуазных методов действия и необходимость сильной государственной диктатуры и террора, но делает это якобы во имя наций, государства и даже «социализма».

Буржуазная мораль.

Те же черты классового, буржуазного мировоззрения характеризуют и буржуазную нравственность. Классы в процессе своего развития выдвигают определенные нормы поведения, взаимоотношений людей и идеологическое выражение этих норм — «мораль» или «нравственность». В классовом обществе мораль выражает собою различные классовые интересы.

Свои взгляды, понятия господствующий класс пытается представить в виде всеобщих, обязательных. Эту общеобязательность он пытается приписать также и морали как идеологическому выражению поведения людей. Феодальная мораль открыто, в связи с сословным делением общества, закрепляла и утверждала неравные отношения и обязанности феодала и крестьянина. Абсолютный характер такой морали придавала религия: так должно» быть этого хочет бог, создавший неравенство на земле и уничтожающий его на небе.

Мораль капиталистического общества глубоко связана с религией; буржуазия не отказывается от религиозного освящения своей морали, особенно в период упадка. Однако наряду с этим буржуазия вырабатывает и свои особенные, характерные для нее нравственные принципы и взгляды. Так же, как и в политической идеологии и в морали, буржуазия провозглашает идеальные, вечные, обязательные для всех людей нормы нравственного поведения. Практически осуществляя классовую «мораль», т. е. преследуя свои интересы, буржуазия старается приписать морали всеобщий характер.

Наиболее ярко буржуазный характер морали проявляется в разрыве нравственного идеала и действительности: чем более беспощаден, откровенен, циничен классовый гнет, эксплуатация, тем пышнее, красивее фразы о вечных нравственных истинах, долге и т. д., другими словами, классовая сущность буржуазной морали проявляется именно в том, что она насквозь лицемерна. Буржуазная мораль нашла своего гениального выразителя в лице Канта. С точки зрения кантовской морали, люди применяют те или другие совершенные моральные нормы поведения, придерживаются нравственных взглядов, производят нравственные оценки своего собственного поведения и поведения других лиц потому, что существует некое вечное, совершенное, находящееся по ту сторону опыта мерило этих несовершенных поступков и взглядов — категорический императив, вечный долг и идеал. В жизни люди могут и должны приближаться к вечному нравственному идеалу, но никогда его не достигнут: область идеала и действительности разорвана, хотя действительность подчинена идеалу. Человеческая совесть, ее угрызения — это практическое проявление и выражение действующего и живущего в человеке вечного нравственного долга. Таким образом Кант в своей философии обосновывает лицемерный обман буржуазной морали: «всеобщность» и «общечеловечность» на словах, классовые действия на практике. «Чем дальше идет вперед цивилизация, — говорит Энгельс, — тем больше она вынуждается прикрывать плащом любви с необходимостью порождаемые ею ненормальные и отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать их, одним словом — вводить в практику условное лицемерие».

Изучая изменчивость классовых норм и их зависимость от классовой борьбы и классовых интересов, марксизм доказывает, что не существовало и не может существовать никаких вечных, незыблемых моральных норм и законов. Пролетариат обязан разоблачать их как буржуазный обман и лицемерие.

Ясная, последовательная марксистско-ленинская постановка вопроса о морали, срывающая фетишистскую оболочку с буржуазной морали, неприемлема для «марксистов» II Интернационала. Ревизионизм и социал-фашизм провозгласили необходимость соединения марксизма с кантовской философией и с кантовской моралью. В настоящее время к кантовской морали примыкает большинство идеологов социал-фашизма: Макс Адлер, Каутский, Форлендер, — этим лишний раз доказывая свое не только политическое, но и идеологическое подчинение буржуазному мировоззрению.

Под сильным влиянием кантовского понимания морали находятся и такие теоретики, как Г. Плеханов и особенно его ученица Л. Аксельрод. Плеханов отождествляет с марксизмом биологическое учение Дарвина о происхождении чувства прекрасного и чувства нравственного. Плеханов по существу стоит на той точке зрения, что в психологической природе человека изначала заложена способность к эстетическим и этическим чувствам, причем в процессе общественного развития, под влиянием развития производительных сил и классового строения общества, эти взгляды меняются. По словам Плеханова, «заложенные в человеческой природе возможности эстетических и этических норм и чувств изменяются в действительности под влиянием условий окружающей его среды, и ими (т. е. условиями) объясняется то, что данный общественный человек (т. е. данное общество, данный народ, данный класс) имеет эти эстетические вкусы и понятия, а не другие». Приписывая человеческой природе прирожденную способность к этическим и эстетическим чувствам, Плеханов, с одной стороны, подает руку дарвиновскому биологизму в объяснении общественных явлений, с другой стороны — кантовскому нравственному «категорическому императиву».

Плехановскую точку зрения о происхождении нравственности, определенно смыкающуюся с кантовской, еще более углубляет в кантовском направлении Л. Аксельрод в своей теории «общечеловеческих простых законов права и нравственности». Вслед за Плехановым Аксельрод считает, что наряду с классовой моралью, классовыми нормами, существуют еще некоторые простые общечеловеческие нормы, относящиеся к области «простых правил» поведения и общежития людей. «Несмотря на классовую этику, — говорит Аксельрод, — и на относительный характер права и нравственности, человечество выработало за свою долгую общественно-историческую жизнь общие нормы взаимного существования... Без признания и подчинения этим простым законам права и нравственности немыслимо человеческое существование»[5]. Простые законы права и нравственности привели Плеханова и Аксельрод к классически буржуазной, лицемерной, ничего общего с марксизмом, ни с пролетариатом не имеющей шовинистической оценке фактов империалистической войны. «Своим вторжением в нейтральную Бельгию, — писала Аксельрод, — Германия нарушила общеобязательные законы права и нравственности, признаваемые не только всем цивилизованным человечеством, но и некоторыми группами дикарей»[6].

Возможность такой постановки вопроса о некоторых общих чертах всей человеческой морали давно уже предвидел Энгельс, дав на нее ответ с точки зрения именно классового анализа этой морали. «С того момента, как развилась частная собственность, — говорил Энгельс, — на движимость, у всех обществ, построенных на началах этой частной собственности, должна была быть общей нравственная заповедь: не укради. Но разве заповедь делается благодаря этому вечной, моральной заповедью? Нисколько. Как бы высмеяли в обществе, где устранимы все поводы к краже, где красть могут только душевнобольные, как бы высмеяли там морального проповедника, который решился бы торжественно возвестить вечную истину — не укради»[7].

От ошибок в вопросах этики не свободны и меньшевиствующие идеалисты и особенно т. Деборин. В этих ошибках Деборин мало оригинален. Он повторяет Каутского и Плеханова, отводя слишком много места некоему «социально-нравственному инстинкту, чувству, побуждениям»[8]. А социальный инстинкт или социальное чувство Деборин так же, как Плеханов и Каутский, выводит от животных, ведущих стадную жизнь. «Совесть, долг, — определяет Деборин, — вообще нравственное сознание — это не что иное, как выражение развившейся на протяжении тысячелетий социальной связи между людьми данного племени, рода, класса, общества на основе коллективного труда»[9]. Этим положением т. Деборин не дает до конца последовательного, классового объяснения морали, ибо социальная связь и солидарность — это не всеобщая, а классовая, т. е. различная: следовательно, не может быть и речи о развитии «вообще» чувства долга и совести на протяжении тысячелетий. На примере деборинского разъяснения вопросов этики видно, как механистически биологическая точка зрения в вопросах морали не только не противоречит, но дружески подает руку и кантовскому категорическому императиву и гегелезирующему идеализму в этике.

Явно механистические ошибки по вопросу о нравственности допущены т. Бухариным. Эти ошибки соответствуют его механистической «теории равновесия». Классовый характер всякой морали для т. Бухарина выражается не в том, что она представляет собою интересы господствующего класса, а главным образом в том, что моральные нормы суть условия равновесия данного общества. «В общем и целом можно сказать, что эти правила намечают линию поведения, при которой сохраняется данное общество или класс, или группа, где минутные интересы отдельного человека подчиняются интересам группы. Эти нормы суть таким образом условия равновесия, сдерживающие внутренние противоречия людских систем»[10]. Ясно, что такой «уравновешивающей» постановкой вопроса т. Бухарин по существу смазывает классовый смысл всякой морали, как это делают и Плеханов, и Деборин.

В отличие от буржуазной и всякой иной эксплуататорской морали, пролетарская мораль не освящает частной собственности и не относится с лицемерием к вопросу о сохранении жизни своего классового врага, особенно в период острой революционной борьбы. Пролетариат не стоит на точке зрения абстрактной нравственной целесообразности или нецелесообразности. Для пролетарской морали не существует никаких абсолютных норм поведения и законов самих по себе вне зависимости их от конкретной исторической обстановки и классовой борьбы пролетариата. Пролетарская классовая мораль, так же, как и борьба пролетариата, тем выше всякой другой морали, что она ведет к бесклассовому коммунистическому обществу, уничтожающему всякую эксплуатацию человека человеком. Но путь к этому обществу трудный и суровый, и никакие простые законы нравственности, как бы этого ни хотела Аксельрод, не могут определить этого пути. Наоборот, само нравственное поведение подчинено интересам классовой борьбы пролетариата. «На свете, — говорит Ленин, — еще слишком много осталось такого, что должно быть уничтожено огнем и железом для освобождения рабочего класса, и если в массах нарастают злоба и отчаяние, если налицо революционная ситуация, — готовься создать новые организации и пустить в ход столь полезные орудия смерти и разрушения против своего правительства и своей буржуазии»[11]. Поэтому ни Маркс, ни Ленин не сочиняли никаких абстрактных нравственных рецептов, видя в них лишь обман и надувательство рабочего класса. Вместо этого Ленин открыто говорил, что «наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата, наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата»[12].

Буржуазная наука.

В период борьбы буржуазии за власть, бурного роста капиталистического общества происходит расцвет техники и науки, особенно естественной.

Особенностью науки как вида идеологии является то, что она познает мир путем понятий. Отражение мира, которое дается в науке, отличается от всякой другой формы общественного сознания тем, что оно наиболее правильно и адекватно в обобщающей форме отражает свой предмет. Научное познание мира достигается в процессе практического воздействия людей на природу и общество, т. е. в развитии их материально-производительной деятельности.

Наука — это не система идей, понятий, созданных человечеством в результате чистых размышлений и созерцаний мира. Наоборот, больше чем какая-либо другая идеология, наука возникла в процессе практической трудовой деятельности людей, в борьбе человека с природой, в тесной связи с развитием производства. Нет и не может существовать правильной научной теории, которая не вырастала бы из практики материальной производительной деятельности человеческого общества, которая сама не включала бы эту практику. Даже наука, понимаемая в узком смысле слова, т. е. сам процесс научных открытий законов, гипотез невозможен без практики, без опытов, без лабораторий и соответствующей научной технике аппаратуры и т. д. Но практику, из которой рождается наука, нужно понимать шире, не только как непосредственную опытно-лабораторную научную практику. Науки, особенно естественные, как мы уже указывали, развивались в теснейшей связи и взаимодействии с техникой. «Если у общества появляется техническая потребность, — писал Энгельс, — то это оказывает науке гораздо больше помощи, чем 10 университетов... В Германии, к сожалению, привыкли писать историю наук так, как будто бы науки свалились прямо с неба»[13].

Технический и экономический рост бурно толкал вперед развитие науки. Промышленный переворот, машинное производство невозможны были бы без развития естественных наук. В этом смысле сами естественные науки, особенно механика, физика, химия, составляют часть этого промышленного переворота, развиваются рука об руку с техническим прогрессом.

Несмотря на этот явно исторический характер науки, буржуазные ученые утверждают, что наука является надклассовой, общечеловеческой идеологией. Разве целый ряд научных открытий и достижений, — спрашивают они, — не служит и пролетариату, так же, как и буржуазии, как например применение электричества, радио, телефона и т. д.? Конечно научные открытия и перевороты, так же, как и технические, используются не только господствующим классом, хотя главная доля благ и удобств, определяемых этими открытиями, достается буржуазии. Однако правильность и объективность науки не делают ее внеклассовой. Классовый буржуазный характер науки состоит прежде всего в том, что необходимость промышленного развития буржуазии вызвала к жизни физику, механику, химию, — вернее, классовые интересы буржуазии определяли необходимость развития естественных наук. Буржуазия не могла господствовать, не создав естественных наук. Классовый характер науки подтверждается также и тем фактом, что величайшие идеологи буржуазии оказались беспомощными перед объяснением общественных явлений. Ни французские материалисты, ни Гегель, ни Фейербах, ни социолог Огюст Конт, ни буржуазные экономисты Рикардо и Смит не в состоянии были понять внутренней противоречивости капиталистического общества, его переходящего характера, не в состоянии были как идеологи буржуазии подписать смертный приговор капиталистическому обществу, ибо правильно, объективно и научно понять процесс общественной жизни — это значит видеть гибель капитализма. Такую теорию мог создать только пролетариат в марксизме-ленинизме.

Метафизический, формально логический метод мышления буржуазии накладывает определенный отпечаток и на развитие естественных наук. Он оказывает вредное влияние на результаты научно-исследовательских работ — на физику, химию, биологию. В эпоху империализма обнаруживается кризис буржуазного естествознания, что гениально было показано Лениным в его «Материализме и эмпириокритицизме». Это влияние метафизически идеалистического метода мышления на развитие естественных наук можно проследить, например, в современном физическом идеализме, на развитии биологии и т. д.

Буржуазия очень много разглагольствует о незыблемости своей науки о природе, пытаясь затемнить тем самым ее классовый смысл. На удочку этих разглагольствований о науке попадаются и многие из «марксистов». Так, в рядах наших механистов очень сильна тенденция — каменной стеной отделить общественные теории и философию от естественных наук, представив первые как антинаучные, и вторые, естественные науки как научные и сами по себе диалектические и материалистические, которые в силу этого не нуждаются ни в какой особой диалектическо-материалистической философии. Такое антидиалектическое, механическое представление о буржуазной науке несомненно означает переход на буржуазные позиции. К этим позициям скатываются Аксельрод, Тимирязев, Варьяш и др. Механистическое понимание современного буржуазного естествознания в корне противоречит классовой оценке этой науки.

Буржуазное искусство и литература.

Для того чтобы понять классовый характер искусства и литературы, созданных буржуазией, важно уяснить, в чем состоит своеобразие искусства как идеологии в отличие от науки, философии и т. д. Если наука познает мир в понятиях, то искусство отражает, познает мир в образах. Характер образов и форм выражений искусства очень многогранен. Искусство может дать их в форме живописи, скульптуры, танца, музыки и наконец выразить словом. Несмотря, однако, на это различие между наукой и искусством, последнее в образной форме (форме образного мышления) тоже отражает и познает мир. В образах оно своеобразно обобщает различные явления действительности, вскрывает сущность этих явлений, ее противоречия и тенденции развития.

Однако в нашей литературе мы не всегда имеем по этому вопросу ясность и четкость. Так, например, т. Бухарин считает, что искусство «это есть систематизация чувств (курсив автора) в образах». «Понятна и непосредственная роль искусства как средства обобществления этих чувств, их передачи, их распространения в обществе». Поэтому т. Бухарин вполне соглашается с Толстым, что искусство есть средство эмоционального «заражения». В этом своем определении искусства т. Бухарин неправильно метафизически отрывает чувства людей от их мыслей и представлений, ибо не существует чувств, не связанных с определенным их идейным содержанием. Гетевский «Фауст» или «Война и мир» Толстого при их чтении вызывают в читателе определенные чувства, ибо сами они выражают их в образах. Но в то же время — это глубоко идеологически насыщенные произведения, в которых проводятся определенные философские и политические взгляды, выражается своеобразное познание общественной жизни. И хотя Толстой считал, что искусство прежде всего заражает эмоционально, но его собственное творчество опровергает его же формулу, ибо его произведения не только заражали эмоционально, или вернее — в той лишь мере заражали эмоционально, в какой служили особой формой познания, в какой выражали определенные политические и философские взгляды. Понимание искусства как «систематизации чувств» по существу смыкается с буржуазным пониманием искусства, оно на руку ему, ибо буржуазия пытается представить искусство в виде особенного священного храма, далекого от идеологии, политики, философии, классовой борьбы.

«Углублением» бухаринской теорий искусства и литературы является теория Воронского о «непосредственном» видении мира художником. Самый характер буржуазного искусства опровергает эту точку зрения, ибо оно глубоко политично. Классовый характер буржуазной теории искусства и литературы в том и состоит, чтобы китайской стеной (конечно на словах) отгораживать искусство от жизни, выдвигать лозунг: «Искусство для искусства», представлять его как область чистых возвышенных эмоций. В области литературных буржуазных теорий эта тенденция является выражением классового лицемерия буржуазии.

Развитие буржуазного искусства и литературы прекрасно подтверждает и иллюстрирует то, что искусство является своеобразным мышлением в образах. Искусство и литература восходящей революционной буржуазии глубоко насыщены идеями, они не отходят от действительности, от политических идей, но именно выражают их художественной кистью и словом. Этот действенно-идейный характер буржуазной литературы проявляется уже в периоде так называемого литературно-художественного «классицизма» в драматической литературе XVII в., представленный Корнелем, Расином и Мольером. В это время по содержанию буржуазная идеология начинает уже вытеснять феодальную, не создавая еще своих собственных форм.

На смену классицизму и псевдоклассицизму приходит буржуазный романтизм XVIII и первой половины XIX вв. (Шиллер, Гете, Байрон, Гюго), а затем реализм в литературе (Бальзак, Флобер, Золя, Диккенс). Здесь господство капитализма, рост мощи буржуазии, а вместе с тем и противоречий буржуазного общества, его пошлости, его позитивизма, его ползучий эмпиризм — находят свое наиболее живое всестороннее выражение. Несмотря на материалистическую тенденцию, величайшие реалисты буржуазии (Бальзак, Золя), оставались во власти традиционных метафизических методов мышления и восприятия действительности, оставались во власти поисков абстрактной истины, добра, зла и т. д., созерцательно-материалистического отношения к жизни, и если даже силой своего художественного таланта и гениальной проницательности они и выходили иногда за пределы подобного отношения к жизни, то этим вступали в противоречие сами с собою. Поэтому творчество наиболее гениальных представителей буржуазной литературы в наибольшей степени внутренне противоречиво.

Это наиболее характерное классовое свойство буржуазной литературы и искусства прекрасно вскрыто Энгельсом на примере творчества Гете и Лениным на примере творчества Толстого.

«В Гете, — говорит Энгельс, — проходит беспрестанная борьба между гениальным поэтом, которому противно убожество окружающей его среды, и рассудительным сыном франкфуртского муниципального советника или веймарским министром, который видит себя вынужденным заключать с обществом перемирие и свыкнуться с ним. Таким образом Гете то велик, то мелочен, он то гордый, насмешливый, презирающий весь мир гений, то осторожный, невзыскательный, узкий филистер». Поразительное внутреннее противоречие, свойственное также гениальному реалисту Толстому, вскрывает Ленин: «Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, школе Толстого действительно кричащи. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы, с другой стороны — помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, с другой стороны, «толстовец», т. е. истасканный истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом... С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедий суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс, с другой стороны — юродивая проповедь «непротивления злу» «насилием» ⁵². Внутренняя противоречивость, невозможность разрешить и примирить эти противоречия в буржуазной и мелкобуржуазной литературе, особенно в творчестве ее наиболее великих художников, проявлялась именно потому, что великий художник лучше, глубже, дальше видит эксплуатацию, гнусность своего собственного строя и в то же время, сам являясь продуктом этого строя, выразителем идей господствующего класса, не в состоянии понять правильно самого зла эксплуатации и не в состоянии правильно видеть путей ее уничтожения.

В настоящий период упадка и кризиса всего капиталистического общества и всей его культуры буржуазия не в состоянии уже выдвигать революционные объективно-положительные идеи, которые бы могли оплодотворить буржуазное искусство. Буржуазное искусство так же, как и весь строй, загнивает и клонится к гибели. Это ярче всего выражается в отходе буржуазного искусства от действительности, который тем самым лучше всего разоблачает буржуазную действительность. Лозунг: «Искусство для искусства», эстетизм, экспрессионизм, развитие «бессодержательных» форм искусства (особенно в живописи, музыке и поэзии), процветание декадентства, символизма, футуризма, мистицизма и прочих «измов» буржуазного искусства, — в основном все эти упадочнические литературные течения выражают собою попытку буржуазии укрыться, отойти, не видеть действительности, которая, если в нее ближе всмотреться, предвещает ей гибель. Подальше от содержания, идей, больше виртуозности и любования беспредметной формой — в этом лейтмотив современного упадочнического буржуазного искусства и литературы. Но эта якобы беспредметная форма буржуазного искусства очень наглядно и предметно иллюстрирует вырождение буржуазии, а тем самым и ее идеологию.

---

[1] «Коммунистический манифест».

[2] Ленин, т. XV, с. 608, изд. 1?е.

[3] Ленин, т. XV, с. 562, изд. 1?е.

[4] Ленин, т. XV, с. 562.

[5] Аксельрод, Марксизм и этика, с. 227.

[6] Аксельрод, Марксизм и этика, с. 227.

[7] Энгельс, «Анти-Дюринг».

[8] Деборин, «Под знаменем марксизма» № 1, 1928 г.

[9] Деборин, «Под знаменем марксизма» № 1, 1928 г.

[10] Бухарин, Теория исторического материализма, с. 176 (подчеркнуто Бухариным).

[11] Ленин, т. XIII, с. 176, изд. 1?е.

[12] Ленин, т. XVII, изд. 1?е, с. 321.

[13] Энгельс, Письмо к Штаркенбургу.

Вернуться к оглавлению.