пятница, 23 октября 2015 г.

Относительная самостоятельность идеологий.

Вопрос об относительной самостоятельности идеологий может быть правильно понят лишь в том случае, если мы будем исходить из общественного разделения умственного и физического труда, характерного для классового общества. «Общество, — говорит Энгельс, — порождает известную общую функцию, без которой оно не может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют отрасль разделения труда внутри общества. Вместе с тем они приобретают особые интересы также и в противоположность тем, кто их уполномочил, они становятся самостоятельными по отношению к ним»[1].

Классовые идеологии возникают в результате развития классов и классовой борьбы, которая влечет за собою также и общественное разделение труда по линии умственного и физического труда. «Разделение труда, — указывает Маркс, — становится действительно разделением труда лишь тогда, когда наступает разделение материального и духовного труда». С этого момента сознание может действительно вообразить себе, что оно нечто иное, чем сознание существующей практики. С того момента, как сознание действительно начинает представлять что-нибудь, не представляя чего-нибудь действительно, с этого момента оно оказывается в состоянии освободиться от мира и перейти к образованию «чистой теории», теологии, философии, морали и т. д.»[2]. В классовом обществе развитие этих идеологий как бы отрывается от порождающих их материальных причин, и идеологии фактически обособляются в относительно самостоятельные области. Это обособление не создает конечно действительной полной независимости сознания от бытия, но оно приводит к относительной самостоятельности в развитии идеологии. Всякая надстройка и идеология «в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной, постепенно развивающейся самостоятельности» (Энгельс) получает свой относительно обособленный характер.
Изменения и перевороты в экономике совершаются, как мы уже отмечали, одновременно с изменением в надстройках и в идеологиях. Относительная самостоятельность идеологии появляется в том, что, например, изменение и развитие философских систем и направлений, определяясь в конечном счете уровнем развития экономического базиса, в то же время зависят и от достигнутого уже уровня развития самой философии, а также от политических и других идеологических особенностей страны и эпохи, в которых эта философия развивается. Эту относительную самостоятельность идеологии Энгельс иллюстрирует на примере развития философии следующим образом: «Как особая область разделения труда философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определенным мыслительным материалом, материалом, который передан ей ее предшественниками и из которого она исходит. От этого получается такое явление, что страны экономически отсталые могут играть в философии руководящую роль: Франция в XVIII в. по отношению к Англии, на философию которой французы опирались, а затем Германия по отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия и всеобщий расцвет литературы явились в ту эпоху результатом экономического развития».
Из сказанного Энгельсом вытекает, что все особенности, зигзаги развития и сам расцвет философии в Германии, в то время как Германия экономически была отсталой страной (начало XIX века: Кант, Гегель, Л. Фейербах), не могут быть выведены непосредственно лишь из одного экономического развития Германии. Без понимания того, что, раз возникнув, всякая идеология обладает известной относительной самостоятельностью, которая лишь в конечном счете может быть объяснена экономическим развитием, — без этого нельзя понять своеобразия идеологического развития в классовом обществе. Для бесклассового социалистического общества вопрос этот представляется по-иному.
Отделение умственного труда от физического в классовом обществе, и преобладающая отсюда относительная самостоятельность идеологии ведут к тому, что идеологии в классовом обществе, в сознании его идеологов превращаются в совершенно самостоятельные сущности.
Так, например, буржуазия боролась за победу буржуазного демократического строя потому, что этого требовали прежде всего интересы экономического развития самой буржуазии, однако в сознании используемых буржуазией масс трудящихся, эта борьба представлялась как борьба за высшие политические, моральные и другие «идеалы». Поэтому-то Маркс и говорит в предисловии к «Критике политической экономии», что, при рассмотрении революций необходимо видеть разницу между материальным переворотом в экономических условиях производства «и идеологическими формами, в которых люди воспринимают в своем сознании этот конфликт и во имя которых борются». Иллюзорная самостоятельность идеологий возникает потому, что истинные побудительные силы и причины, которые заставляют людей бороться за те или другие политические идеалы, остаются для них скрытыми. Это явление Энгельс характеризует как извращенное идеологическое мышление. «Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят его в движение, остаются ему неизвестными... Так как это процесс мысли, то он выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления... так как для него всякое человеческое действие кажется основанным в последнем счете на мышлении, потому что совершается посредством мышления»[3].
Всякое общественное действие люди совершают с участием сознания, но в условиях классового общества этому сознанию зачастую извращенно, неправильно приписывается роль творца действительности. Видимость самостоятельности идеологии в сознании людей теснейшим, образом связана с тем, что она рождается в классовом обществе. Классовое общество, и особенно капиталистическое, в чудовищных размерах углубляет и расширяет разделение умственного и физического труда. Капитализм с одной стороны, создает многомиллионную армию людей (пролетариат), уделом которых является физический труд, или вернее даже, однотонные, однообразные функции труда, С другой стороны, тот же самый капитализм создает и все более дифференцирует многочисленные отрасли идеологического труда, порождает «чистых» идеологов, людей так называемого интеллигентного труда. Этот идеологический труд в капиталистическом обществе все более и более по форме отрывается от своей материальной основы. Воспринимая свои идеи, свой мыслительный идеологический процесс как ни от каких классовых сил и явлений общественной жизни не зависящий, а наоборот, подчиняющий себе эту жизнь, идеологи тем самым приписывают классовым идеям общечеловеческий характер. Классовая роль идеологии господствующего класса в том именно и состоит, чтобы искажать, затуманивать истинный смысл происхождения своих идей, классовое выдавать за всеобщее, за человеческое.
То, что извращенность идеологического мышления отражает в себе классовый характер идеологии, Ленин ярко показывает на примере идеологического обмана и затушевывания сущности империалистической войны. Объективное содержание войны есть продолжение политики «империализма», т. е., грабежа буржуазии «великих держав» других наций, «субъективная» же преобладающая идеология есть «национальные» фразы, распространяемые для одурачивания масс[4].
Иначе, не по-ленински, объясняет это же явление т. Деборин, обнаруживая чисто механистическое понимание соответствия классовых идеологий базису. «Первая задача марксиста, — пишет Деборин, — при этих условиях (т. е. условиях империалистической войны) сводилась к «снятию» идеологической формы, разоблачению ее лживости и выявлению подлинного содержания войны, что вместе с тем означало приведение общественного сознания, идеологии в то или другое соответствие с объективным содержанием, с общественным бытием»[5].
Деборинская ошибочная оценка идеологии империалистской войны не случайна, а связана со всей отмеченной уже выше его оппортунистической оценкой империализма. Деборинский внеклассовый подход к надстройкам и идеологии, требование механического их соответствия базису уже давно были разоблачены Лениным в его борьбе с меньшевиками.
Буржуазная идеология есть искаженное отображение общественного бытия, создающееся в интересах господствующего эксплуататорского класса, особенно в период его упадка. Однако отсюда нельзя делать вывод (как это иногда делают), что так как идеологии угнетающих классов извращенно, неправильно, отражали действительность, то поэтому марксизм-ленинизм как правильно познающая мир теория не является идеологией.
Стать на такую точку зрения — значит, во-первых, забыть о том, что, хотя субъективно идеологи отрываются от бытия, однако в идеологии классового общества все же своеобразно отражается и познается действительность, а не только извращается. Во-вторых, забывается, что под идеологией Маркс, Энгельс и Ленин понимали не только извращенное в познании людей отражение мира, характерное для классового общества, но что идеология — это во всяком обществе форма отражения и познания действительности. Поэтому неправильно отрицать пролетарскую идеологию на том лишь основании, что она правильно отражает и познает мир. В-третьих, эта точка зрения не принимает во внимание, что в известном смысле самый извращенный характер идеологического мышления правильно отражает противоречивый характер классовой действительности.
Классовая действительность, особенно в капиталистическом обществе, сложна и противоречива, и неотъемлемым свойством ее противоречивости является извращенное сознание. Наиболее ярким примером такого извращенного сознания, без которого немыслим сам процесс товарно-производственных отношений в капиталистическом обществе, является товарный фетишизм.
«Здесь, — говорит Маркс, — продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в определенных отношениях с людьми и друг с другом. Такую же роль в мире товаров играют продукты человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, раз только они производятся как товары, и который, следовательно, не отделим от всякого товарного производства»[6].
Итак, с одной стороны, товарный фетишизм — это такое извращение в сознании людей реальных отношений, которое подобно религиозным фантазиям, но, с другой стороны, само это извращение — неотделимое свойство товарного производства. Нельзя отделить фетишистскую форму сознания от характера самого капиталистического производства. Также и буржуазные проповеди об общечеловеческом характере морали, буржуазная демократия — это не только высоко парящее в идеологиях людей извращение общественных отношений, но это в то же время необходимый сопутствующий элемент этих отношений и классового господства буржуазии. «Если во всей идеологии люди и их отношения кажутся поставленными на голову, как в камере-обскуре, то это тоже вытекает из исторического процесса их жизни, подобно тому как обратное изображение предметов на сетчатке вытекает из непосредственного физического процесса их жизни»[7].
Говоря об извращенном характере классовой идеологии, не следует также забывать, что всякий класс общества, в том числе и буржуазия, не могли существовать и господствовать без относительно правильного познания мира. Буржуазия как класс не могла бы создать своего экономического господства без развития естественных наук и техники, а эти последние немыслимы без правильного познания процессов природы. «...Исторически условна всякая идеология, — говорит Ленин, — но безусловно, что всякой научной идеологии (в отличие от религиозной) соответствует объективная истина, абсолютная природа»[8].
Однако то, что всякой научной идеологии (в отличие, например, от религиозной) соответствует объективная истина, не значит, что в классовом обществе научная идеология создается без всякого рода извращений, идеологических вывертов. В своем историческом развитии науки как естественные, так и особенно общественные отражают собой классовую борьбу и классовые тенденции к идеологическому извращению истины.



[1] Энгельс, Письмо к Конраду Шмидту.
[2] «Архив Маркса и Энгельса», т. I, с. 22.
[3] Энгельс, Письмо к Мерингу.
[4] Ленин, т. XIII, с. 361.
[5] Деборин, Ленин как мыслитель, с. 86.
[6] Маркс, Капитал, т. I, с. 33–34.
[7] «Архив Маркса и Энгельса», т. I, с. 216.
[8] Ленин, Материализм и эмпириокритицизм.

Комментариев нет: