Вопрос об относительной
самостоятельности идеологий может быть правильно понят лишь в том случае, если
мы будем исходить из общественного разделения умственного и физического труда, характерного для классового
общества. «Общество, — говорит Энгельс, — порождает известную общую функцию,
без которой оно не может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют
отрасль разделения труда внутри общества. Вместе с тем они приобретают особые
интересы также и в противоположность тем, кто их уполномочил, они становятся самостоятельными по отношению
к ним»[1].
Классовые идеологии возникают в
результате развития классов и классовой борьбы, которая влечет за собою также и
общественное разделение труда по линии умственного и физического труда.
«Разделение труда, — указывает Маркс, — становится действительно разделением
труда лишь тогда, когда наступает разделение материального и духовного труда».
С этого момента сознание может
действительно вообразить себе, что оно нечто иное, чем сознание существующей практики. С того момента, как
сознание действительно начинает представлять что-нибудь, не представляя
чего-нибудь действительно, с этого момента оно оказывается в состоянии
освободиться от мира и перейти к образованию «чистой теории», теологии,
философии, морали и т. д.»[2].
В классовом обществе развитие этих идеологий как бы отрывается от порождающих
их материальных причин, и идеологии фактически обособляются в относительно
самостоятельные области. Это обособление не создает конечно действительной
полной независимости сознания от бытия, но оно приводит к относительной самостоятельности в развитии идеологии. Всякая
надстройка и идеология «в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной,
постепенно развивающейся самостоятельности» (Энгельс) получает свой
относительно обособленный характер.
Изменения и перевороты в экономике
совершаются, как мы уже отмечали, одновременно с изменением в надстройках и в
идеологиях. Относительная самостоятельность идеологии появляется в том, что,
например, изменение и развитие философских систем и направлений, определяясь в
конечном счете уровнем развития экономического базиса, в то же время зависят и
от достигнутого уже уровня развития
самой философии, а также от политических и других идеологических особенностей
страны и эпохи, в которых эта философия развивается. Эту относительную
самостоятельность идеологии Энгельс иллюстрирует на примере развития философии
следующим образом: «Как особая область
разделения труда философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки
определенным мыслительным материалом, материалом, который передан ей ее предшественниками и из которого она
исходит. От этого получается такое явление, что страны экономически отсталые
могут играть в философии руководящую роль: Франция в XVIII в. по отношению
к Англии, на философию которой французы опирались, а затем Германия по
отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия и
всеобщий расцвет литературы явились в ту эпоху результатом экономического развития».
Из сказанного Энгельсом вытекает,
что все особенности, зигзаги развития и сам расцвет философии в Германии, в то
время как Германия экономически была отсталой страной (начало XIX века: Кант,
Гегель, Л. Фейербах), не могут быть выведены непосредственно лишь из
одного экономического развития Германии. Без понимания того, что, раз
возникнув, всякая идеология обладает известной относительной самостоятельностью, которая лишь в конечном счете может быть объяснена экономическим развитием, — без
этого нельзя понять своеобразия идеологического развития в классовом обществе.
Для бесклассового социалистического общества вопрос этот представляется
по-иному.
Отделение умственного труда от
физического в классовом обществе, и преобладающая отсюда относительная самостоятельность
идеологии ведут к тому, что идеологии в классовом обществе, в сознании его
идеологов превращаются в совершенно
самостоятельные сущности.
Так, например, буржуазия боролась за
победу буржуазного демократического строя потому, что этого требовали прежде
всего интересы экономического развития самой буржуазии, однако в сознании
используемых буржуазией масс трудящихся, эта борьба представлялась как борьба
за высшие политические, моральные и другие «идеалы». Поэтому-то Маркс и говорит
в предисловии к «Критике политической экономии», что, при рассмотрении
революций необходимо видеть разницу между материальным переворотом в
экономических условиях производства «и идеологическими формами, в которых люди
воспринимают в своем сознании этот конфликт и во имя которых борются». Иллюзорная самостоятельность идеологий
возникает потому, что истинные побудительные силы и причины, которые заставляют
людей бороться за те или другие политические идеалы, остаются для них скрытыми.
Это явление Энгельс характеризует как извращенное идеологическое мышление.
«Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с
сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят
его в движение, остаются ему неизвестными... Так как это процесс мысли, то он
выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления... так как для него
всякое человеческое действие кажется основанным
в последнем счете на мышлении, потому что совершается посредством мышления»[3].
Всякое общественное действие люди
совершают с участием сознания, но в условиях классового общества этому сознанию
зачастую извращенно, неправильно приписывается роль творца действительности.
Видимость самостоятельности идеологии в сознании людей теснейшим, образом
связана с тем, что она рождается в классовом обществе. Классовое общество, и
особенно капиталистическое, в чудовищных размерах углубляет и расширяет
разделение умственного и физического труда. Капитализм с одной стороны, создает
многомиллионную армию людей (пролетариат), уделом которых является физический
труд, или вернее даже, однотонные, однообразные функции труда, С другой
стороны, тот же самый капитализм создает и все более дифференцирует
многочисленные отрасли идеологического труда, порождает «чистых» идеологов,
людей так называемого интеллигентного труда. Этот идеологический труд в
капиталистическом обществе все более и более по форме отрывается от своей
материальной основы. Воспринимая свои идеи, свой мыслительный идеологический
процесс как ни от каких классовых сил и явлений общественной жизни не
зависящий, а наоборот, подчиняющий себе эту жизнь, идеологи тем самым
приписывают классовым идеям общечеловеческий
характер. Классовая роль идеологии господствующего класса в том именно и
состоит, чтобы искажать, затуманивать истинный смысл происхождения своих идей,
классовое выдавать за всеобщее, за человеческое.
То, что извращенность
идеологического мышления отражает в себе классовый характер идеологии, Ленин
ярко показывает на примере идеологического обмана и затушевывания сущности
империалистической войны. Объективное содержание войны есть продолжение
политики «империализма», т. е., грабежа буржуазии «великих держав» других
наций, «субъективная» же преобладающая идеология есть «национальные» фразы,
распространяемые для одурачивания масс[4].
Иначе, не по-ленински, объясняет это
же явление т. Деборин, обнаруживая чисто механистическое понимание
соответствия классовых идеологий базису. «Первая задача марксиста, — пишет
Деборин, — при этих условиях (т. е. условиях империалистической войны)
сводилась к «снятию» идеологической формы, разоблачению ее лживости и выявлению
подлинного содержания войны, что вместе с тем означало приведение общественного сознания, идеологии в то или другое
соответствие с объективным содержанием, с общественным бытием»[5].
Деборинская ошибочная оценка
идеологии империалистской войны не случайна, а связана со всей отмеченной уже
выше его оппортунистической оценкой империализма. Деборинский внеклассовый
подход к надстройкам и идеологии, требование механического их соответствия
базису уже давно были разоблачены Лениным в его борьбе с меньшевиками.
Буржуазная идеология есть искаженное
отображение общественного бытия, создающееся в интересах господствующего
эксплуататорского класса, особенно в период его упадка. Однако отсюда нельзя
делать вывод (как это иногда делают), что так как идеологии угнетающих классов
извращенно, неправильно, отражали действительность, то поэтому
марксизм-ленинизм как правильно познающая мир теория не является идеологией.
Стать на такую точку зрения — значит,
во-первых, забыть о том, что, хотя субъективно идеологи отрываются от бытия,
однако в идеологии классового общества все же своеобразно отражается и познается действительность, а не только извращается.
Во-вторых, забывается, что под идеологией Маркс, Энгельс и Ленин понимали не
только извращенное в познании людей отражение мира, характерное для классового общества, но что идеология — это
во всяком обществе форма отражения и
познания действительности. Поэтому неправильно отрицать пролетарскую идеологию
на том лишь основании, что она правильно отражает и познает мир. В-третьих, эта
точка зрения не принимает во внимание, что в известном смысле самый извращенный
характер идеологического мышления правильно отражает противоречивый характер классовой действительности.
Классовая действительность, особенно
в капиталистическом обществе, сложна и противоречива, и неотъемлемым свойством
ее противоречивости является извращенное сознание. Наиболее ярким примером
такого извращенного сознания, без которого немыслим сам процесс
товарно-производственных отношений в капиталистическом обществе, является товарный фетишизм.
«Здесь, — говорит Маркс, — продукты
человеческого мозга представляются
самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в
определенных отношениях с людьми и друг с другом. Такую же роль в мире товаров
играют продукты человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ
продуктам труда, раз только они производятся как товары, и который,
следовательно, не отделим от всякого
товарного производства»[6].
Итак, с одной стороны, товарный
фетишизм — это такое извращение в сознании людей реальных отношений, которое
подобно религиозным фантазиям, но, с другой стороны, само это извращение — неотделимое
свойство товарного производства. Нельзя отделить фетишистскую форму сознания от
характера самого капиталистического производства. Также и буржуазные проповеди
об общечеловеческом характере морали, буржуазная демократия — это не только
высоко парящее в идеологиях людей извращение общественных отношений, но это в
то же время необходимый сопутствующий элемент этих отношений и классового
господства буржуазии. «Если во всей идеологии люди и их отношения кажутся
поставленными на голову, как в камере-обскуре, то это тоже вытекает из исторического процесса их жизни, подобно тому как
обратное изображение предметов на сетчатке вытекает из непосредственного
физического процесса их жизни»[7].
Говоря об извращенном характере
классовой идеологии, не следует также забывать, что всякий класс общества, в
том числе и буржуазия, не могли существовать и господствовать без относительно
правильного познания мира. Буржуазия как класс не могла бы создать своего
экономического господства без развития естественных наук и техники, а эти
последние немыслимы без правильного познания процессов природы. «...Исторически
условна всякая идеология, — говорит Ленин, — но безусловно, что всякой научной
идеологии (в отличие от религиозной) соответствует объективная истина,
абсолютная природа»[8].
Однако то, что всякой научной идеологии (в отличие, например, от религиозной) соответствует объективная истина, не
значит, что в классовом обществе научная идеология создается без всякого рода
извращений, идеологических вывертов. В своем историческом развитии науки как
естественные, так и особенно общественные отражают собой классовую борьбу и
классовые тенденции к идеологическому извращению истины.
Комментариев нет:
Отправить комментарий