Диалектический материализм дает не
только философское обоснование атеизму, он не только опровергает бытие
духовного мира, но и является вернейшим методологическим орудием в разрешении
вопроса, как появилась самая вера в
существование духовного мира. Марксистско-ленинская теория происхождения и
развития религиозных верований среди всех других теорий является единственно
правильной, логически законченной атеистической теорией. Теории происхождения религии, связанные с
идеалистической философией, построенные на идеалистической методологии,
неизбежно несут в себе идеалистические червоточины и открывают лазейки для
поповщины.
В «Капитале» Маркс писал про староазиатское
и античное общества: «Эти старые общественно-производственные организмы
несравненно более просты и ясны по своему устройству, чем буржуазный... Условие
их существования — низкая ступень развития производительных сил труда и
соответственная связанность отношений людей в рамках процесса, созидающего их
материальную жизнь, а вместе с тем связанности всех их отношений друг к другу и
к природе. Эта реальная связанность
отражается идеально в древних
естественных и народных религиях».
Религия, как показывают
праархеологические и этнографические данные, возникла еще в доклассовом
обществе, в эпоху первобытного коммунизма.
«Реальная связанность», о которой говорит Маркс в связи с староазиатским и
античным обществом, является отличительной чертой и у первобытного общества,
где налицо беспомощность первобытного дикаря перед силами природы и гнет
естественно-родовых связей. Первобытная община в борьбе против природы и других
общин связывает деятельность своих членов сотнями запретов (табу), регулирует
каждый их шаг. Первобытная религия является фантастическим отражением этой
«связанности» в форме веры в духов, поддерживает и закрепляет ее. Таким образом
в первобытном обществе, как и в позднейших экономических формациях, основой для
возникновения религии являются социально-экономические отношения. Это не
значит, что для всех моментов первобытной религии, например, для тех или других
магических обрядов, нужно искать обязательно объяснения в экономических
причинах. Но все эти «первобытные глупости», как выражается Энгельс в письме к
Конраду Шмидту[1],
могли удержаться в системе идеологии только на почве первобытных общественных
отношений. Они играли определенную социально-экономическую роль, поддерживая и
закрепляя в первобытной общине «связанность» отношений людей друг к другу и к
природе.
В какие же внешние формы выливалась
первобытная религия.
Религиозные верования австралийцев,
являющихся в настоящее время наиболее отсталым народом на земном шаре и имеющих
тотемистическую организацию общества, представляют собой тотемизм, тесно связанный с анимизмом, с одухотворением всех
предметов и с магией. Поскольку тотемистические верования являются
идеологической надстройкой над довольно сложными уже экономическими отношениями
и безусловно представляют собой явление более позднее, чем анимизм, мы можем
сделать вывод, что именно анимизм и магия составляли первобытную форму религии.
К этому выводу нас заставляют прийти и археологические раскопки наиболее ранних
погребений, свидетельствующих о наличии веры в существование после смерти.
Анимистические представления и первобытная магия должны были возникнуть на
базисе низкого экономического состояния первобытной общины, они явились
отражением бессилия общины перед природой, отражением того гнета, в котором
держала первобытная община всех своих членов.
Внешних поводов для возникновения
веры в существование душ и духов было много.
Такие явления, как сон, обморок,
смерть, сновидения, и даже такие, как тень, отображение в воде — могли привести
при известных условиях к идее о существовании «двойника», «души», духа. Но и
эти все явления стали действовать в известном направлении только при
определенном состоянии производительных сил, только на базисе определенных
соцэкономических отношений. Первобытная религия, населявшая окружающий мир душами
и духами, которые связывали якобы все отношения людей друг к другу и к природе,
явилась таким образом фантастическим отражением реальной связанности людей в
первобытной общине.
Первый период существования
человеческого общества безусловно был периодом безрелигиозным, не было тогда и
анимистических представлений. Появление человека в сновидении воспринималось
скорее всего, как появление действительного человека. Отсутствовали факты
частого и систематического наблюдения над смертельно ранеными животными, теряющими
свою кровь. Это могло бы привести к вере, что в крови находится оживляющая
сила, душа. Все эти факты стали действовать в направлении, способствовавшем
возникновению идеи «души» на той ступени хозяйственного развития, когда
появились стоянки, когда развитие примитивной техники дало возможность наряду с
собирательством приступить к ведению охотничьего
хозяйства. Сопоставление разложившегося на стоянке трупа сородича с
появлением его в цветущем виде в сновидении могло привести к идее существования
какого-то двойника, живущего и после смерти человека. Ряд других фактов
приводил к мнению, что этот двойник при жизни человека обитает в нем самом, что
сон, болезнь, обморок есть такое состояние, когда «душа» покидает тело. Затем
по аналогии с человеком приписывались души и вообще всем предметам природы.
Бессилие перед природой, жизнь полная опасности приводила к вере, что мир
наполнен злыми духами, приносящими разные несчастья, болезни, смерть. Чукчи,
например, верят, что злые духи «келет» (единственное число келе — «убийца»)
нападают на людей, подстерегая одиноких путников. Есть «келе кашля», есть «келе
сифилиса» и т. п. По верованиям гольдов злые духи — «альба бусеу» — заманивают
людей в глухие места в лесу, в омуты, похищают у людей души, напускают
всевозможные болезни и т. д.
С развитием производительных сил все
более и более углубляется разделение труда по возрасту и полу; руководящие
функции переходят к старшему поколению, хранителю уже накопленного к этому
времени общиной хозяйственно-производственного опыта. Старики-деды — руководители
производственного процесса, советчики, учителя подрастающего поколения.
Таковыми должны быть и духи, которыми становятся души умерших дедов-предков. Духи-предки — невидимые блюстители
традиций, обычаев и правил. Нарушение правил хозяйственно-производственного
опыта приводило нередко к несчастью, к гибели. Это объясняется как месть со
стороны духов-предков.
Как показывают данные этнографии,
поколение стариков в современном австралийском обществе, имеющем
тотемистическое устройство, пользуется большими правами и привилегиями по
сравнению с поколением охотников, подростков и женщин.
Чтобы удержать такой порядок вещей
ненарушенным, мало способов прямого воздействия. В австралийском обществе за
нарушение запретов применяется смертная казнь или изгнание из общин, что
собственно равносильно смертной казни, — на помощь приходит мир духов,
мстительных и требовательных, незримо присутствующих, все видящих и от которых,
следовательно, нельзя скрыть нарушение законов и правил.
Кроме того, в первобытной религии мы
находим магические действия. Под
первобытной магией подразумеваются действия, которые основываются на убеждении,
что подобное или сходное может вызвать подобное (магия сходства) или что
действие над предметом, который находился в соприкосновении с другим предметом
или является частью последнего, оказывает влияние на этот второй предмет (магия
контакта). Магия называется отрицательной или негативной, когда на основании ее
запрещают совершать те или иные
действия. Примерами положительной магии сходства может служить способ вызывания
дождя у африканских негров. Старшина или колдун забирается на крышу хижины и
льет оттуда на землю воду, в полной уверенности, что таким же образом польется
с неба дождь, ибо сходное вызывает сходное.
Магия вырастала на той же почве
социально-экономических отношений, как и анимизм. Вообще вся система магических
действий и запретов является для дикарей величайшей школой муштровки благодаря
которой сохраняется незыблемым установившийся порядок вещей. Негативная магия
(табу), запрещающая женщинам и молодым охотникам употреблять в пищу многие виды
добычи и т. п., идет на пользу старшему поколению, которое поэтому
заинтересовано в поддержании и закреплении этой системы магии в целом. Нет
сомнения, что на выработку магии повлияла охотничья практика, с подражанием
животным и птицам во время подкрадывания к ним. Например, австралийцы, охотясь
на эму, держали над своей головой на палке голову птицы. В магии человек не
упрашивает духов, а заставляет действовать по своему желанию. Магия не знает
еще капризов и личной воли духов. Магия возникает в ту пору, когда первобытная
община всецело владеет и подчиняет себе всех своих членов, в том числе и
старшие поколения.
Мы изложили анимистическую теорию
происхождения религии в свете марксизма-ленинизма. Буржуазные исследователи
происхождения религии Тэйлор и Спенсер, как и их последователи, вроде Вунта,
Фрэзера, хотя дают нам богатый фактический материал по истории религии, но
стоят на идеалистической точке
зрения. Происхождение анимистических идей рисуется ими как результат
умственного процесса, совершающегося в головах «дикаря-философа».
Но серьезнейшие ошибки и извращения
в понимании анимистической теории мы находим также у Плеханова, Кунова,
Степанова и Богданова.
Вопрос о происхождении анимизма
Плеханов затрагивает в своей первой статье «О так называемых религиозных
исканиях в России». Плеханов не дает здесь подлинно-марксистского анализа. Он
ничего не говорит о социально-экономических отношениях в первобытном обществе,
об отношениях людей друг к другу в процессе производства. Плеханов
ограничивается упоминанием о слабом развитии производительных сил, но не
указывает, как это слабое состояние производительных сил определяет
производственные отношения в первобытном обществе.
Плеханов нигде не говорит также и о
том, какую социальную роль играла
первоначальная религия. Плеханов в первой статье о религии пишет: «На известной
стадии культурного развития анимистические представления и связанные с ними
настроения срастаются с нравственностью в широком смысле этого слова, т. е.
с понятиями людей о своих взаимных обязанностях»[2].
По Плеханову получается, что на первых порах на анимистические представления не
оказывала никакого влияния социально-экономическая жизнь первобытной общины.
Они возникали, по Плеханову, в результате обдумываний и рассуждений дикаря,
ради какого-то «чистого знания», ради удовлетворения его любознательности. Ход
рассуждений Плеханова, как видим, идеалистический; так объяснял возникновение и
развитие анимистических идей и Тэйлор. Плеханов пишет о первобытном человеке:
«Его производительные силы мало развиты; его власть над природой ничтожна. В
основе всех фантастических объяснений жизни природы лежит суждение по аналогии. Наблюдая свои собственные действия, человек
видит, что им предшествуют соответствующие им желания, или, — чтобы употребить
выражение более близкое к его образу мыслей, — что эти действия вызываются
этими желаниями. Поэтому он думает, что и поразившие его явления природы были
вызваны чьей-то волей. Предполагаемые существа, волей которых вызываются
поражающие его явления природы, остаются недоступными для его внешних чувств.
Поэтому он считает их подобными человеческой душе, которая, как мы уже знаем,
невещественна в указанном выше смысле, и т. д.».
Кунов в своей книге «Возникновение
религии и веры в бога» совершает ту же ошибку, что и Плеханов. Он ничего не
говорит об экономической структуре первобытного общества, не затрагивает
вопроса о том, какую роль в первобытном обществе играет религия. Возникновение
анимизма Кунов связывает с охотничьим хозяйством таким образом: охотники,
наблюдая смертельно раненое животное, видели, что с потерей крови из животного
уходит жизнь; отсюда они делали вывод, что в крови помещается какая-то
жизненная сила, душа. Сновидения, обмороки, эпилепсия и другие подобные явления
укрепляли веру в существование душ. При таком объяснении, у Кунова, как и у
Плеханова, религия отрывается от
экономических отношений, превращается в теорию, не имеющую непосредственно
касательства к экономической жизни первобытной общины.
На этих же позициях по существу
стоял и т. Степанов. В его «Очерках развития религиозных верований» мы
напрасно стали бы искать рассуждений о производственных отношениях первобытного
общества. Ничего не говорится и о социальной роли анимизма. Что касается магии,
то о ней вовсе умалчивается. И Кунов и т. Степанов в своих работах
касаются хозяйственно-технических моментов, повлиявших на возникновение идеи
«души». Кунов говорит об охоте, Степанов о стоянках, об охоте, о пользовании
орудиями труда. Но ни тот, ни другой ничего не говорят о производственных
отношениях, о самой общине, ее экономической структуре. Механистический подход
т. Степанова ярко сказывается в данном случае. Первобытное общество
рассматривается не как определенное качественное своеобразие, органическое
целое; берется механически одна ее сторона, хотя и весьма важная, именно техника способа производства. Эту же
ошибку совершает Степанов и в вопросе о происхождении тотемизма, когда опять
ничего не говорит о производственных отношениях.
А. Богданов сделал попытку дать
социальное обоснование анимизма, выступив с так называемой авторитарной теорией[3].
Тов. Бухарин, находящийся, как известно, под сильнейшим влиянием Богданова,
заявляет в своей «Теории исторического материализма», что он присоединяется к
богдановской теории. Авторитарная теория сводится в основном к утверждению, что
анимизм возникает только при патриархально-родовом строе. Окружающий мир
воспринимается людьми в процессе развития их «социально-организованного опыта, по аналогии с общественными
отношениями, в которые вступают между собой, согласно теории Богданова,
патриархи-распорядители, организаторы
труда и исполнительская масса. Все
предметы природы и люди мыслятся поэтому как исполнительская масса, роль же
организаторов играют «души» всех вещей природы. Идеализм этой богдановской
теории блестяще раскрыт Лениным в его «Материализме и эмпириокритицизме»,
который показал, что вера в леших, домовых, хотя является «общезначимым»
«социально-согласованным опытом» широких масс, не соответствует объективной
действительности, что такое объяснение не говорит о действительных общественных
отношениях и об эксплуататорской роли религии. Этнография опровергает теорию
Богданова фактами существования анимизма у народов до патриархально-родового
строя, например, у австралийцев, имеющих тотемистическую организацию общества.
Кроме тэйлоро-спенсеровской
анимистической теории происхождения религии имеется еще целый ряд других
буржуазных теорий. В середине XIX столетия выступил английский ученый Макс
Мюллер с натуралистической теорией, сущность которой сводится к утверждению,
что объектом первоначального религиозного культа явились силы природы, что религия началась с поклонения солнцу. Данные
этнографии показали несостоятельность этой теории: силы природы действительно
становятся объектами обожествления, но на более поздней стадии экономического
развития, чем первобытный коммунизм, а именно у народов земледельческих и
пастушеских.
В последние десятилетия выдвигаются
новые реакционные теории происхождения религии. Так отцы так называемой «прамонотеистической»
теории, Андрью Лэнг, а вслед за ним патер Шмидт, ныне уже носящий красную
кардинальскую шапку, утверждают, что первобытная религия есть чистейший
монотеизм, вера в единого бога, «всезнающего, всемогущего творца и устроителя
мира носителя морального начала». Эта теория является замаскированным
доказательством бытия бога. Близко к теории прамонотеизма стоит
«преаминистическая» теория, утверждающая, что анимизму предшествовала вера в
существование безличной силы. Безличная сила-де разлита всюду, она входит во
все предметы: людей, животных, растения, камни и т. д., в одни предметы
больше, в другие меньше. Легко видеть, что такая безличная сила мало чем
отличается от безличного разума пантеистов, от безличного бога любви Толстого.
Этнографические данные показывают, что существующая у некоторых первобытных
племен вера в саму «силу» развивается из анимистических верований.
В нескольких словах остановимся еще на
теориях биологического порядка; эти
теории выводят религию из «прирожденных» свойств человека.
Такова, например, психологическая
сексуальная теория Фрейда, о которой уже упоминалось (гл. III, VI)[4].
По Фреду, религия вырастает на основе сдерживаемых человеческим обществом
естественных инстинктов человека: инстинкта размножения, инстинкта разрушения и
насилия, причем, может быть, даже второй инстинкт является разновидностью
первого. Тем самым сам собою напрашивается вывод о вечности религии. Глава
первобытной орды, как рассказывает Фрейд, изгонял из орды всех подрастающих
самцов, чтобы жить одному с женщинами, но затем был убит молодыми самцами.
Между последними начались из-за женщин постоянные драки, и тогда они
установили, — как завет убитого отца, — не прикасаться к женщинам своего рода.
Любовь и ненависть, питаемые к отцу, были перенесены на животных, являвшихся
«тотемами». Эта сексуальная теория происхождения религии противоречит
этнографическим данным. Фрейдовское утверждение о существовании когда-то
человеческой орды из взрослого самца, десятка самок и детей также не находит
подтверждения ни в этнографии, ни в праархеологии.
Теории биологического порядка на
первый взгляд кажутся материалистическими, но по существу дела являются
идеалистическими, потому что они собственно не имеют дела с обществом. Эти
теории отправляются от психологии
индивидуума, возникающей и развивающейся на основе какого-либо неизменного
биологического свойства[5].
Мы не можем здесь подробно
останавливаться на развитии культа
животных — покровителей племени (тотемизм) и на переходе от поклонения этим
животным-духам к культу предков. Отметим только, что вместе с развитием родового
строя зависимость людей от главы рода получает свое отражение и в религии. С
развитием земледелия и скотоводства духи-предки сперва заимствуют те или другие
черты от явлений природы, а затем становятся богами природы. Зависимость от природы получает фантастическое отражение
в том виде, что один дух по преимуществу начинает «заведывать» солнцем, другой
— дождем и грозой, третий — ветром и т. д. Крестьянство, подавленное
эксплуатацией феодалов и стихиями природы, создало себе целые «штаты» духов — спецов
по агрономии и ветеринарии. Беспомощное положение русского крестьянства,
эксплуатируемого веками дворянами-помещиками, выступавшего перед природой с
примитивной прадедовской техникой, нашло фантастическое отражение в вере в
существование различных святых: по ветеринарной части содействуют Фрол и Лавр —
лошадники, Егорий-скотопас, Никита-гусятник и т. д. По агрономии — Наталья-овсянница,
Никита-репорез, Никола-кочанный, Елена-длинные льны, Прасковья-трепальница и
т. д.
Происходящее объединение племен в
государственные организации, с возвышением одного какого-либо племени в роли
завоевателя и объединителя, находит фантастическое отражение в соответствующих
изменениях в мире духов. Бога племени-завоевателя становятся главными богами.
Бога подчиненных племен получают роли второстепенных богов или низводятся на
положение героев.
Но государственные религии древнего
мира, как и все религии эксплуататорского строя, выполняли в то же время и
другую функцию — они возводили на высоту божественного установления классовое неравенство, все ужасы
рабства, эксплуатацию свободных трудящихся масс, их политическое бесправие.
Так классовое деление
древнеиндийского общества, осуждавшее плебеев-шудр и париев на вечную
зависимость и кабалу, откровенно освящалось брахманизмом, учившим, что брахманы
произошли из головы Брамы, воины — из его рук, каста вайшьи — из его бедер, а шудры
— из его ног. К презренным же «париям» Брама не имеет никакого отношения, и
потому они ниже стоят, чем животные, одно только прикосновение к ним уже
оскверняет благородного человека. Древнегреческие князья-феодалы беспощадно
эксплуатировали трудовое крестьянство, вели свою родословную непосредственно от
богов и богинь. Они называли себя «лучшими» (aristoi), в то время
как трудящиеся были «худыми» (kakoi). То же
самое мы видим и в древнеегипетской религии. Про фараона говорили, что он тот
же бог, что он «живет от существа всякого бога, он пожирает его внутренности».
Для феодального общества средневековья типичен бог в виде
короля-сюзерена, со свитой малых богов, ангельских сил и святых, бог,
олицетворяющий собою феодальное неравенство и эксплуатацию, основанную на
крепостном труде. Святость и ненарушимость принципа феодального неравенства
подчеркивается тем, что сверхъестественный мир так же строго делится по рангам,
как и мир земной. Так, например, ангельские силы вокруг христианского
средневекового бога разбиты на девять разрядов: серафимы, херувимы, ангелы
власти, ангелы престола, архангелы-ангелы и т. д.
Уже государственные религии древнего
мира содержали в себе зародыши монотеизма, единобожия. Одним из путей развития
монотеистических идей явилось отражение в религии организации деспотических монархий
древнего мира. Так победа Фив в древнем Египте над другими сильнейшими городами
высоко превознесла бога Амона. Он считается уже предвечным творцом мира, он
владыка богов. То же самое мы видим в древневавилонской религии. Победа
Вавилона выдвигает на первое место вавилонского бога — Мардука.
Таким же отражением деспотической
организации явился и еврейский бог — воинственный
и мстительный Иегова.
Но решающую роль в выработке идей об
едином боге сыграло товарное хозяйство с стихийными силами его рынка. Слепая стихия рынка господствует
над людьми. Неощущаемая физически, роковая и грозная власть товарного
производства над обществом, его создавшим, получает отражение в виде веры в
абстрактного, безличного бога, всеобъемлющего, всевидящего и всемогущего. Замаскированному
характеру тягчайшей эксплуатации и рабства в капиталистическом обществе в виде
свободного труда, «демократическим свободам» соответствует религиозное учение о
равенстве всех людей перед господом.
Эти особенности религии
капиталистического общества тонко отметил Маркс. Он писал в «Капитале»: «Для
общества товаропроизводителей характерно общественно-производственное
отношение, которое состоит в том, что продукты труда являются здесь для них
товарами, т. е. стоимостями, и что отдельные частные работы приравниваются
здесь друг к другу в этой единообразной форме как одинаковый человеческий труд,
— для такого общества наиболее подходящей
формой религии является христианство с его культом абстрактного человека, в
особенности в своих буржуазных разновидностях, каковы протестантизм, деизм и
т. д.». Об этом же самом говорит Энгельс в «Анти-Дюринге»: «На дальнейшей
ступени развития вся совокупность естественных и общественных таинственных сил
переносится на одного всемогущего бога, который в свою очередь является лишь
отражением абстрактного человека».
Это отражение абстрактного человека
нашло наиболее полное выражение в христианстве.
Но, говоря о последнем, необходимо помнить, что христианство само в
соответствии с изменениями в социально-экономических отношениях принимало ту
или другую свою разновидную форму. Есть существенные различия между
первоначальным христианством, средневековыми его формами, каковыми являются
католичество и православие, и позднее нарождающимися буржуазными
разновидностями христианства, в виде, например, протестантизма или деизма.
Но эти различия разумеется не мешают
играть христианским религиям, подобно всякой другой религии, гнуснейшую роль
защиты и оправдания эксплуатации. «Первоначальное христианство в основном
является религией распадающегося рабского хозяйства, — писал Энгельс в
«Некрологе Бруно Бауэра». — «Во всех классах должно было находиться известное
количество людей, отчаявшихся в материальном освобождении и искавших себе
возмещение в духовном освобождении — утешения в сознании, которое спасало их от
полного отчаяния». Среди этих людей, страстно тосковавших по утешению, страстно
желавших бежать от этого действительного мира в мир идеальный, большинство
вербовалось из рабов. Во время этого-то всеобщего экономического, политического,
умственного и морального разложения и выступило христианство. Раннее
христианство, распространявшееся прежде всего среди низших слоев народа,
античного пролетариата и рабов, по которым сильно ударил экономический кризис,
явилось идеологией упадка, беспомощности и отчаяния. Призывая верующих к
небесному царству, христианство оставляло нетронутым царство земное, наоборот,
оно приучало в страданиях и тягостях жизни, зависевших от порядка земного
царства, видеть средство к спасению. В фантастическом образе страдальца-бога,
добровольно принимавшего смерть и торжествующего только после смерти,
отразилась беспомощность угнетенных классов греко-римского общества эпохи
распада рабского хозяйства, не сумевших выступить на борьбу против существующих
порядков с действительно революционными мерами.
Каутский в своих работах
«Происхождение христианства» и «Предшественники социализма» идеализировал
христианство и религию, приписывая первоначальному христианству революционный
характер и считая, что все зло в христианстве происходит только от церкви,
клира. Такое разграничение роли религии и церкви типично для социал-демократии
и является примирением с религией как
с таковой. Христианство, проповедовавшее свободу духа, вело к закрепощению
тела, освящало рабство, насилие и эксплуатацию. Вот почему там, где широко
развились товарные отношения, христианство в руках эксплуататоров явилось
испытаннейшим орудием закабаления и одурманивания трудящихся масс[6].
Такие же корни в классовой структуре общества можно
проследить и на происхождении двух других наиболее распространенных наравне с
христианством религий: буддизме и исламе. Буддизм, с его отрицанием всякой
борьбы и вообще жизни как источника разочарований и страдания, явился в
первоначальной своей форме выражением распада индусского феодального общества и
развития торгового капитала, происходивших в V–IV вв. до нашей эры.
Буддийская религия со своим учением
об отказе от классовой борьбы отражала настроения и трудящихся масс, бессильных
бороться против гнева эксплуатации. Буддийская «нирвана» затушевывает классовую
борьбу, освящая как высший идеал беспомощность и покорность. Вот почему в
настоящее время буддизм в таких капиталистических странах Востока, как например
Япония, пользуется щедрой поддержкой со стороны правящего класса.
Ислам, третья наиболее
распространенная религия, явился идеологическим выражением тех
социально-экономических переворотов, которые происходили в Аравии в VI в. Объединительные тенденции торгового
капитала нашли идеологическое выражение в новой религии, выдвигавшей веру в
единого бога вместо племенных богов-первопредков. Торговый капитал подчинил и
закабалил как бедуинов-кочевников, так и соседние народы. Аллаху были приданы
черты верховного купца: «Бог купил у верующих жизнь их и имущество их, платя им
за них раем». Ислам стоит вечно на страже эксплуататорского строя. Коран
поучает: «Не засматривайся очами твоими на те блага, какими наделяем мы
некоторые семейства из них, на этот цвет дальней жизни» (XX, 131).
Как и всякая другая религия, ислам
защищает эксплуататорский строй, освящает старые устои быта и жизни и потому
используется сейчас врагами пролетариата в качестве испытанного орудия борьбы
против социалистического строительства, против пятилетки.
Из вышесказанного видно, что «идея
бога», — как писал Ленин Горькому, действительно всегда «связывала угнетенные
массы верой в божественность угнетателей», закрепляла придавленность трудящихся
масс, примиряла их с гнетом и эксплуатацией, гасила классовую борьбу. Но в то
же время в истории известны факты, когда освободительные и революционные
движения совершались под флагом религии. Об этом Ленин в том же письме к
Горькому писал: «Было время в истории, когда, несмотря на такое происхождение и
на такое действительное значение идеи бога, борьба демократии и пролетариата
шла в форме борьбы одной религиозной идеи
против другой, но и это время давно прошло. Теперь в Европе и в России, всякая, даже самая утонченная, самая
благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции»
(подчеркнуто Лениным).
Почему и как это происходило? Борьба
буржуазной демократии против феодализма была борьбой одного эксплуататорского
класса против другого. Поскольку религия феодального общества освящала и
закрепляла феодальные порядки, революционная буржуазия принуждена была
обратиться к критике религии, несмотря на то, что религия освящала принципы
частной собственности и эксплуатации. Эта критика приводила некоторых идеологов
буржуазии к атеистическим выводам. Но классовые интересы заставляли новый
эксплуататорский класс держаться за религию как за орудие эксплуатации. В этом
отношении просветительская философия Вольтера типична и характерна для всех
периодов классовой борьбы капитала с феодализмом. Ненависть Вольтера к
католической церкви, столь ярко выраженная в возгласе «Écrasez l'Infâme» («раздавите гадину»), прекрасно
уживалась с его воинственным отношением к атеизму, подрывавшему всякую религию.
Вольтер не скрывал, что религия является самой прочной уздой для народа.
Новые эксплуататорские классы
боролись за такой порядок мира, который не устранял корней религии, а наоборот,
укреплял их. Вот почему чаще всего борьба буржуазной демократии с феодализмом,
вызывавшая критику феодальной религии, сама велась
в форме религиозной борьбы. Благодаря господству религиозного мышления в
обществе, критика существующих социально-экономических порядков и религии,
поддерживающей эти порядки, велась также в религиозной форме, в форме борьбы за
лучшую религию.
Были в истории факты, когда и
нарождающийся пролетариат вел классовую борьбу под флагом религии. И в
настоящее время отсталые слои пролетариата пытаются вести ее в форме
христианского социализма, участия в христианских профсоюзах и т. п. Все
эти факты говорят о слабости и отсутствии классовой сознательности у
пролетариата или у отдельных его прослоек, говорят о том, что пролетариат в
данном случае находится под влиянием классово чуждой идеологии. В результате
получается, что религиозные лозунги и установки дезорганизуют трудящиеся массы,
отвлекают их от действительной классовой борьбы и по существу дела играют не
революционную, а контрреволюционную роль.
[1]
Энгельс в письме к Конраду Шмидту от 27 октября 1890 г. писал:
«В основе этих различных неправильных представлений о
природе, о строении самого человека, о духах, волшебных силах и т. д.
лежит по большей части отрицательно-экономическое: низкое экономическое
развитие доисторического периода имело в качестве своего дополнения, а порой
даже в качестве условия и даже в качестве причины, ложные представления о
природе. И все же хотя экономическая потребность была главной пружиной
двигающегося вперед познания природы и с течением времени все более становилась
такой пружиной, все же было бы педантством искать для всех этих первобытных
глупостей экономических причин».
[3]
Впервые эта теория изложена в книге А. Богданова «Из психологии общества».
[4]
См. Фрейд, Тотем и табу.
[5]
К биологическим теориям можно присоединить и взгляд, разделявшийся одно время
М. П. Покровским, видевшим причину происхождения религиозных
верований в «страхе смерти», якобы присущем животным и человеку.
[6]
Каутский в своей работе «Происхождение христианства» выводит первоначальное христианство
из революционного движения античного пролетариата. Вопреки научным изысканиям
мифологической школы, доказавшей, что никакого исторического Иисуса не было, по
Каутскому, евангельский Иисус якобы действительно существовал и погиб во время
уличной схватки в Иерусалиме. Его приверженцы рассеялись по всем странам
греко-римского мира, неся повсюду революционные и коммунистические идеи... Но
коммунизм христианства не имел под собой экономической почвы, и первоначальные
христианские общины — результат благочестивого измышления Каутского, не
соответствующие исторической действительности — проделывают якобы свое
диалектическое развитие и переходят в свою противоположность — в институт
материального могущества епископов и клира. Каутский в своей работе проделал
своеобразную аберрацию исторических перспектив. Революционное движение нашего
времени он переносит на две тысячи лет назад и на вымышленных событиях
прошлого, якобы вычитанных им из таких исторических документов, как евангелия и
«Деяния апостолов», пытается показать безрезультатность и бесполезность
революционных мероприятий. Проф. Виннер («Возникновение христианства») выводит
христианство из подпольных организаций еврейских финансистов того времени.
Рожицын, следуя за Виннером, в «Золотой легенде» пытался доказать, что
первоначальное христианство возникло среди знатных и богатых кругов древнего
общества.
Комментариев нет:
Отправить комментарий