Агентом ЦК я был назначен сейчас же после II съезда. Фактически
все делегаты II съезда, решительно ставшие на сторону большинства, стали
такими агентами. Надо было растолковать местным организациям смысл и значение
разногласий между большевиками и меньшевиками. Надо было по возможности шире
разъяснить партии происшедший на съезде раскол. И каждый из делегатов должен
был с этой целью объездить как можно больше организаций.
Наряду с широким оповещением российских членов партии Ильич
придавал большое значение обстоятельному ознакомлению с сущностью нашего
раскола западноевропейских товарищей. Благодаря моему знакомству с немецким
языком Ильич меня назначил агентом (доверенным лицом) ЦК партии в Берлине.
Перед этим по его поручению мне пришлось объехать все важнейшие наши
эмигрантские заграничные колонии. Центром всей партийной жизни была Женева. Там
жил Ильич с Надеждой Константиновной, там издавалась «Искра» — наш Центральный
орган. Там жили и виднейшие меньшевики. За границей официально утверждённой
съездом организацией нашей партии на правах комитета считалась Лига русской
революционной социал-демократии. В неё до съезда входили только те товарищи,
которые вполне разделяли точку зрения «Искры». Перед съездом лига сыграла
большую роль в деле объединения нашей партии. Вместе с русской организацией «Искры»
и редакционной коллегией «Искры» лига фактически представляла весь актив
складывающейся партии. Члены лиги жили по разным заграничным городам и вокруг
себя создавали из эмигрантской и студенческой публики так называемые группы
содействия РСДРП. Это были первичные ячейки членов партии за границей.
Русские заграничные колонии резко делились тогда на три
части. Первую группу составляли политические эмигранты, т. е. люди, уже
прошедшие партийную выучку, участвовавшие в местной российской работе,
посидевшие уже в тюрьмах, побывавшие в ссылках, — одним словом, люди, уже
испытанные. Таких в заграничных колониях было меньшинство, и из них большинство
жило в Швейцарии, где можно было не бояться репрессий со стороны местных
властей. Там было достаточно заявить, что ты политический эмигрант и поэтому у
тебя нет никаких документов, представить несколько свидетелей, подтверждающих,
что ты именно то лицо, каким себя называешь, и ты получаешь право на жительство
в Швейцарии.
В Германии русским политическим эмигрантам жить было почти
совершенно невозможно. От каждого русского требовалось предъявление
губернаторского заграничного паспорта. Но мало этого, каждый русский,
проживающий в Германии больше трёх дней, должен был являться в полицейский
участок, подвергнуться самому подробному допросу о всех своих родных, об
источниках их существования, указать точно цель проживания в Германии и
количество средств, которые он предполагает расходовать здесь. Немцы не
удовлетворялись при этом голословным заявлением, что ты не нуждаешься, и
требовали предъявить наличные деньги или какой-нибудь текущий счёт в банке, или
тому подобное доказательство, что ты не окажешься бременем для немецкого
государства и его подданных. В Германии могли жить только состоятельные, «незапятнанные»
в политическом отношении русские подданные. Трудно было жить политическим
эмигрантам и во Франции, и в Бельгии. Гораздо легче было попасть в Англию, но
туда попадало сравнительно мало народу, потому что сама жизнь в Англии для
русского политического эмигранта, большей частью не имеющего никакой профессии,
была тяжёлой.
Старые, народовольческие и народнические эмигранты уже
сходили со сцены, а новые, социал-демократические эмигранты только что начинали
появляться. Большинство русских колоний составляли студенты, легально уезжавшие
за границу учиться. Большей частью это были выходцы из состоятельных семей. По
старой традиции большинство студентов, попадая за границу, считало своим долгом
войти в какой-нибудь нелегальный кружок. Искренних, настоящих революционеров
среди них было немного, но почти каждый называл себя либо сионистом, либо
бундовцем (вследствие гонений на евреев в России среди заграничных студентов их
было особенно много), либо эсером, либо эсдеком. Вот эти-то студенты и входили
в состав групп содействия. Они собирали средства для партии и оказывали ей те
или иные услуги по перевозке литературы, по приисканию адресов и т. п.
Третью группу в русских колониях составляли не политические
эмигранты-рабочие. Среди них преобладали выходцы из северо-западного края,
преимущественно евреи-ремесленники. Главная масса их жила в Лондоне, в квартале
Уайтчепел. Среди них работали бундовцы, сионисты и анархисты. Наша партия не
пользовалась там успехом.
Сейчас же после раскола большинство заграничных русских
колоний высказалось, конечно, за меньшевиков. Для студенчества, в большинстве
своём буржуазного, ярко выраженная классовая пролетарская точка зрения, которую
на съезде отстаивали большевики, была совершенно неприемлема. Им, конечно, была
более по душе расплывчатая, оппортунистическая точка зрения меньшевиков.
В то время как большинство делегатов-большевиков поехало в
Россию, чтобы найти там, в российских организациях, опору, меньшевики двинули
свои «лучшие силы» на завоевание заграничных колоний. Мартов и Троцкий объехали
с докладами все колонии, и им без труда удавалось почти всюду проводить
резолюции против решений съезда, против только что избранных Центрального
Комитета и редакции Центрального органа. Не следует забывать, что в то время
главным источником материальных средств для центральных учреждений служили
именно сборы заграничных колоний. Завоевав на свою сторону большинство
заграничного студенчества, меньшевики тем самым лишили средств редакцию «Искры»
и весь технический аппарат ЦК по перевозке через границу литературы и
нелегальных работников.
Ильич дал мне задание во всех важнейших центрах русской
колониальной жизни создать наши большевистские ячейки, найти в каждом городе
хотя бы небольшую группку энергичных лиц, которые взялись бы работать по нашим
указаниям. Вот с этим заданием я и начал свой объезд.
В Париже сразу на нашу точку зрения стал покойный Линдов
(Лейтейзен). Он окончил Парижский университет и работал врачом в деревне
недалеко от Парижа. Он считался французским гражданином и входил в состав
гедистской (революционно-марксистской) фракции французских социалистов. Он
познакомил меня тогда с Гедом, Лафаргом, Полем Луи, Жоресом, Самба, Аллеманом.
Я им пытался при его помощи растолковать происшедшие у нас разногласия. Но
должен признаться, что ни один из них не придал серьёзного значения нашим
спорам. Несмотря на то что социалистическое движение во Франции само делилось
тогда на множество отдельных группок (гедисты, жоресисты, бланкисты,
аллеманисты и т. д.), тем не менее все французские социалисты, с которыми
я говорил, отнеслись очень отрицательно к нашему расколу.
Помню, Жорес и Аллеман всю вину за раскол возлагали на
Плеханова.
— О, я знаю, что за нетерпимый человек этот Жорж Плеханов, —
говорил Аллеман, — он из всякого пустяка готов принципиальную кампанию
начинать.
Аллеман вообще больше всех заинтересовался нашими русскими
делами, подробно о всём расспрашивал. Лафарг никак не мог понять, как мог
Плеханов разойтись с Аксельродом и Засулич. (Ведь они такие были друзья!)
Общее же впечатление из беседы с французскими товарищами я
вынес такое, что они никакого значения нашим делам не придают. Смотрят на нас,
как на молодую чисто пропагандистскую партию, которой ещё очень далеко до
действительного руководства массовым движением. «Ну что можете вы делать в этой
тёмной, неграмотной России, — казалось, думали они, слушая нас. — У вас царит
невероятный режим: нет парламента, нет союзов, нет свободной печати».
Большинство французов, с которыми я беседовал, имело
совершенно хаотическое представление о России. Им казалось, что единственно
возможной в России революционной тактикой может быть тактика «Народной Воли»,
т. е. единоличный террор отдельных интеллигентских группок. Когда я им
указывал на широко развернувшееся уже у нас стачечное движение, они пожимали
плечами и отвечали: «Но ведь ваших рабочих так мало, что они смогут сделать?
Их, конечно, подавят, царизм ещё так силен».
Побывал я тогда на нескольких широких рабочих собраниях. Был
на большом митинге в манеже св. Павла. Выступал там Самба — один из наиболее
популярных тогда левых социалистов. Он говорил очень остроумно, очень горячо,
аудитория живо отзывалась на его речь, но я подумал, что, если бы эту речь
сказать перед нашей рабочей толпой, она, пожалуй, не произвела бы большого
впечатления. Чересчур легковесна. Нет того, к чему мы привыкли в России. Нет
классовой подоплёки, нет попытки глубже вникнуть в суть дела.
Ещё менее удовлетворило меня тоже большое профессиональное
собрание, на котором выступил кто-то из конфедерации труда. В этой речи,
несмотря на классовую ненависть, которой она, казалось, была проникнута, в то
же время сквозила какая-то мелочная, будничная обывательщина. Но зато аудитория
на втором собрании мне гораздо больше понравилась, чем на первом.
Социалистический митинг не производил впечатления чисто рабочего митинга. Мне
казалось, что большинство слушателей там состоит из нашей левобережной русской
студенческой публики и других иностранцев[i].
Наоборот, на синдикалистском собрании громадное большинство составляли
доподлинные рабочие.
Из объезда остальных городов (швейцарских, бельгийских и
германских) помню, что в каждом городе удалось хотя бы небольшую группу
отколоть от меньшевистского большинства. Помню, в Мюнхене во главе
большевистского кружка сразу стал Михайлов (Политикус), в Лейпциге — Степан
Шаумян. Остальных не помню.
[i]
На левом берегу Сены, к югу от центра, находится известный Латинский квартал,
где расположено значительное число высших учебных заведений и проживает много
французских и иностранных студентов. В описываемый период в числе последних
были и студенты из России.
Комментариев нет:
Отправить комментарий