Итак, я ехал в скором поезде в Москву. По дороге среди
пассажиров наблюдалось тревожное настроение. Навстречу ползли слухи о том, что
надвигается забастовка. Подъезжая к каждой большой станции, пассажиры выбегали
из вагонов и тревожно справлялись, пойдёт ли поезд дальше, не застрянем ли мы.
Особенно сильно тревожился мой сосед по купе, отставной артиллерийский генерал.
Он корчил из себя отчаянного либерала, ругательски ругал царя, бюрократию, но
не мог понять двух вещей. Во-первых, почему, воюя с царём, рабочие нарушают
интересы частных лиц. Он очень сочувствует рабочему движению, но почему же он
должен из-за забастовки пострадать и не попасть в Москву, где его ждёт семья.
Ведь это несправедливо! Второе, чего никак не мог понять генерал, — это для
чего революционерам понадобилось женское равноправие. Дать женщине права,
говорил он, — это идти против всех законов природы.
На станции Грязи железнодорожная бригада нам решительно
заявила, что дальше Козлова нас не повезут. Действительно, не доезжая
нескольких вёрст до Козлова, поезд остановился на запасном пути. Пассажиры
нагрузились багажом и пешком двинулись на станцию. Генерал категорически
заявил, что пойдёт сейчас же в стачечный комитет и заявит решительный протест.
Я тоже пошёл разыскивать стачечный комитет в надежде найти там товарищей и
добиться разрешения поехать в Москву с делегатским паровозом. Я нашёл комитет в
громадном помещении паровозного депо. Там шёл непрерывный митинг. Собрались все
рабочие. Сообщались сведения о ходе забастовки по линиям железных дорог. К
великой радости узнал, что забастовка становится всеобщей. Здесь же на митинге
решались хозяйственные дела города. Власти фактически отсутствовали. Всей жизнью
в городе управлял рабочий митинг. К этому митингу вздумал обратиться и мой
генерал. Он с места в карьер начал ругаться. Его, конечно, подняли на смех. Я
разыскал руководителей стачечного комитета. К моему удивлению, все они называли
себя эсерами и были высшими железнодорожными служащими. Я рассказал им, что я
агент ЦК нашей партии, бежал из тюрьмы, что, конечно, очень сочувствую
забастовке, но у меня очень важные и срочные партийные поручения и поэтому
очень прошу их разрешить мне поехать в Москву на паровозе, с которым должны
поехать делегаты. Мне решительно отказали. Я просил тогда дать мне какую-нибудь
работу в стачечном комитете, чтобы не сидеть в такое важное время сложа руки, и
связать меня с нашей местной партийной организацией. И в этом мне было отказано.
Волей-неволей пришлось примириться с вынужденным бездельем. Правда, я каждый
день по нескольку раз выступал на митинге. Но, конечно, это не могло
удовлетворить меня.
Мой генерал сначала очень суетился, бегал к начальству. В
Козлове как раз застрял вице-губернатор Богданович. Генерал посетил и его и
вернулся крайне возмущённым.
— Этот идиот, — говорил он, — рассчитывает, что откуда-то
приедут казаки и освободят его и расправятся с рабочими.
Так прошло пять дней. Я уже собирался идти в Москву пешком.
Вдруг подходит ко мне с самым решительным видом генерал и шепчет:
— Знаете, я решил украсть поезд и уехать; я умею обращаться
с машиной, если хотите быть моим кочегаром, то едем вместе.
Я ответил, что соглашусь только в том случае, если мы
обойдёмся без железнодорожных служащих, чтобы не нарушать их забастовки.
Генерал ответил, что он сам не хочет идти против забастовки. Я, конечно, не
особенно доверял ему и счёл своим долгом предупредить стачечный комитет о
генеральской затее. Там только посмеялись: никуда, мол, не уедет. Ночью, часа в
два, мы отправились с генералом в депо, разогрели паровоз, подъехали на нём к
поезду и, не предупреждая никого из пассажиров, без свистков и сигналов двинули
поезд. Перепуганные пассажиры, как горох, посыпались из вагонов. В поезде
ночевали пассажиры, едущие как в Москву, так и из Москвы. Мы заявили, что берём
всех, кто хочет в Москву, с условием, чтобы каждый вагон выбрал старосту и
чтобы все пассажиры обещались в пути грузить топливо и добывать воду для
паровоза. Ни одного железнодорожника не было на станции. Мы тронулись в путь.
Сначала по ошибке двинулись по дороге на Тамбов, но вовремя спохватились и
отыскали московский путь. Дорога была нелёгкая. Ехали наугад, не зная, как
поставлены стрелки. Ни одного сторожа не встречали на пути.
В Ряжске нас встретили начальник станции и жандармский
полковник. Последний очень обрадовался, увидав генерала на паровозе. Уверен
был, что тот везёт военную силу, которая расправится с бунтовщиками. Генерал
накричал на жандарма, обозвал его идиотом и отправил к чёрту начальника
станции, который предложил отправить поезд. «Без вас приехали, без вас уедем».
Мы запаслись топливом и водой и двинулись дальше. Признаюсь, я оказался очень
плохим кочегаром. Несколько раз паровоз останавливался на подъёме: не хватало
пару. В Рязани нам пришлось сменить паровоз: наш мы привели в полную
негодность. Смену мы произвели силами пассажиров.
Я не помню сейчас, сколько времени мы были в дороге, но
что-то не меньше двух суток. Наконец, показалась Москва. Встретила она нас
далеко не гостеприимно. Нас там тоже приняли за прорвавшийся военный эшелон.
Железнодорожные дружинники встретили нас залпом. Я выскочил им навстречу.
Нашлись среди них знакомые, я их успокоил, что в поезде нет ни одного
вооружённого, что генерал безобидный старикашка, и нас впустили. Здесь я сразу
узнал адрес нашего комитета.
Через час я уже был в Техническом училище[i],
где заседал наш комитет, расцеловался с Маратом (Шанцером) и другими
комитетчиками.
Это было 26 (13) октября 1905 г. Стачка в Москве была в
полном разгаре. Во всех аудиториях Технического училища и других учебных
заведений шли непрерывные митинги. Все комитетчики потеряли уже окончательно
голос. Мне, как свежему человеку, дали сразу кучу нарядов. Я с радостью
принялся за их выполнение. На ночном заседании комитета меня кооптировали в
члены комитета. Началась весёлая, бодрая работа в самом центре широко
развёртывающихся событий. Я сразу почувствовал себя нужным винтиком в громадном
маховом колесе, которое с каждым новым оборотом приближает окончательную
развязку.
Всю работу Московской организации направлял Виргилий
Леонтьевич Шанцер, по кличке Марат. Это был старый революционер, не раз до того
бывавший в тюрьмах и ссылках. Он совершенно не умел заботиться о себе, о своей
семье. Всякий, кому приходилось с ним сталкиваться, не мог не любить его.
Председательствуя на собраниях, он никогда не подавлял своим авторитетом,
наоборот, всячески вызывал инициативу остальных. Под его руководством было
весело и хорошо работать. Он с одинаковым вниманием относился и к видным
партийным работникам, и к рабочему, и к студенту, выполняющему обязанности
курьера.
Состав Московской организации подобрался очень спевшийся.
Помню, наши заседания проходили деловито, без излишней болтовни. При комитете
был вполне налаженный аппарат, составленный главным образом из студентов и
курсисток, которые взяли на себя всю техническую работу: курьеров,
переписчиков, регистраторов заявок на агитаторов и пропагандистов. Правильно
налажена была работа штабов, как центрального, так и районных. Связь с массами
на каждом предприятии была полная. Хотя официально ещё не существовал Совет
рабочих депутатов, но в ходе забастовки на каждом предприятии создавался свой
коллектив, состоящий из делегатов отдельных цехов, мастерских и т. п. Вот
с этим-то фабрично-заводским коллективом были теснейшим образом связаны наши
районные комитеты. Через них быстро проводилась в жизнь каждая директива
комитета, и, наоборот, у них комитет осведомлялся о настроении масс.
Комитет вёл тогда громадную агитационно-пропагандистскую
работу, охватившую самую гущу массы. Шли непрерывные митинги по аудиториям всех
учебных заведений. Одна толпа уходила из аудитории, ей навстречу шла новая
толпа. Оратор, кончив в одной аудитории, бежал в другую. Такую картину я уже
застал 13 октября, когда приехал в Москву, и с каждым днём эта работа в массах
всё более и более усиливалась. Наряду с нами выступали и меньшевики и эсеры.
Меньшевики в своих выступлениях в это время подлаживались под наш тон. С ними
приходилось редко спорить. С эсерами же спорить приходилось постоянно.
Демагогический подход эсеровских ораторов к крестьянскому вопросу очень часто
увлекал полукрестьянскую аудиторию, если не было равносильного оратора с нашей
стороны. В общем, конечно, масса слушателей ещё плохо разбиралась в речах
революционных ораторов, одинаково хлопая и нашему и эсеровскому оратору. Но
зато та же совершенно неподготовленная аудитория очень чутко разбиралась при
попытках выступлений какого-нибудь либерала или правого. Кадеты очень скоро отказались
от попыток выступать перед массой, им буквально не давали говорить.
Необходимо отметить ещё следующее явление, ярко бросавшееся
в глаза в октябрьские дни. Всюду на местах наши партийные рабочие сразу
выдвинулись в качестве руководителей массы. Когда нужно было выбирать в
районные Советы, в стачечные заводские или фабричные комитеты, вообще в
делегаты куда бы то ни было, наши партийные рабочие выбирались, именно как
наиболее активные, наиболее выделившиеся в качестве руководителей за весь
предыдущий период бурного стачечного движения. Было ясно, что Московская
организация в октябрьские дни сдала блестящий экзамен своего влияния на массы.
Я помню, как во время одновременных выборов в районные партийные комитеты и в
районные Советы рабочих депутатов многие беспартийные рабочие недоумевали,
почему они могут выбирать в Совет, а не могут выбирать в «свою» партию.
Ещё до 17 октября работа у нас кипела вовсю. Наряду с
пропагандистско-агитационной работой велась усиленная подготовка военно-боевой
деятельности. Насколько помню, при мне боевой работой руководил Евгений
(Кудрявцев), военным организатором был Андрей (Васильев).
В октябре боевая организация не была ещё учтена и
организована, но боевики были на каждом предприятии. Оружие каждый добывал на
свой риск и страх. Комитету и бюро ЦК (представителем ЦК в Москве был Марат) за
лето и осень удалось кое-что приобрести из оружия. Удавалось покупать маузеры и
браунинги в оружейных магазинах по очень дорогой цене. Правильно организовывать
боевые силы начали только после 17 октября.
Редакционная работа была сосредоточена в руках Иннокентия
(Дубровинского).
Раньше в Москве нам было очень трудно с квартирами,
приходилось много хлопотать, чтобы разыскать квартиру для явки или для
заседания комитета, иногда организация рисковала, собираясь на уже проваленной
квартире. Теперь это радикально изменилось. Каждый район, каждая автономная
организация, вроде военной, боевой, пропагандистской, лекторской, имела свой
круг сочувствующих обывателей, всегда готовых предоставить квартиру, ночлег или
вообще оказать любую услугу. Часто заседали мы в непривычной буржуазной
обстановке. Резко изменилось и финансовое положение организации. «Товарищи,
жертвуйте на оружие!», «Жертвуйте на помощь забастовщикам!», «Жертвуйте на
литературу!» — это обращалась молодёжь перед каждым митингом, перед каждым
собранием. И жертвовали очень много, жертвовали и по кровным копейкам, бросали
кольца, серьги, георгиевские солдатские кресты, часы, и наряду с этим
собирались крупные куши. Специальная финансовая группа, в которой крупную роль
играла Олимпиада Николаевна Мицкевич, ловко обирала либеральную «сочувствующую»
публику.
15 октября комитету сообщили, что все революционные и
оппозиционные партии собираются в Городскую думу выработать общие требования.
Предполагается, что и гласных Думы можно будет заставить принять революционную
резолюцию. Никто из членов комитета не придавал большого значения этому
заседанию. Мы все считали, что гораздо важней для нас провести резолюцию на
большом рабочем митинге, чем пытаться договариваться с представителями
буржуазных течений. Помнится, Марат сказал:
— Ну, что же, надо поехать и противопоставить их взглядам
нашу точку зрения. А хорошо было бы, если бы во время их заседания на площадь
перед Думой вывести какой-нибудь район, а ещё лучше какой-нибудь сочувствующий
нам полк, вот тогда их можно было бы заставить принять любую резолюцию.
Товарищи из районов заявили, что сейчас уже не успеют
устроить демонстрацию перед Думой. Но тут вмешалась Землячка, она рассказала,
что вчера к ней подошёл офицер казачьего полка и заявил, что сейчас застрял в
Москве проездом из Сибири казачий заамурский полк, очень революционно
настроенный, готовый по первому зову рабочей демонстрации перед казармами
присоединиться к рабочим. Этот полк будто бы расквартирован в Крутицких
казармах. Надо сейчас же направить демонстрацию рабочих к этим казармам и
повести оттуда и казаков и рабочих на Думскую площадь. Я тогда решительно
запротестовал против этого плана, заявил, что вся эта история с случайно застрявшим
проездом из Сибири небывалым заамурским полком кажется мне сплошной басней.
Очевидно, Землячка стала жертвой какого-нибудь провокатора. Необходимо раньше
послать в Крутицкие казармы разведку, узнать, какие там сейчас расквартированы
солдаты, каково их настроение, действительно ли они готовы пойти за нами, не
есть ли это ловушка, чтобы натравить на рабочую демонстрацию черносотенно
настроенную часть. По этому поводу у нас начались в комитете горячие прения.
Большинством голосов было принято предложение Марата: сейчас же командировать в
Крутицкие казармы разведку из нескольких боевиков и лишь после этого решить
вопрос о демонстрации.
Всё это, действительно, оказалось провокаторской ловушкой;
наша разведка вернулась вскоре в Техническое училище, в наш штаб, и сообщила,
что в Крутицких казармах расположены не казаки, а одна из наиболее черносотенно
настроенных гренадерских частей, кажется, Несвижского или Астраханского полка.
Он стоял весь этот день в полной боевой готовности и, конечно, в случае демонстрации
перед казармами расстрелял бы рабочих. После нам удалось узнать, что Землячку
надул переодетый офицером известный провокатор Доброскоков, работавший под
кличкой «Николай — золотые очки».
В этот же день ректор Мануйлов попробовал провести в жизнь
постановление правительства о запрещении митингов в помещении университета. Из
этой попытки, конечно, ничего не вышло. Университетские двери были выломаны.
Аудитории снова были заняты бесчисленной толпой народа. В это время на площади
перед Думой отряд драгун разогнал толпу, ожидавшую решения Думы. На эту толпу напали
и охотнорядские мясники. Когда об этом узнали в университете, началась паника.
Часть студентов разошлась, остальные забаррикадировали все входы в университет
и решили выдержать там осаду. Помню, что в комитетском штабе сидело несколько
членов комитета, когда прибежал курьер и сообщил нам про бойню перед Думой и об
университетской осаде. Мы с Маратом поехали в университет. Сразу стало ясно,
что дело тут не серьёзное. Мы стали убеждать публику разойтись и такую же
директиву дали от имени комитета нашим товарищам, оказавшимся в университете.
Когда мы с Маратом возвращались из университета, мы увидели,
как в Охотном ряду кучки мясников подкарауливали студентов-забастовщиков и
избивали их. Мы взяли извозчика, чтобы проехать в Техническое училище. Марата,
который часто выступал, сразу узнали черносотенцы. Они окружили наши сани и
хотели нас стащить с них. Мне пришлось рукояткой браунинга раскроить череп
одному из нападавших. Марат тоже выхватил наган. Это сразу охладило пыл
черносотенцев. Извозчик погнал вовсю. Вслед за нами раздалось несколько
выстрелов. Мы в свою очередь выпустили по заряду.
Ночевать мне, как и большинству комитетчиков и другой
нелегальной братии, приходилось в библиотеке Технического училища. Здесь в
любой момент можно было быть в распоряжении комитета и пойти по любому
экстренному наряду. Спали мы не раздеваясь, вповалку на полу, подушками служили
кипы старых газет. Тут же и питались хлебом и колбасою, иногда удавалось добыть
кипяток, и тогда заваривали чай, и становилось очень уютно.
В ночь на 18 октября мы залегли сравнительно рано. Пришлось
очень много поработать в этот день, и здорово все устали. Вдруг наш караульный
будит нас известием, что явилась какая-то делегация с важным сообщением.
Оказалось, что эта делегация прислана кадетским съездом с извещением, что в
Питере царём выпущен манифест. От имени съезда делегация должна поздравить
Московский комитет с блестящей победой рабочего класса над самодержавием и
пригласить весь состав комитета на банкет, устроенный кадетами по случаю
манифеста. Помнится, в этот день нас ночевало в библиотеке человек 30–40, тут были
и комитетчики, и пропагандисты, и дружинники-рабочие, и рабочие-районщики. Мы
все один за другим начали отчитывать господ либералов:
— Нам ещё рано торжествовать победу, наши бои ещё впереди.
Нас царский манифест не успокоит, это вы ему радуетесь.
Конечно, никто из нас на этот банкет не пошёл. А назавтра
утром, ознакомившись с манифестом, Московский комитет единогласно постановил
продолжать борьбу и готовиться усиленно к вооружённому восстанию.
[i]
Техническое училище — ныне Московское
Высшее техническое училище имени Н. Э. Баумана.
Комментариев нет:
Отправить комментарий