Помню, во время одной из таких бесед возникла мысль о созыве
конференции большевиков, хотя бы тех, кто сейчас оказался за границей. Ильич
сразу ухватился за эту мысль. Надо собраться всем, на кого вполне можно
рассчитывать, кто готов твёрдо идти с нами до конца. Нет вовсе надобности,
чтобы это была официальная конференция с делегатами от комитетов. После с
решениями этой конференции надо будет познакомить наши местные организации;
если они с ними согласятся, то в России можно будет собрать одну или несколько
официальных конференций партийных комитетов. Помнится, вначале нас собралось 19
человек. Конференция эта собралась не в августе, как обычно пишут, а в
сентябре, но решено было для конспирации назвать её августовской. Кто
участвовал на этой конференции? Все, кто писал о ней, по-разному определяли её
состав. Безусловно участвовали на ней следующие товарищи: Ленин, Крупская,
Красиков, Гусев, Лепешинский, Землячка, М. М. Эссен, Бонч-Бруевич,
Величкина, Богданов, Ольминский, Боровский, Вольский (Нилов) и Лядов. Раньше я
предполагал, что участвовали Луначарский и Десницкий. Но, насколько сейчас
припоминаю, их тогда ещё не было в Женеве. Могли участвовать кроме упомянутых
Кручинина, Фотиева, двое Ильиных и Пятницкий. Уже после присоединились три
большевика, и окончательно обращение было редактировано от имени конференции «22‑х».
На этом собрании ещё не было принято окончательного решения
о том, как нам действовать, если наше обращение будет поддержано русскими
организациями. Все высказывались за то, чтобы идти напролом. Если наша агитация
за съезд увенчается успехом, то организовать его помимо ЦК. На этой конференции
ещё не было и речи об организации своего постоянного центра в России в
противовес ЦК. О создании своей газеты говорилось много, но Ильич ответил, что
об этом говорить преждевременно, у нас нет материальных средств, нет и
достаточных литературных сил. Надо ждать, как отзовётся на наш призыв Россия.
Пока было решено оформить только брошюрочное издательство под фирмой
Бонч-Бруевича и Ленина. Ильич был очень утомлён и нездоров в это время, и мы
все настаивали на том, чтобы он прежде всего основательно отдохнул. Он
действительно вскоре после этого совещания уехал в деревню, недалеко от
Лозанны. Если не ошибаюсь, он прожил там с месяц.
Нам, оставшимся в Женеве, пришлось разделываться с ЦК. Бонч
должен был сдать экспедицию, я — кассу и типографию. Типография в лице
наборщиков, которые до того времени все считались большевиками, не решилась
пойти с нами на разрыв с ЦК. Она подчинилась вновь назначенному агенту — Коппу
(Сюртуку). Сотрудники экспедиции, как я уже говорил, решительно отказывались
дальше работать под руководством ЦК. Я сдал отчёт и наличие общепартийной
кассы. Отчёт мой был проверен и утверждён самим членом ЦК Носковым. В кассе
денег было очень мало, так как все меньшевистские заграничные группы
бойкотировали общепартийную кассу, редакция «Искры» и заграничная лига не
платили за печатание их изданий. Долгов за ними накопилось около 4 тыс.
франков. На соответствующую сумму мы были должны поставщикам бумаги и т. п.
На всё это были представлены все необходимые оправдательные документы. Особая
комиссия из Носкова, Коппа и представителя лиги Дейча проверила отчёт и
делопроизводство экспедиции и выдала расписку в том, что всё сдано в
исправности и в полном порядке. И тем не менее через несколько дней после этого
Дейч вдруг публично стал обвинять нас в том, что мы за время нашего заведования
разорили всё партийное хозяйство и передали меньшевикам лишь фиктивные доходы и
невероятные долги. Нам пришлось за коллективной подписью всех работников
агентуры и экспедиции выступить с резким протестом в отдельном печатном листке,
в котором привели выданные нам членами ЦК расписки с подписью того же Дейча.
Дейч был назначен представителем ЦК за границей вместо
Ленина. Он страшно боялся, что мы будем перехватывать пожертвования,
направленные в «Искру», в пользу нашей кассы. Даже сейчас, вспоминая тогдашнюю
дрязгу, становится противно на душе. На общих собраниях дело почти всегда
кончалось чуть ли не дракой. На каждого вновь приезжего из России меньшевики
набрасывались, начинали его накачивать всевозможными сплетнями и обвинениями
против нас. Нас, в особенности Ильича, обвиняли буквально во всех смертных
грехах. И странное дело, казалось, они должны были торжествовать: в их руках
была теперь и газета, и транспорт, и ЦК, и все партийные средства, и Совет
партии. У нас не было буквально ничего. Но нас боялись и ненавидели теперь
гораздо больше, чем когда-либо раньше.
В это время многим казалось, что наша небольшая горсточка
женевских большевиков окончательно разбита. Многие из более шатких заграничных
большевиков сочли нужным уйти от нас. Так, например, когда на общем собрании
всех большевиков в Женеве мы делали доклад о конференции «22‑х», из 46
присутствующих на собрании за нас голосовало только 30 человек, 11 голосовало
против и 5 воздержалось. Но зато в России число наших сторонников росло
непрерывно.
Измена ЦК большевизму, его подчинение меньшевикам, кооптация
в состав ЦК трёх самых злостных меньшевиков — Розанова (Мартына), Крохмаля
(Фомина) и Фишера (Гальберштадта) — вызвали бурю негодования во всех
большевистских организациях. В письмах из России товарищи настаивали на
продолжении борьбы, на необходимости создать нам нашу большевистскую газету.
Резолюция конференции «22‑х» была напечатана Рижским комитетом. Им руководил в
то время Литвинов. В его же руках находились и все связи по транспорту
литературы. Конечно, передавая ЦК экспедицию и транспорт, мы сохранили за собой
все связи. Я помню, когда Надежда Константиновна, которая вела всю переписку с
Россией чуть ли не с возникновения «Искры», передавала новым агентам ЦК связи
для переписки с комитетами, пришлось помочь ей отбирать наиболее верные адреса
и шифры для личных связей со всеми нашими сторонниками. Конечно, этих связей и
адресов мы меньшевикам не передали. Точно так же, когда Пятницкому в Берлине и
Литвинову в России пришлось отдавать меньшевистскому ЦК границы, лучшие из них,
наиболее надёжные, они оставили для нас.
Комментариев нет:
Отправить комментарий