В борьбе различных течений в науке, которых мы касались в
предшествующем изложении, вопрос о связи количества и качества играет весьма
значительную роль. Ожесточённые споры по этому вопросу ведутся отнюдь не только
между философами. Эти споры проникают в самые разнообразные специальные области
науки и являются сплошь да рядом методологической основой непосредственно
политической борьбы.
Дискуссии об отношении количества и качества в объективной
действительности и в познании в значительной мере концентрируются вокруг так
называемой проблемы «сводимости». В каком направлении должно идти познание
каждого явления природы и общества: по линии изучения его как целого,
обладающего специфическим качеством, определяющим все его черты и свойства и в
них выражающимся, или по линии разложения его на составные части и свойства,
сведения целого к отношениям его простых частей и свойств?
Одним из основных лозунгов механицизма является второй из
этих ответов. По мнению механистов, явление объяснено, если нам удалось свести
его к простым элементам и их внешним механическим отношениям. В образовании
целого не возникает ничего принципиально нового по сравнению с тем, что было в
его отдельных частях. Всякая вещь лишь кажется чем-то нераздельным, чем-то
единым, кажется — при поверхностном субъективном подходе к ней. Целостность
вещи существует лишь как его вторичное свойство. Задача науки заключается в
том, чтобы уйти от этой поверхностной видимости вглубь, разлагая вещь на её простые
элементы. В этом, и только в этом заключается для механистов задача познания.
Общество состоит из людей. Чтобы познать его, надо изучить
природу отдельного человека, его характер, его стремления, а зная это, нам нетрудно
будет понять, как из отдельных людей складывается общество. Но отдельный
человек, вырванный из общественной связи, есть животный организм, и только.
Следовательно, для того чтобы понять общество, надо изучить человека как
биологическое существо. Надо изучить его физиологию, в частности деятельность
его мозга, его инстинкты, физиологический механизм образования условных
рефлексов и т. д. При этом поведение человека мы должны сводить к тем
более простым явлениям, которые мы наблюдаем в поведении ниже человека стоящих
животных. Некоторые физиологи из школы академика Павлова глубоко убеждены, что
теми рефлексами, которые они изучают на собаках, можно объяснять войны и
революции, классовую борьбу и подчинение одних людей другим.
С другой стороны, если общество сводится к простой
совокупности животных вида «человек», то почему нельзя объяснять общественные
явления на основе теории Дарвина? Каждый человек ведёт борьбу за существование,
в этой борьбе выживают биологически более сильные и лучшие, — худшие и слабые
обречены на вымирание. В этом отборе лучших и заключается общественный
прогресс. Если более слабые рабочие обречены на вымирание, особенно во время
безработицы, — тем лучше для всего человеческого рода. Если властвуют богатые и
знатные, так и должно быть, так как их, сильнейших и лучших, выдвинул наверх
естественный отбор. Реакционная роль подобных теорий совершенно очевидна. Сводя
общественное к биологическому, они стремятся изобразить классовый строй
общества как продукт неотъемлемо присущих человеческому роду биологических
свойств. Сведение социологии к биологии является одним из идеологических орудий
буржуазии. Недаром для оправдания фашистской диктатуры используется «социальный
дарвинизм». И наши механисты, защищая теорию сведения, вольно или невольно, но
неизбежно, льют воду на ту же фашистскую мельницу.
Однако сведение общества к биологии отнюдь не конечный пункт
сведения, — это только одна из промежуточных станций на пути механистического
объяснения природы. Животный или растительный организм есть также целое,
которое мы должны сводить к составляющим его физико-химическим процессам.
Животное есть машина, — провозглашают механисты, — правда, машина более сложно
скомбинированная, чем какой-нибудь мотор, но никакой качественной разницы между
человеком и дизелем нет. Задача биологии заключается в разложении жизненных
процессов на его физико-химические части, в разложении и только в разложении.
Биология сохраняется как особая наука только потому, что не удалось ещё разложить
все кажущиеся целостными биологические процессы. В свою очередь химические
процессы сводятся к физическим и наконец физические к механическим отношениям «последних»,
далее не разложимых, простых, тождественных частиц бескачественной «материи как
таковой». Несколько десятилетий тому назад механисты объявляли такой «последней»
частицей атом. В настоящее время, после разложения атома, они выдвигают
электрон. Но и раньше и теперь стремление к «последнему», вечному, неизменному,
простому является метафизической сутью механистического метода.
Их мечта — свести все науки к одной, изучающей механические
движения простейших частиц. Если Маркс в «Капитале» говорит об экономических
явлениях и их особых законах, то только по несовершенству науки его времени. В
будущем несомненно придётся перелагать категории «Капитала» на язык электронной
теории. Объяснить Октябрьскую революцию как определённое перемещение электронов
— значит дать единственно полное её объяснение, прийти к истине «в последней
инстанции».
В природе не существует таким образом качественных различий,
все различия между вещами сводятся к числу и к расположению в пространстве
бескачественных частиц, т. е. всякие различия суть различия только количественные. Различия качеств
только субъективная видимость, с которой мы вынуждены мириться впредь до
настоящего объяснения. Наши механисты выбросили лозунг: «развязывание
качественных узлов», стирание всяких качественных граней. Нетрудно узнать в
этом лозунге философию самого пошлого буржуазного эволюционизма, — качественные
узлы и, следовательно, скачки есть только «субъективная видимость». Механицизм
является таким образом одной из форм теории постепеновщины, той первой из
охарактеризованных Лениным теорий развития, которая все изменения сводит к
простому увеличению и уменьшению. По сути дела такая теория «развития» является
отрицанием всякого действительного развития, отрицанием возможности
возникновения нового.
Наши механисты любят подчёркивать строгую материалистичность
своих воззрений. Однако метафизичность их взглядов, независимо от их желаний,
уводит весьма далеко от последовательного материализма. Все стороны
механистической теории той или иной дорогой ведут к идеализму и поповщине.
Невозможность разобраться в хаотическом сплетении механических перемещений
приводит их к субъективной точке зрения, всё больше заставляет их признавать
невозможность выхода за пределы «вторичных» «субъективных» свойств, всё больше
ведёт к субъективно-идеалистическому взгляду на познание. Сведение всякой
определённости к количеству приводит в конце концов к пифагорейской числовой
мистике и выступает как другая сторона того же пути от механицизма к идеализму.
В самом деле, что можно сказать о частицах «механизированной» материи? Лишь «сколько
их», «как они расположены» и «как велики и как направлены действующие между ними силы». Таким образом вся
материя сводится к геометрическим и арифметическим определениям. «Сущность мира
есть число».
Пытаясь «подстричь» Маркса под механиста и доказывая, что
Маркс стремился в «Капитале» сводить всё и вся к количественным различиям, хотя
и не мог этого сделать до конца, механист Цейтлин писал: «Утверждая, что труд
Маркса математичен по внутреннему
содержанию, мы хотели этим сказать только то, что качественный анализ
Маркса является строго материалистическим».[1]
Итак, по Цейтлину, материализм тождественен математизму: чем больше сведения к
математике, тем больше материализма. «Как уже доказал Гегель, это воззрение,
эта «односторонняя математическая точка зрения», согласно которой материя
определима только количественным образом, а качественно искони, одинакова,
является... возвратом к Пифагору, который уже рассматривал число,
количественную определённость как сущность вещей».[2]
Наиболее последовательные из механистов и не скрывают этого.
Один из вождей механистов, И. И. Степанов, писал: «Не приходится ли
действительно сказать, что электронная теория строения материи возвращает нас к
Пифагору, для которого сущность вещей — в числе, в количественной определённости?
Если и возвращает, то «на основе всех научных приобретений» громадного последующего
за Пифагором периода».[3]
«На основе всех научных приобретений» возвращаются к
Пифагору современные физики-идеалисты, на этот же путь неизбежно должен стать
всякий, кто отрицает объективное существование качеств. Итак, как видим,
различные стороны механистического мировоззрения, которых мы касались в
различных разрезах, в теории сведения обнаруживают своё единство как стороны
одной и той же метафизической философии, одного и того же пути к идеализму.
Давно прошло то время, когда механистический материализм
своей борьбой со средневековой метафизикой свойств, своими исследованиями
простейших механических движений, своим разоблачением самых грубых форм
поповщины играл исторически прогрессивную роль. Буржуазный по своему существу,
механицизм в наши дни является оружием буржуазной реакции как в науке, так и в
непосредственной политической практике. Механистической теорией сведения
обосновываются реакционные фразы о мирном постепенном прогрессе путём частичных
изменений целого и всякие прочие буржуазные идеи, служащие прикрытием
контрреволюционной деятельности современных «лекарей капиталистической системы»
— социал-фашистов.
В наших условиях эта форма метафизики со своим абстрактным
математизмом, со своим «глубоко философским» обоснованием эволюционизма и самотёка
стала методологической основой кулацкой идеологии и кулацкого рупора — правого
оппортунизма. Оппортунистическое делячество, забывающее о целостной связи всех
задач социалистическою строительства, за деревьями не видящее леса, в своей
основе содержит то же механистическое сведение целого к частям.
Печально знаменитая теория т. Бухарина о мирном
врастании всех хозяйственных укладов нашей экономики в социализм подменяет
противоречивый процесс классовой борьбы, проходящий ряд качественных
своеобразных этапов, равномерным и сплошным количественным ростом. Лозунг «обогащайтесь»,
установка на развитие производительных сил в нашей стране независимо от
классового качества этого развития объективно сомкнула позицию т. Бухарина
с наиболее яркими идеологами буржуазной контрреволюции и вредительства. На
основе чисто количественного подхода т. Бухарин поставил на одну доску
накопление социалистического сектора и кулацкого хозяйства.
Выступление т. Фрумкина с утверждением, что нам нужно
количество хлеба независимо от того, в каком секторе он произведён, во всех
этих правооппортунистических теориях мы встречаем всё то же сведение
качественных различий к абстрактному чистому количеству.
Тов. Бухарин недаром в своей «Теории исторического
материализма» призывал перелагать «язык гегелевской диалектики на язык
современной механики»[4]
— своей правооппортунистической практикой он достаточно последовательно
осуществлял на деле свои механистические философские взгляды.
Итак, механицизм, сводя целое к частям, упрощенчески
извращает задачи познания и практики, приходит к абсолютному однообразию
природы и ведёт к субъективному идеализму.
Однако в буржуазной идеологии существует ещё одно решение
проблемы целого и частей, решение, которое на первый взгляд кажется абсолютной
противоположностью механицизма. Это — точка зрения объективного идеализма,
который упирает в целостность явлений и превращает её в некий абсолют.
Сторонники этого взгляда подмечают слабые места механистической теории
сведения. В значительной мере на этой критике они строят своё собственное
понимание задач науки. Они указывают на то, что действительно связное целое
всегда больше простой суммы своих частей. Живой организм есть нечто большее,
чем совокупность физико-химических процессов; развитие общества совершается
принципиально иначе, чем развитие в мире животных и растений; мышление человека
есть нечто совсем другое, чем перемещение частиц его мозга. Задача познания
заключается не в том, чтобы разлагать целое на части, а в том, чтобы подмечать
характерные черты всего явления в целом. Биология, говорят они, должна изучать
то, что присуще только организму, только
то, что отличает живой организм от неорганических процессов — целесообразное
для организма соотношение органов, питание, рост, размножение, приспособление к
окружающим условиям, процесс восстановления разрушенных тканей и т. д.
Такие теории абсолютной целостности выступают против действительного
упрощенчества механицизма, однако они сами впадают в упрощенчество другого, ещё
худшего рода.
В абстрактном выделении целостности процессов заключается
отрыв организма от неорганической природы, создание пропасти между живым и
неживым, между «духом» и материей. В самом деле, если жизнь есть только что-то особое и целостное, то как
объяснить возникновение жизни из физико-химических процессов, происходящих на
земной поверхности? Теория абсолютной целостности исключает развитие природы.
Между тем переход от неживого к живому происходит в
известном смысле на каждом шагу, — организм питается и растёт, при этом он
непрерывно усваивает неживое вещество, превращает неживую материю в живую.
Легко сказать, что организм обладает способностью к росту, но нужно вскрыть, как этот рост происходит. Легко сказать,
что организм способен восстанавливать разрушенные ткани и бороться с болезнью,
но необходимо исследовать, как в
материи возникли и осуществляются эти специфические свойства живого организма.
При этом в действительности они осуществляются далеко не всегда. Целостность
живого организма существует в борьбе, восстановлении и разрушении и вовсе не
является абсолютно гармоничной. По сути дела теория абсолютной целостности есть
разновидность теории «предустановленной гармонии», и так же, как последняя, она
закрывает глаза на разрыв, разрушение, борьбу, происходящую в развитии, и так
же только ссылкой на бога может объяснить возникновение целого, закостеневшего
в своей гармоничности.
Организм есть целесообразно
устроенное целое. Этой целесообразности нет в отдельных физико-химических
процессах, происходящих в организме, следовательно, — делает вывод сторонник
абсолютной целостности, — целесообразность жизненных процессов есть проявление
особого начала, особой силы, которая существует вне отдельных частей, которая
подчиняет их себе и связывает в единое целое. Как целесообразно действующая и
оторванная от неорганической природы, она по сути дела является духовной силой.
Эта сила есть жизненная сила («вис виталис»), отсюда в биологии эта теория
носит название витализма. Теория
абсолютной целостности является глубоко идеалистическим учением.
Нетрудно узнать в этом учении старые, уже знакомьте нам
черты средневековой метафизики свойств. В этой последней также признавалась
реальность целого, как особого свойства, существующего наряду со свойствами отдельных частей, объяснение жизни там также
исчерпывалось ссылкой на жизненную силу. Точно так же, как в «новейшем»
идеалистическом учении, отдельные качества существуют там рядом друг с другом,
как абсолютно самостоятельные силы.
Критикуя метафизику механистов, механистическое сведение
целого к частям, сторонники абсолютной целостности приходят к другой, ещё более
грубой форме метафизики, проповедуя неприкрытую, прямую поповщину. Виталисты
критикуют механистов, механисты критикуют виталистов, каждое из этих учений
наживает себе капитал на критике другого. И потому оба существуют в неразрывном
единстве, каждое имеет в другом «своё другое». В борьбе вскрывается их
внутреннее родство.
Философия абсолютной целостности существует не только в
биологии. В течение последних десятилетий она получила особенно широкое развитие
во всех областях буржуазной идеологии. Нация есть целое, — говорят философы
фашизма, — жизнь народа определяется его «национальной идеей», «национальным
духом», «духом целостности и стремления к могуществу». Эта «идея» выше
интересов отдельных классов, рабочие и крестьяне должны преклоняться перед этой
«идеей», во имя неё должны отказываться от своих требований и покорно
подчиняться Муссолини и Гитлеру, носителям «жизненной силы» нации. Прямое
насилие буржуазной диктатуры над трудящимся большинством буржуазные философы
стремятся оправдать идеалистической теорией абсолютной целостности «национального
духа». Буржуазное государство они изображают не как дубинку в руках
господствующего класса, а как выражение «идеи целого». Воскрешая гегелевский
идеализм, гегелевское учение о целостности абсолютного духа, современная
буржуазная философия создаёт идеологическое оружие фашизма. Определённую
тенденцию двигаться в том же направлении проявляют и социал-фашистские
теоретики.
По сути дела на тот же путь встал меньшевиствующий идеализм
деборинской школы некритическим восприятием и пропагандой целого ряда положений
идеалистической диалектики Гегеля. В частности в деборинской трактовке проблемы
качества мы находим отчётливое проявление идеалистического уклона. Деборинцы
борются против идеализма, они отмежёвываются от виталистической поповщины. Но,
критикуя механистическую теорию сводимости, они исходят из абстрактных понятий,
и потому приближаются к пониманию качества как абсолютно изолированной
целостности. Отсюда и блок с целым рядом как «отечественных», так и зарубежных
полувиталистических, а иногда и прямо виталистических течений.
Тенденция меньшевиствующего идеализма понимать скачок как
моментальный акт доказывает тот же отрыв ими качеств друг от друга, то же
непонимание взаимного проникновения прерывности и непрерывности, внутреннего
единства количественных и качественных изменений.
Итак, объективный идеализм вместо непрерывности чисто
количественных изменений механистов выдвигает разрыв между качествами,
превращение их в изолированные, абсолютно целостные системы, отрывает
качественные изменения от количественных. Обе формы метафизики являются двумя
дополняющими друг друга методами идеологической борьбы буржуазии за господство.
Оба течения, идя с различных концов, отрицают действительное развитие, оба
течения искажают задачи познания, мешают раскрытию противоречий буржуазной
действительности, оба течения являются путями к поповщине.
Идеалистическая философия разрыва между качествами как
абсолютными целостностями используется очень часто и фашистами — для
противопоставления одной нации другим, и социал-фашистскими теоретиками (напр.
Кунов) — для обоснования чисто фашистского взгляда на государство, и героями «левой»
фразы — для обоснования идеалистического учения о моментальном скачке «из
царства необходимости в царство свободы». А в методологии троцкизма, которая
отличается крайней эклектичностью и двойственностью, механистическое сведение
существует наряду с идеалистическим подчёркиванием абсолютности качественных
различий.
Идеалистическая философия абсолютной целостности служит
троцкизму для обоснования его «левой» фразеологии о «перманентной революции»,
совершающейся одним ударом в планетарном масштабе. Троцкий не случайно во
многом повторяет гегельянца Лассаля. Теория абсолютной изоляции пролетариата,
которому все прочие классы, в том числе и крестьянство, противостоят как «единая
реакционная масса», теория революции, которую нужно начинать «сейчас же с её последнего
действия»,[5]
— эти теории Лассаля обосновывались идеалистическим учением об абсолютных
разрывах между качествами. Нетрудно узнать в перманентной революции Троцкого те
же лассальянские черты.
На первом этане нэпа, когда социалистическая плановость ещё не
держала в своих руках всех рычагов народного хозяйства, Троцкий выступал с
громкими фразами об абсолютно целостном плане. В его абстрактном
идеалистическом подходе целое оказывалось оторванным от частей и потому
совершенно нереальным. А когда пришлось столкнуться с практическими
трудностями, Троцкий выступил с капитулянтской механистической программой «равнения
по узким местам». В виду отставания металлургии от работы машиностроительных
заводов, Троцкий в докладе на XII съезде партии предлагал закрыть ряд наших
промышленных гигантов (в частности «Путиловец»).
Превращение целого в абстрактный абсолют приводит Троцкого к
разрыву количественных и качественных изменений. Яркий пример этого разрыва
даёт его отношение к коллективизации сельского хозяйства. Иронизируя по поводу
нашего колхозного строительства, он писал, что из суммы крестьянских хозяйств
так же нельзя построить колхоз, как из суммы лодок нельзя сделать пароход. И
сравнение и ирония Троцкого попадают мимо цели. Вопреки его социал-фашистской
метафизике наше сельское хозяйство развивается диалектически, количественное
изменение приводит к изменению качества, а новое качество создаёт новое
количество, новые темпы роста. «Простое сложение крестьянских орудий в недрах
колхозов дало такой эффект, о котором и не мечтали наши практики... Крестьяне,
будучи бессильны в условиях индивидуального труда, превратились в величайшую
силу, сложив свои орудия, объединившись в колхозы» (Сталин).
Представляя себе качество как нечто законченное, абсолютно
целостное и оторванное от других качеств, Троцкий закрывает путь к пониманию
возникновения нового. В действительности новое никогда не возникает готовым и
законченным. Абсолютных разрывов в развитии не бывает. Мы вступили в период
социализма, хотя развёрнутое социалистическое общество ещё не создано, и мы ещё
не вышли из переходного периода. Это противоречие живого развития Троцкому
недоступно, и в своих писаниях он всячески стремится дискредитировать наши
достижения. Таким образом при помощи своих мнимо-левых фраз троцкизм выполняет
свою действительную работу, передового отряда контрреволюционной буржуазии.
Итак, и механистическая сводимость, и идеализм абсолютной
целостности по своим классовым корням и по метафизичности своего метода весьма
недалеки друг от друга и сплошь да рядом, идя с разных концов, приходят к одним
и тем же выводам.
В начале параграфа мы привели два ответа на вопрос об
изучении целого и частей. Как мы видели, оба являются неправильными, — целое и
части нельзя разрывать, они взаимно проникают друг в друга. Но для того чтобы
понять их единство не внешне, не метафизически, мы должны рассматривать их в
живом противоречивом развитии.
Не существует независимых качеств, все вещи связаны
единством развития. Сложное возникает из более простого, — но единство развития
не означает механического тождества всех вещей.
Живой организм возник из неорганической материи, в нём нет
никакой «жизненной силы», — подвергнув его чисто внешнему расчленению на
элементы, мы ничего не найдём, кроме физико-химических процессов. Но всё это
совсем не означает, что жизнь сводится к простой совокупности этих
физико-химических элементов. Отдельные физико-химические процессы связаны в
организме новой формой движения, — и
именно в ней заключается качество живого. Новое в живом организме, не сводимое
к физике и химии, возникает в результате нового синтеза, новой связи
физических и химических движений. Этой роли синтеза старого, как возникновения
нового, не поняли ни механисты, ни виталисты.
Задача каждой отдельной науки заключается в том, чтобы
изучать своеобразные формы движения определённой ступени развития материи.
Общественная наука изучает возникновение и развитие общественной формации,
изучает развитие производительных сил и производственных отношений, классовую
борьбу и смену общественных форм. Производство средств производства составляет качественное
отличие общественного человека от животных и благодаря этому качественному
отличию развитие общества совершается не по законам естественного отбора, а по
законам, присущим только обществу.
Так же специфичен предмет биологии. Биологические науки исследуют
связь различных процессов в жизнедеятельности организма, законы
наследственности и изменчивости, приспособление организма к окружающей среде,
их развитие на основе естественного отбора и т. д. Все эти процессы
качественно своеобразны, и попытки сведения их к более простым закономерностям
могут привести только к искажению действительных задач познания.
Как же так, — возразят на это механисты, — ведь сложное
состоит из простого, жизнедеятельность целиком разложима на физико-химические
процессы. Механисты не понимают того, что, подвергая связное целое внешнему
механическому разложению, мы уничтожаем это целое. Разлагая организм, получаем
вместо живого неживое, т. е. уничтожаем как раз то, что нам нужно изучить.
Конечно более сложное качество включает в себя элементы
более простого. Общественный человек не может существовать без физиологического
процесса обмена веществ, так же как и нет жизнедеятельности организма без
определённых физико-химических процессов. Но в том-то и дело, что элементы
старого, подчиняясь новой связи, включаясь в новый синтез, становятся сами
чем-то новым. Происходящие в организме физико-химические процессы претерпевают
коренное изменение, по сути перестают быть непосредственно «подведомственными»
физике и химии.
Своеобразные условия всякого химического процесса в
организме таковы, что этот процесс приводит к результатам, которых в
неорганических условиях он дать не может.
«Белок — самое непостоянное из известных нам соединений
углерода. Он распадается, лишь только он теряет способность выполнять
свойственные ему функции, которые мы называем жизнью».[6]
Вне организма белок распадается, в организме он обладает
известной устойчивостью. Однако эта устойчивость заключается в постоянном
движении, в непрерывном обмене веществ. «Жизнь — это форма существования
белковых тел, существенным моментом которой является постоянный обмен веществ с окружающей внешней природой и которая
прекращается вместе с прекращением этого
обмена веществ, ведя за собой разложение белка».[7]
Как видим, белок в условиях организма становится качественно иным.
Однако — может возразить нам на это какой-нибудь механист — обмен
веществ присущ вовсе не только организму, — в химических реакциях мы также
встречаемся с обменом. Бесспорно, — ответим мы ему, — но обмен веществ в организме
качественно отличается от обмена веществ неорганической природы: и там и тут он
ведёт к прямо-противоположным результатам «Разница заключается в том, что в
случае неорганических тел обмен веществ разрушает их, в случае же органических
тел он является необходимым условием
их существования».[8]
Горение, т. е. соединение углерода с кислородом,
разрушает тела вне условий организма, но химически тот же процесс в виде
дыхания, происходящего в организме, является необходимым условием его
сохранения и развития. Он — тот же процесс и в то же время совсем иной.
Качество, как целостная связь, как своеобразные формы
движения, накладывает свою печать на те элементы, из которых возникло оно само.
Источник качественной определённости, выражающийся в своеобразии всех сторон и
свойств процессов, заключается во внутренне-присущих ему противоречиях, как это
будет разъяснено в главе, посвящённой сущности.
Как видим, в реальности целого и в его качественной
специфичности нет ничего таинственного и непознаваемого, как изображают
виталисты и прочие представители идеалистического лагеря. Целостность есть
качественно своеобразная форма движения, которая, происходя из предшествующих
ступеней развития материи, включает в себя элементы старого, переделывая их в
новой связи, в новых противоречиях.
Задача познания заключается не в том, чтобы целое сводить к
частям и не в том, чтобы изучать целое как таковое, а в раскрытии своеобразной
связи каждого качества в его возникновении и развитии.
Механисты попросту отбросили синтетическую задачу познания,
свели познание к внешнему механическому анализу. Виталисты отбросили анализ,
превратив синтез в заранее данную целесообразную силу, внешнюю отдельным
частям. И те и другие не поняли развития как противоречивого самодвижения
материи. Действительный научный анализ имеет очень мало общего с
механистическим сведением. Конечно при изучении организма очень важно знать,
что белок, из которого состоит живая ткань, есть определённый тип соединений
углерода, что в процессе дыхания образуется углекислый газ, что рука действует
по принципу рычага и т. д. и т. п. Но главная проблема для физиолога
в его аналитической работе заключается вовсе не в том, какие физико-химические процессы происходят в организме, а в том,
какие стороны, свойства, черты каждого отдельного физико-химического процесса
делают возможной его специфическую роль в жизни организма. Как мы показали
выше, каждый физико-химический процесс в биологических условиях приобретает
особое значение, ведёт к иным результатам, чем вне организма. Это специфическое
в химических элементах жизнедеятельности и должен искать физиолог, подвергая
анализу живое существо. Иначе он будет не физиологом, а химиком, подменит
предмет своего исследования и вместо изучения элементов организма будет изучать
химические процессы, как таковые. Ошибка некоторых физиологов, строивших
физические модели живых клеток, заключается как раз в этом подмене. В движении амёбы
известную роль играют процессы поверхностного натяжения, но капелька масла со
своим поверхностным натяжением будет лишь внешней, отдалённой аналогией амёбы.
Принимая вырванные из связи физические и химические процессы за элементы жизни,
физиологи-механисты наделали не мало грубых ошибок.
Вскрывая связь отдельных наук между собой, Энгельс писал: «Называя
физику механикой молекул, химию — физикой атомов и, далее, биологию — химией
белков, я желаю этим выразить переход одной из этих наук в другую и значит
связь, непрерывность, а также различие, разрыв между обеими областями».[9]
Биология не сводится таким образом к химии и в то же время не есть что-то
абсолютно оторванное от неё. Анализируя жизнь, мы находим в ней определённые химические
процессы. Но эти последние уже не являются химическими в собственном смысле
слова, для их понимания необходим переход «от обыкновенного химического
действия к химизму белков, называемому нами жизнью».[10]
Ещё в большей мере необходимо учитывать качественное
своеобразие отдельных элементов человеческого общества. Общество состоит из
людей. Верно, что люди обладают известными физиологическими потребностями и
свойствами, — они нуждаются в пище, стремятся укрыться от холода, размножаются и
т. д. Без размножения людей не может быть общественного развития. Но
только поп Мальтус и его последователи (в числе которых состоит и Карл
Каутский) могут сказать, что безработица при капитализме зависит от
неумеренного размножения рабочих, имеет биологическую основу. В
действительности же размножение общественного человека уже не есть его
биологическое свойство, — оно целиком подчинено специфической связи общественного
целого. Размножение людей подчинено социальной закономерности, закон
народонаселения, — как указывает Маркс, — историчен, он изменяется вместе с
каждой формой общества, специфичен для каждого класса, для каждой конкретной
обстановки.
Итак, анализ качественно своеобразного целого вовсе не есть
его внешнее механическое расчленение, вовсе не есть сведение его к таким
частям, которые имеют иную, более простую, качественную определённость. Отдельные
части всегда выражают в себе природу целого, и их отрыв от целого нужен лишь
Мальтусу, Каутскому и прочим попам капиталистической системы для произвольных
логических построений, а не для действительного познания капитализма. Так в
противоречивом единстве качества и его границ, качественных и количественных изменений,
прерывности и непрерывности, нового и старого совершается вечное развитие
материи.
[1]
Цейтлин. О математическом методе в естествознании и политической экономии. ВКА
№ 23.
[2]
Энгельс. 2‑е примечание к «Анти-Дюрингу».
[3]
Степанов. Диалектический материализм и деборинская школа, стр. 141.
[4]
Бухарин. Теория исторического материализма, стр. 78.
[5]
Маркс и Энгельс. Письма. Письмо Энгельса к Бебелю.
[6]
Энгельс. Диалектика природы. Собр. соч., т. XIV, стр. 423.
[7]
Энгельс. Диалектика природы. Собр. соч., т. XIV, стр. 424.
[8]
Энгельс. Диалектика природы. Собр. соч., т. XIV, стр. 424.
[9]
Энгельс. 2‑е примечание к «Анти-Дюрингу». Собр. соч., т. XIV, стр. 349.
Комментариев нет:
Отправить комментарий