В наши дни последователи Гегеля выступают с теоретическим
обоснованием общественной реакции. Таковы, например, школа так называемого английского
идеализма, наиболее ярким представителем которого является Бредли, философы
итальянского фашизма (Джентиле), ряд фашистских и социал-фашистских теоретиков
в Германии.
В философии Бредли гегельянство выродилось в смесь
агностицизма Канта, скептицизма Юма и обыкновенной мистики, поданную «а ля
Гегель». Бредли, как и Кант, отрицает возможность полного познания вещей. «Нам
доступны, — говорит он, — только явления». Но, в отличие от Канта, явления по
Бредли не материальны, и не идеальны; они — не «душа» и не «тело» — они
единство двух сторон. Эти две стороны находятся во взаимном противоречии,
которое разрешается в опыте. Всякий нам данный опыт есть ступенька в развитии к
совершенному опыту, в котором физическое и духовное будут находиться в полной
гармонии друг с другом. Итак, Бредли считает, что мы в нашем познании идём к
совершенному опыту, которым у него и является бог. Диалектика Бредли
представляет собой крупный шаг назад от Гегеля и является по существу
идеалистической метафизикой, ибо Бредли отрицает в своём совершенном опыте
всякое развитие. «О прогрессе и регрессе, — говорит он, — может идти речь лишь
по отношению к ограниченным и несовершенным действительностям; абсолютное не
может иметь никакой истории, хотя оно и включает в себя бесчисленные исторические
процессы: оно не имеет времён года. Всякое совершенство, всякая истинная
действительность неизменны». Английские консерваторы охотно восприняли такого
Гегеля, который говорит о развитии, но в то же время признаёт его только в
прошлом. В совершенном, т. е. по их мнению буржуазном, обществе никакого
развития и движения быть не может. Капитализм вечен.
Гегелевский идеализм в руках английских гегельянцев
превратился в идеологическое оружие английской аристократии и верхушки крупной
буржуазии для борьбы с материализмом и даже с позитивизмом.
Интересно, что в то время как Гегель резко подчёркивал своё отличие
от Канта, неогегельянцы стремятся установить связь и сходство Гегеля, с Кантом.
Так делает как Бредли, так и неогегельянцы в Италии и Германии.
Это явление отнюдь не случайно и не может быть сведено
например к кантианскому прошлому многих современных неогегельянцев. Кант, как
мы показали выше, явился во второй половине XIX в. основным знаменем
борьбы буржуазных идеологов как с собственными «грехами молодости» — механистическим
и вульгарным материализмом, — так и с диалектическим материализмом. Кант среди
других идеалистов импонировал буржуазным идеологам своим противопоставлением
должного, как идеала, сущему, своим учением об этических принципах как основе
общественного поведения, своим противопоставлением активных, но неизменных и
пустых форм сознания, инертной материи, своим отрицанием противоречий в
реальной действительности.
Но современная экономическая и политическая жизнь
капиталистического общества настолько полна неразрешимых противоречий,
классовая борьба приняла такие острые формы, что утверждать, подобно тому как
это делают неокантианцы, что противоречия эти мнимы, что действительность непротиворечива,
становится всё труднее и труднее. Этим утверждениям перестают верить,
противоречивость жизни слишком ярко выступает на поверхность жизни и требует
объяснения. Поэтому буржуазная философия, в особенности фашистская и отчасти
социал-фашистская, делает поворот от Канта к Гегелю. Философия последнего, как
известно, имеет противоречивость развития основным своим принципом. Вполне понятно,
однако, что буржуазия не может серьёзно принять действительную гегелевскую
философию: даже несмотря на её идеалистический характер, она таит в себе
слишком много революционных элементов. Поэтому поворот к Гегелю от Канта
оказывается не больно уж радикальным. Гегеля приходится реставрировать так,
чтобы осталось формальное признание противоречивости жизни и духа, но чтобы это
признание не вело к вскрытию действительных противоречий, не указывало бы на
необходимость активного, революционного изменения общества.
Путь к такому «Гегелю» и находят многие современные
неогегельянцы в соединении Гегеля с Кантом.
Содержательные категории гегелевской логики, дающие извращённое
отражение действительности, очищаются ими от всякого содержания и сближаются с
пустыми категориями Канта. Абсолютный дух, как мы это видели на примере Бредли,
начинает трактоваться как лишённый всяких противоречий и развития, на манер
регулятивной идеи неокантианцев.
Современный процесс капиталистического загнивания они
рассматривают как «гибель культуры», как «трагическую диалектику жизни», «трагические»
противоречия человеческого духа. Так немецкий философ А. Либерт считает,
что диалектика Гегеля недостаточно последовательна, так как у Гегеля
противоречия всё же находят своё разрешение в абсолютном духе. По мнению
Либерта противоречия всё более разворачиваются и углубляются и никогда не могут
найти своего разрешения. Диалектика «трагична». В этих философских
утверждениях, казалось бы таких радикальных, кроется страх перед революцией и
теоретическое обоснование того положения, что никакая революция не в состоянии
разрешить противоречия капитализма.
В своём приспособлении Гегеля для философского оправдания
современных «сумерек» буржуазной культуры отдельные неогегельянцы не
останавливаются и перед тем, чтобы представить этого величайшего рационалиста
всех времён в виде иррационалиста и мистика. Рациональным, научным, Кронер, как
и все метафизики, считает формально-логическое познание. Но действительность не
метафизична и потому объявляется иррациональной. Поэтому, по Кронеру, она не поддаётся
научному, теоретическому познанию. Величие гегелевской философии он видит не в
том, что она представляла собой гениальную попытку дать новую теорию научного,
рационального познания, а наоборот в том, что Гегель, исходя из невозможности
рационального познания иррациональной жизни, открыл в своей диалектике новый
способ иррационального, полумистического, интуитивного познания, придав его
разработке рациональную, логическую форму. Кронер несомненно опирается на
отдельные мистические моменты, имеющиеся в системе и даже методе Гегеля, но
превращает их в общую характеристику всей его философии.
«Гегель, — пишет Кронер, — является без сомнения величайшим
иррационалистом, которого когда-либо знала история философии; ни один мыслитель
не был в состоянии до него настолько иррационализировать понятие и настолько
осветить понятием самое иррациональное».
Тщетность всех попыток научно обосновать выход из
противоречий современного капитализма на основе сохранения устоев буржуазного
общества толкнула ряд буржуазных философов и социологов на то, чтобы объявить
эти противоречия иррациональными, непознаваемыми разумом, и с этих позиций
бороться против теории пролетарской революции.
Интеллигенция Запада потеряла веру в науку, разум, в
теоретическую основу капиталистической культуры. Со свойственной буржуазной
идеологии способностью превращать капиталистические явления в вечные,
современные «философы» превращают противоречия современной жизни на Западе в
вечные, непонятные, иррациональные.
Все эти воззрения служат основанием для развития фашистской
идеология. Ведь фашизм как раз исходит из иррациональности жизни; в борьбе с
марксизмом он доходит до отрицания авторитета разума, он охотнее опирается на неопределённый
авторитет «национального духа», расы и т. п. Противоречивость жизни фашизм
хочет преодолеть активностью национальной идеи, героизмом избранного
меньшинства нации, руководствующегося интуицией национального духа. Только
сильное, властное, национальное государство может, путём силы, подавления
интересов классов и групп, вывести мир из состояния «трагических противоречий».
Фашизм охотно воспринимает гегельянство, с его учением об исключительной роли
государства, о государстве как воплощении нравственной идеи на земле. Особенно
ярко связь неогегельянства с фашизмом выступает у официального философа
современной Италии — Джованни Джентиле. Его философию можно назвать теорией «духовной
актуальности».
Основной идеей её является идея активности, господствующей и
развивающейся во всём мире, принимающей в процессе своего развития различные
формы. Не следует, однако, думать, что это активность материальных существ или
производительная деятельность и классовая борьба в обществе. Активность эта — духовная,
её противоречия и борьба происходят в сознании.
Идеализм Джентиле — крайний. Даже идеализм Гегеля кажется
ему недостаточным. Природу он считает мёртвым фактом, оторванным от создавшей
его и воплощённой в нём деятельности мысли. Всё бытие растворяется в мышлении.
Диалектика есть непрестанное творчество мысли, непрерывная цепь актов духа.
Мысль посредством творческого акта объективируется во вне. Между субъектом и
объектом имеет место противоречие, которое и есть движущее начало развития.
Фактически это противоречие мнимое, на самом деле субъект и объект
тождественны, так как субъект, человеческая мысль, «трансцендентальное я»
творит и себя и объект. Нельзя не видеть в этой философии влияния
предшественника Гегеля — субъективного идеалиста Фихте, в своё время создавшего
систему диалектического развития субъективного сознания. Но если Фихте в своё время
выражал идеологию передовой буржуазии, мечтавшей о том, чтобы волею субъекта
изменить мрачную действительность немецкого абсолютизма, то Джентиле выражает
идеологию современной реакционной буржуазии, которая видит своё спасение в том,
чтобы остановить жизнь, волею субъекта изменить необходимое движение общества к
социалистической революции.
Джентиле берёт у Гегеля его учение о божественности
Государства и даже развивает его дальше. По Джентиле государство есть
осуществление нравственного идеала. Неподчинение государству есть величайшее
преступление. Сила, применяемая государством, нравственна. Фашистский
полицейский превращается Джентиле в символ нравственной идеи. Дубинка, которой
действуют фашистские молодчики против рабочих, получила у Джентиле высшее
философское освящение.
Джентиле — обычный идеалист, верно служащий буржуазии и
философски обосновывающий её активность в подавлении революции и разгроме
рабочего движения.
Откровенная идеалистическая философия, прикрываясь
диалектикой, ухитрялась выступать и у нас. Вплоть до 1929 г. в Москве
преподавал теорию музыки философ проф. Лосев, успевший издать ряд толстых томов
по различным вопросам философии. Тут и проблемы «космоса» и диалектика
древнегреческих философов Платона, Аристотеля, Плотина и вопросы теории музыки
и проблемы символизма и мифологии. Свою идеалистическую диалектику, которую
Лосев противопоставляет диалектике материалистической, он рассматривает как
теоретическое оружие религии, мистики. Он не ограничился даже одной мистикой в
теории, а создал мистическую секту, во главе которой стал сам.
Лосев видел в диалектике нечто мистическое. Вот как он её определял:
«Диалектика — смысловой скелет вещей, обусловливающий сам себя и ни от какого
содержания вещей не зависящий, он зависит только сам от себя...» Или другое
определение: Что вы хотите мыслить — неважно, но как мыслить — об этом
диалектика даёт точнейшие правила и преступать их невозможно без нарушения
самого принципа мысли». Против диалектики классовой борьбы, живого
строительства социализма Лосев выдвинул формализированную, мёртвую диалектику
мистических идей, которым нет никакого дела до содержания вещей и которые
довольствуются своими собственными «смысловыми ликами». Лосев фактически
отрицает диалектику и лишь проводит под флагом диалектики всякие мистические и
реакционные идеи.
Лосев — открытый враг, непосредственный агент буржуазии,
скрывающийся под маской диалектика. Его задача — дать теоретическое философское
оружие кулаку против советской власти, строящей социализм.
Пример Лосева показывает, что в стране, где существует,
диктатура пролетариата, даже контрреволюционеры вынуждены рядиться в диалектические
одежды.
Диалектика — алгебра революции; диалектический материализм —
философия мирового пролетариата, первый отряд которого совершил победоносную
революцию и строит социализм на одной шестой части земного шара. Поэтому часть
представителей мелкой буржуазии, настроенных оппозиционно, а иногда и
революционно к капитализму, пытаются усвоить диалектику. Но вследствие своей
мелкобуржуазной природы, оторванности от пролетариата, они зачастую
идеалистически извращают эту диалектику, либо слепо подражая Гегелю, либо
искажая марксизм, смешивая его с различными модными буржуазными теориями.
Серьёзнейшей опасностью в наших условиях строительства социализма,
обострения классовой борьбы в стране, мощного культурного подъёма и подготовки
новых культурных кадров является та система ошибок, которые совершили т. Деборин
и руководимая им группа философов. Основная теоретическая суть этой системы
ошибок заключалась в некритическом отношении к философии Гегеля, в механическом
усвоении логики Гегеля, в «гегельянизированном» марксизме.
Нет сомнения, что гегелевская философия является одним из
исторических источников марксизма, что её изучение имеет большое значение для
понимания Маркса, Энгельса и Ленина. Однако не следует при этом забывать, что
гегелевская философия преодолена марксизмом, что марксизм не есть гегелевщина,
что недостаточно заменить абсолютный дух материей, чтобы перевернуть Гегеля с
головы на ноги.
Деборин говорит, что «диалектический материализм
представляет собою синтез диалектического метода Гегеля с материалистическим
пониманием природы и истории». В данном случае синтез не может обозначать
ничего другого, как примирения материализма с идеалистической диалектикой
Гегеля. Дело не в синтезе идеализма Гегеля с материализмом. В действительности
философия Маркса является материалистическим преодолением гегелевского
идеалистического метода.
Так, заявить без всяких оговорок, что метод Гегеля целиком
вошёл в марксизм, значит скрыть, что этот метод, несмотря на свой
диалектический характер, идеалистичен, что он следовательно не может быть
правильным.
Комментариев нет:
Отправить комментарий