четверг, 18 мая 2017 г.

Учение об истине

Объективной истиной Маркс и Ленин называют такое содержание человеческих представлений, «которое не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества». Вопрос об объективной истине занимает центральное место в марксистско-ленинской теории познания. На непонимании вопроса об объективной истине споткнулся в сторону агностицизма и идеализма Плеханов с его иероглифической теорией и его «верой» в объективную реальность.
Ленин всегда необычайно чутко и настороженно относился к малейшему поползновению в сторону от объективной истины, к тому, что служило лазейкой для протаскивания субъективизма, агностицизма и т. п. Примером непримиримого отношения Ленина к шатаниям в сторону субъективного понимания истины могут служить его замечания на книгу Бухарина «Экономика переходного периода». Весь ленинский конспект испещрён замечаниями вроде следующего: «...не точнее ли говорить о «необходимости известной пропорциональности», чем о «точке зрения»? Точнее, вернее, ибо объективно первое, а второе приоткрывает дверь философским шатаниям в сторону от материализма к идеализму».[1] Или, по поводу следующего места из книги Бухарина: «Таким образом, даже когда отдельные элементы выпадают из общественно-производственного процесса, они находятся в постоянной сфере воздействия и сами рассматриваются с точки зрения общественной системы производства; в моменты своей максимальной обособленности они теоретически интересны как объект общественного притяжения, как потенциальная составная часть новой общественной системы». (Подчёркнуто Лениным.) Ленин пишет: «Не те слова. Ошибка «богдановской» терминологии выступает наружу: субъективизм, солипсизм. Не в том дело, кто «рассматривает», кому «интересно», а в том, что есть независимо от человеческого сознания». (Последние слова подчёркнуты нами. К. Е.)
Признание независимости внешнего мира от человеческого сознания есть основное, что характеризует диалектико-материалистическое понимание объективной истины, в отличие от богдановско-махистского и кантианского понимания «объективности». Для Богданова объективность предмета имеет только один смысл — его «общезначимость». «Объективный характер физического мира, — пишет Богданов, — заключается в том, что он существует не для меня лично, а для всех, и для всех имеет определённое значение, по моему убеждению, так же как и для меня. Объективность физического ряда — это его общезначимость».[2]
Как видно из приведённого, Богданов сводит объективность к совпадению представлений в сознании ряда «сочеловеков», и только к нему, отрицая таким образом начисто действительную объективность природы, т. е. её независимое от человека и человечества существование. Богдановский принцип «общезначимости» ставит объективность материального мира целиком в зависимость от субъекта, благодаря чему стирается всякая грань между наукой и поповщиной. Последнее резко подчёркивает Ленин, заявляя, что любое религиозное учение обладает «общезначимостью», ибо его держится и поныне ещё «большая часть человечества». И другой момент, характеризующий объективную истину по Богданову (связанный с его «общезначимостью»), — момент «социальной организованности», — также, по мнению Ленина, роднит её с религией.
Принципиально отлично от материалистов понимают объективность познания также и неокантианцы. Любимым мотивом кантианцев из числа теоретиков II Интернационала (например Адлера) является восхваление якобы «научности» и («объективности», к которой они стремятся в своём изучении действительности. Однако сама объективность научного понятия, по их мнению, даётся не его соответствием с предметом, независимым от субъекта, но единством логических категорий и общностью всем субъектам единого надсубъективного сознания.
В отличие от кантиански-махистского идеологического и агностического толкования научности, для материалистов последняя определяется соответствием понятий и объективной реальности, «которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них».
Однако не при любом познании объекта (существующего независимо от человеческого сознания) возможно последовательное постижение объективной истины, последовательное проведение в жизнь материалистического принципа.
Лишь такое отображение объективной реальности, которое раскрывает предмет во всей его конкретности и полноте, в связи и взаимозависимости всех его сторон, даёт в итоге объективную истину. «Совокупность всех сторон явления, действительности и их взаимоотношения — вот из чего складывается истина» — замечает Ленин. Учёт всех сторон предмета в их взаимном отношении друг к другу, определение места, роли каждой из них; учёт многообразных связей данного предмета с окружающими; раскрытие объекта в его развитии с выделением источника самодвижения, тех главных основных противоречий, разворот которых и создаёт развитие, движение вперёд, подготовляет самоотрицание предмета; уловление своеобразия форм, в которых выражаются и проявляются существенные противоречия; вскрытие элементов нового содержания в старом; борьбу нового содержания со старой формой и т. д. — вот примерно те моменты, на которые указывает Ленин в решении вопроса об объективной оценке, о последовательном проведении материалистического принципа в жизнь, возможного только с позиций материалистической диалектики.
На почве же созерцательного материализма, охватывающего в своих понятиях лишь поверхность явлений (см. выше, раздел «Чувственное и логическое»), возможны любые извращения, искажения объективной истины.
Последнее ярче всего вскрывается на эпигонствующих теоретиках II Интернационала (вроде Каутского), воскресивших и раздувших в своём подходе к изучению предмета все слабые стороны созерцательного материализма. Характерным для методологии типа Каутского и Ко является простая констатация того, что прежде всего бросается в глаза при первом овладении объектом, вне раскрытия основных движущих противоречий, лежащих в основе встречающихся на поверхности явлений, вне попытки выделить основное, главное, существенное, определяющее предмет в целом.
При таком подходе к объекту все стороны последнего выступают перед познающим в своей однозначной определённости, равными по заключённому в них содержанию. Знак «равенства», проводимый при этом между самыми различными фактами и случаями жизни, есть лишь следствие того худшего вида буржуазного объективизма, за которое в своё время жестоко бичевал Ленин Струве, — объективизма, создающего лишь видимость действительного постижения объективной «истины». Так «объективно» излагая факты развития капитализма в России (а по существу ограничиваясь лишь поверхностью явлений), Струве берёт их вне скрепляющего основного противоречия — борьбы классов, вне выделения (не произвольного, а согласно с самым объектом) класса, «заведующего» данным экономическим развитием. Беря все стороны капиталистической действительности, все общественные группы в их «равенстве» друг с другом, Струве обходит вопрос о своей партийной принадлежности к «определённой общественной группе», с точки зрения которой производился им анализ предмета. Но, исключив из анализа действительности как раз то, что делает и самую действительность и анализ, соответствующий ей, конкретными, — классовую суть, — Струве извратил объективную истину.
Подобное же извращённое понимание истины лежит в основе всей линии оппортунизма. Констатируя например общее противоречие между развивающимся капитализмом и помещичье-феодальным строем в период революции 1905 г., меньшевики исключали из анализа данной действительности революционную активность пролетариата и крестьянства, исключали то, что двигает вперёд и разрешает создавшиеся противоречия общественного развития.
Ленин часто упрекал Плеханова как представителя «правого крыла социал-демократов» за абстрактность, объективизм, которые приводили его к отступлению от правильного изображения действительности. Вот что пишет Ленин в замечании на второй проект программы Плеханова ко II съезду: «Самым общим и основным недостатком, который делает этот проект неприемлемым, я считаю весь тип программы, именно: это не программа практически борющейся партии, а провозглашение принципов, это скорее программа для учащихся (особенно в самом главном отделе, посвящённом характеристике капитализма) и притом учащихся первого курса, на котором говорят о капитализме вообще, а ещё не о русском капитализме».
Дальнейшее развитие II Интернационала показывает, как отказ от диалектического, конкретного анализа действительности последовательно ведёт к полному отказу от объективной истины — к субъективизму, агностицизму.
Признание «равноправности» всех сторон действительности, всех многообразных её проявлений, уже с самого начала создаёт почву для случайного отбора фактов, произвольного соединения их друг с другом, создаёт возможность комбинировать факты согласно заранее намеченным, тенденциозным выводам.
Опираясь на своё «беспристрастное» отношение ко всем фактам действительности, буржуазный объективист подменит всестороннее изучение процесса эклектическим «с одной стороны — с другой стороны», изучение объективной закономерности процесса, реализующейся во всех его сторонах, софистическим превращением «отдельных фактиков» в общую характеристику процесса. «В области явлений общественных, — писал Ленин, — нет приёма более распространённого и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Чтобы это был действительно (фактически) фундамент, необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу факторов, без единого исключения, ибо иначе возникает подозрение в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной взаимозависимости исторических явлений в их целом преподносится «субъективная стряпня» для оправдания может быть грязного дела.
Такую «субъективную стряпню» и преподносили представители II Интернационала в период войны 1914 г., когда империалистический, грабительский характер войны прикрывался софизмами об освобождении угнетённых национальностей, о «зачинщике», об «интернациональном праве» защиты своего отечества каждым рабочим и т. п. В этих софизмах частное покрывало общее, случайное ставилось на место закономерности, подлог покрывался именем Маркса. Ссылались на тот факт, что Маркс и Энгельс в период войн пятидесятых годов «тоже» становились на сторону одной из воюющих стран. При этом «забывали» про то, что для той эпохи были типичны национальные войны, в которых прогрессивная буржуазия боролась против феодалов.
Эклектика и софистика, беспринципные «точки зрения», и в наши дни являются одним из важнейших орудий в руках социал-фашистов, извращающих объективную истину, скрывающих последнюю от пролетариата. Софизмом является заявление Дана о том, будто неважно, какая диктатура: буржуазная или пролетарская — всё равно ведь диктатура. «Субъективной стряпней» являются, заявления Каутского, Троцкого и иже с ними о том, что шесть условий Сталина, хозрасчёт, контроль рублём есть возврат к капиталистическим методам ведения хозяйства, что соцсоревнование есть воскрешение капиталистических приёмов конкурентной борьбы между производителями для стимулирования их инициативы.
На софистике же построена и попытка троцкистских контрабандистов опорочить линию большевизма, когда за отдельно выхваченными фактами, случайно взятыми цитатами стараются скрыть общую развёрнутую линию ленинской борьбы с мировоззрением II Интернационала, каутскианством, люксембургиансгвом.
Отсюда следует, что любое абстрактное, безжизненное, созерцательное понимание объективной истины не только не противоречит субъективизму, произволу, отказу от объективной истины, но неизбежно ведёт к нему, неразрывно с ним связано. Абстрактные выхолощенные догмы Троцкого лишь другая сторона его эклектики, субъективизма. Схоластические положения меньшевиствующего идеализма прекрасно уживаются с их беспринципностью, перемётыванием из одной крайности в другую.
Необходимость партийно-действенного подхода для уловления истины в её конкретности чрезвычайно выпукло подчёркнута Лениным его речью 1921 г., направленной против эклектической позиции Бухарина в дискуссии о профсоюзах. «У Бухарина, — говорит Ленин, — нет и тени попытки самостоятельно с своей точки зрения проанализировать как всю историю данного спора (марксизм, то есть диалектическая логика, требует этого безусловно), так и весь подход к вопросу, всю постановку или, если хотите, всё направление постановки вопроса в данное время при данных конкретных обстоятельствах».[3] Здесь ярко вскрыто, как отсутствие самостоятельной партийной позиции, эклектика,[4] не позволяет Бухарину ухватить вопрос в его цельности, конкретности.
Требование диалектической логики, о котором говорит Ленин в критике Бухарина (цельное исследование фактов с самостоятельной партийной позиции), есть непременное условие для последовательного отражения объективной истины.
Но можно ли сказать, что исполнение этого важнейшего требования уже обеспечивает полное раскрытие объективной истины сразу до конца безошибочно? Иными словами: схватываем ли мы объективную истину сразу во всей её полноте или её постижение есть трудный, извилистый путь, чреватый ошибками, заблуждениями, фантастическими отлётами от жизни? Непонимание того, что отражение истины представляет собой исторический процесс, характеризует позицию метафизиков в этом вопросе.
Признавая абсолютную неизменность всего существующего (в том числе и человеческого мышления), они считали, что наши понятия сразу охватывают предмет так, как он есть. Категории, которыми метафизики пользовались, имели, по их мнению, значимость вечных категорий. Так например английские экономисты, предшественники Маркса (Смит, Рикардо) считали категорию «капитал» абсолютно отражающей отношение между людьми на всём протяжении человеческой истории, начиная с первобытных времён, кончая буржуазным обществом (идеологами которого являлись Смит и Рикардо). Дальнейшие исследования Маркса (с точки зрения нового общественного класса) вскрыли всю, несостоятельность метафизического понимания капитализма.
Метафизической являлась также попытка Гегеля выразить абсолютное знание в своей идеалистической системе, попытка, резко противоречащая диалектическому методу, открытому Гегелем.
В целом ряде отраслей научного знания (естественные науки, история, философия, область искусств, языкознание, психология) ещё до сих пор находит себе место, метафизическое понимание абсолютной истины. Однако, чем шире развёртывается, научное знание, тем нагляднее становится каждому несостоятельность претензий на постижение научной абсолютной истины на данном её этапе. Давно опровергнуто старое учение о неизменности видов растений и животных в области биологии. Теорию флогистона в химии сменила научная теория Лавуазье. В области физики атомная теория сменилась электронной; доказана несостоятельность утверждения о неразложимости элементов химии; в искусстве и литературе одна школа сменяет другую. В области языкознания окончательно подорвано учение старой индоевропейской лингвистики о раз навсегда данном «праязыке»; неверность теории неизменности, вечности капиталистического общества (ещё и сейчас проповедуемая буржуазными историками) доказана уже не только теоретически, но и подтверждена всей практикой диктатуры пролетариата, практикой построения основы бесклассового общества.
Старый метафизический взгляд на мир в области философии ниспровергнут наукой о всеобщих законах развития природы, общества, человеческого мышления — материалистической диалектикой. Да и последняя — самоё научное отражение действительности, подтверждаемое каждым шагом революционной практики, — беспрерывно обогащается и развивается на основе революционного опыта, построения социализма, новейших открытий в области отдельных наук. Марксова теория научного социализма обогащена ленинским учением об империализме как последнем загнивающем этапе капитализма; развито, конкретизировано положение Маркса о диктатуре пролетариата, о социализме Лениным, Сталиным, всей партией в целом.
Но если так обстоит дело с научным знанием, если каждая теория в своё время стареет и уступает место другой, то не правы ли те философы, который выступают с утверждениями, на первый взгляд резко противоположными сторонникам абсолютной истины? Не правы ли Богданов, Мах и другие буржуазные философы (прагматики, интуитивист Бергсон), утверждающие наличие только относительной истинности нашего знания, абсолютной его условности, относительности?
Учение, признающее познание абсолютно изменчивым, лишённым какой бы то ни было устойчивости, не ново. Уже в древней Греции школы софистов и скептиков защищали подобные взгляды. В новой философии релятивизм («релятив» — относительный; релятивизм — признание только относительности процессов) воскресил Юм.
Современные махисты возвели релятивизм в один из основных принципов своего мировоззрения. Петцольд, например, которого критикует Плеханов (кстати совершенно обходя вопрос о релятивизме), считает, что даже Юм «со своими идеями потерпел крушение, не найдя дороги к принципиальному релятивизму. У него (как уже у Гоббса), — пишет он, — мы находим лишь некоторые зачатки релятивизма и лишь Эрнст Мах и Авенариус снова открыли глубоко погребённую истину и возвели её на степень главного фактора своего мировоззрения».[5] Релятивисты утверждают, что относительная истина совершенно исключает абсолютную. «Вчера» нашего познания абсолютно не похоже на «сегодня», «сегодня» на «завтра». Прошедшее совершенно не содержится в настоящем, настоящее ни в какой мере не связано с будущим. Отрицается всякая закономерная преемственность в развитии научного знания. Такая точка зрения обозначает не что иное, как субъективный идеализм, полный отказ от объективной истины. Релятивистское понимание истины широко используется субъективным идеализмом для борьбы с материализмом и его теорией отражения. Как возможно — говорят релятивисты — утверждать, что мы отражаем в своём сознании объект, если вся история знания показывает, что то, что мы считали истиной вчера, оказывалось сплошной иллюзией сегодня? Мы должны быть всегда готовы к тому, — утверждают они, — что какой-нибудь новый научный факт вскроет всю иллюзорность и ошибочность нашего сегодняшнего понимания действительности. Да и в состоянии ли вообще, — продолжит далее своё рассуждение релятивист, — достижение в какой-либо мере абсолютного знания, если наш познавательный аппарат представляет собою нечто весьма несовершенное? Может ли человек постичь бесконечное, безграничное, обладая ограниченными пятью чувствами? Возможно ли уловить в материале ощущений, чрезвычайно изменчивом и преходящем, нечто устойчивое, постоянное, закономерное; в хаосе пёстрых, мелькающих перед человеком впечатлений увидеть твёрдые контуры? Как можно говорить об объективном схватывании предмета, если наши ощущения столь субъективны, носят на себе отпечаток того индивида, принадлежностью которого они являются? Как возможно утверждение о научном отображении предмета, о развитии науки, когда даже внутри одной эпохи, одного этапа развития знания — что ни человек, то особое мнение, особое восприятие? Кажущееся красивым одному, выступает порой перед другим как предел безобразного и уродливого; приятное для одного вызывает отвращение в другом.
Здесь мы видим, как вырывание ощущений из практики, взятой во всех её моментах, служит одним из гносеологических источников релятивизма. «Человек есть мера вещей» (слова, принадлежащие знаменитому греческому философу, Пармениду — главе элеатов, жившему в V в. до новой эры) — к такому выводу приходит релятивист, отрицая какую бы то ни было возможность постижения объективно-истинного, реального, вечного в проходящем, принципиально отказываясь от различия истинного и ложного. Истина и заблуждение, объективный факт и иллюзия, научное познание и суеверие — выступают в приведённом рассуждении как имеющие одинаковое право на существование.
Стирая грань между истиной и заблуждением, релятивизм последовательно приводит к поповщине. Ряд современных физиков свихнулись в сторону идеализма также на признании абсолютной относительности научного познания. Поэтому кризис старых научных представлений о физическом строении материи они приняли за полное крушение этих представлений, в том числе и научного убеждения в реальности вещества, энергии, пространства и времени.
Гносеологическая основа подобного отказа от объективной истины есть, как мы только что видели, преувеличение, превращение в самостоятельное целое момента исторической ограниченности человеческого знании, зависящей как от того, что безграничное, бесконечное познание осуществляется в головах ограниченных субъектов, так и от обусловленности всякой теории известными историческими рамками развития общественной практики. Неизбежную неполноту отражения каждой теорией объективной истины, возможные в ней моменты заблуждений релятивисты объявляют доказательством полной субъективности всякой научной теории и сложным заблуждением — попытку видеть в ней независимое от человека содержание.
Было бы неверным, если бы мы в анализе современного релятивизма остановились только на гносеологических корнях их злоключений, забыли о том, что «закрепляет» отлёт их теорий от действительности — о классовых интересах. Релятивизм наиболее соответствует мировоззрению буржуа, ограниченного рамками «ловли момента», горизонтом сегодняшнего дня и отступающего в страхе перед всякой попыткой научного познания будущего. Релятивизм представляет кроме того в наше время некоторые преимущества для борьбы с диалектикой. С потерявшей всякий кредит старой метафизикой теперь не выступишь. Быстрота развития научного знания, стихийно рождающего диалектику, революционная смена различных этапов человеческой истории, гигантские сдвиги, приносимые каждым днём социалистической стройки, практически показывают каждому рабочему изменчивость действительности, из которой и исходит материалистическая диалектика. Релятивизм даёт возможность буржуазным философам спрятать за видимостью признания изменения и развития отрицание объективности материального мира и отказ от борьбы за его действительное революционное изменение.
Релятивизм занимает почётное место в мировоззрении «левой партии буржуазии» — II Интернационала. Объективизм, создающий возможность протаскивания любых «точек зрения», любой софистики, есть одно из выражений релятивизма.
Релятивизм, по видимости так рьяно борющийся со старой метафизикой за признание движения и изменчивости, по существу остаётся разновидностью той же метафизики.
Действительное изменение может быть понято только тогда, когда отдельные моменты, этапы развития мы будем рассматривать как органически связанные друг с другом, как продолжение один другого, когда в познании связи и преемственности моментов движения мы будем исходить из единой основы или единого носителя движения, а всё это как раз и отвергают, релятивисты. Если рассуждать релятивистски, то например учение Маркса совершенно не связано ни с английской буржуазной политэкономией, ни с утопическим социализмом, ни с немецкой идеалистической диалектикой и французским материализмом. Но в действительности это не так. Марксизм включил в себя то, что было абсолютно истинного в содержании «трёх источников», отбросив их извращения, заблуждения, т. е. существенно переработав их с точки зрения нового революционного класса на основе новых исторических данных. Ряд современных буржуазных физиков скатились к идеализму, приняв электронную теорию строения материи за абсолютное отрицание атомной. Ленин показал, что электронная теория строения материи есть лишь дальнейшее движение в глубь наших представлений о строении физической материи, что и старые представления включали в себя момент абсолютной истины. С точки зрения релятивизма наука каждый раз начинает с начала, со сплошного отрицания всех предшествующих воззрений. С точки зрения диалектики, опирающейся на действительную историю научного знания, каждый новый этап науки вырастает на плечах предыдущего, включая в себя то, что было в нём абсолютно истинного.
Ленинское положение об овладении пролетариатом старой буржуазной культурой построено как раз на признании того, что в буржуазной культуре, по сравнению с предшествующими формациями, содержится наиболее богатое отражение абсолютной истины. Поэтому пролетариат может строить свою пролетарскую культуру и двигать самому вперёд всё развитие человеческой культуры, только критически усвоив и переработав всё положительное содержание буржуазной культуры. Ленинское понимание пролетарской культуры и её соотношения с буржуазной бьёт как релятивизм Богданова, «зряшно» отрицавшего буржуазную культуру и призывавшего к искусственному лабораторному творчеству новой пролетарской культуры, так и II Интернационал и Троцкого, преклоняющихся перед буржуазной культурой, как общечеловеческой, и проповедующих самотёк и стихийность в вопросе о росте социалистической культуры.
Наука может развиваться именно благодаря преемственности последовательных ступеней человеческого знания.
Познание движется вперёд противоречивым путём. Его сопровождают заблуждения, отступления в сторону от прямого постижения объекта. Внешняя кажимость вещей скрывает порой от глаз исследователя истинное содержание предметов. Так при первом исследовании товарно-капиталистического общества отношения между людьми скрываются за отношением между вещами. Практическое освоение материального мира, прогресс общественно-исторической практики срывает покров кажимости с исследуемых объектов, исправляет заблуждения путём претворения в жизнь объективно-истинного содержания познания, очищает научное от фантастического. Научный опыт, передаваемый одним поколением другому, каждый раз обогащаемый каким-либо новым научным открытием, всё более обогащает возможность адекватного познания объективного мира. Опыт промышленной практики, революционные традиции, научные открытия, запас идей, переносимый из одной эпохи в другую, всё глубже раскрывают бесконечные возможности человеческого мышления. В беспредельном движении вперёд человеческой истории с каждой новой ступенью её развития полнее, богаче, многостороннее вскрывается абсолютное содержание материального мира, заключённое в исторически ограниченных понятиях, т. е. абсолютная истина.
Прогрессивное движение вперёд человеческого мышления, закономерная связь различных ступеней его были гениально угаданы Гегелем, выступавшим с критикой как метафизического взгляда на познание (признающего лишь вечность истин), так и релятивизма. В своей «Феноменологии духа» он характеризует преемственность различных философских систем следующими словами:
«Мнение о противоположности истинного и ложного так твёрдо установилось, что обычно ожидают найти или соответствие или противоречие своей системы с имеющейся налицо другой философской системой и при объяснении её усматривают или то или другое. Различие философских систем не понимается как прогрессирующее развитие истины, так как в различии усматривается только противоречие. Почка пропадает при распускании цветка, и можно сказать, что она вытесняется этим последним; точно также через появление плода цветок оказывается ложным бытием растения и вместо него плод выступает как истина растения. Эти формы не только различаются, но вытесняются как непримиримые друг с другом. Но их преходящая природа делает их вместе с тем моментами органического единства, в котором они не только не противостоят друг другу, но один столь же необходим, как и другой, и эта равная для всех необходимость образует жизнь целого».[6] Но для Гегеля необходимость, в которой, в конечном счёте, выступают отдельные понятия, системы, взятые в их связи друг с другом, диктуется их собственной, логической природой, тем, что они в конце концов раскрываются лишь как моменты «абсолютной идеи». Для материалистов же диалектиков единство относительной и абсолютной истины находит свою основу в безгранично развивающейся общественно-исторической практике, раскрывающей закономерные связи материального мира.
Диалектическое учение об единстве относительной и абсолютной истины даёт возможность избегнуть всякого субъективизма, агностицизма, скепсиса, которые возникают как на основе релятивизма, так и на основе метафизики, признающей абсолютность истины. «С точки зрения современного материализма, т. е. марксизма, — пишет Ленин, — исторически условны пределы приближения наших знаний к объективной, абсолютной истине, но безусловно существование этой истины, безусловно, то что мы приближаемся к ней. Исторически условны контуры картины, но безусловно то, что эта картина изображает объективно существующую модель... Одним словом, исторически условна всякая идеология, но безусловно то, что всякой научной идеологии (в отличие например от религиозной) соответствует объективная истина, абсолютная природа. Вы скажете: это различение относительной и абсолютной истины неопределённо. Я отвечу вам: оно как раз настолько «неопределённо», чтобы помешать превращению науки в догму в худом смысле этого слова, в нечто мёртвое, застывшее, закостенелое, но оно в то же время как раз настолько «определённо», чтобы отмежеваться самым решительным и бесповоротным образом от фидеизма и от агностицизма, от философского идеализма и от софистики последователей Юма и Канта».[7]
Условность, относительность каждой отдельной ступени познания действительности, в ряде которых только раскрывается абсолютная истина, порождается ограниченностью на каждой данной ступени общественной практики, «опосредствующей» предмет. Поэтому мышление не способно до конца охватить предмет в целом, его абстракции заключают в себе возможность «отлёта» от действительности, его ограниченность содержит возможность заблуждения.
Непонимание того, что данные исторические условия будут сняты следующим более высоким этапом исторического развития, приводило не владеющих диалектикой кантианцев и махистов к полному отрицанию объективной истины. «Проблема эта (т. е. проблема непознаваемости) «вещи в себе», — пишет Энгельс, — может иметь известный смысл: мы можем познавать только при данных нашей эпохой условиях, и настолько, насколько эти условия позволяют».[8] Но ограниченность исторических условий, ограниченность мировоззрения, относительная скудость накопленного знания есть историческая, а не принципиальная ограниченность, и может быть снята на более высокой ступени исторического развития.
Точно так же ограниченность познания действительности отдельным человеком с его узким, по сравнению со всем обществом, опытом снимается через связь индивидуума с целым классом, со всем обществом, через освоение им познания, составляющего продукт всей предшествующей истории человеческого мышления.
Ограниченность отражения действительности общественным познанием, больше чем на всех ступенях предшествующей истории человечества, преодолевается в переходный период, период построения бесклассового общества, когда миллионы втягиваются в сознательное социалистическое строительство, овладевают техникой, развёртывается массовое изобретательство, когда созданы все условия и возможности для свободного развития творческой инициативы масс на основе научного мировоззрения. Новая практика — социалистическое строительство — преодолевает ограниченную и извращённую буржуазную идеологию, разоблачает веками накопленные заблуждения, служит материальной основой, на которой перерабатывается культурное наследие старого общества, и даёт огромный толчок в дальнейшем развитии и конкретизации познания объективной истины.
Новый исторический этап развития человечества, который впервые в истории создал возможность научного подхода не только к изменению природы, но и самого общества, создал условия для наиболее глубокого и плодотворного познания объективной истины.
На основе нового исторического этапа раскрывается, что даже самые законченные творения научной мысли, как учение Маркса о капиталистическом обществе, ленинское учение об империализме, научный социализм, не являются абсолютной истиной, а способны к дальнейшему развитию и уточнению, следовательно, содержат в себе моменты релятивности.
Ленинское понимание бесконечности познания любого объекта и следовательно момента относительности его познания на каждой данной ступени относится не только к познанию предметов, которые развиваются в период их познания человеком, но и к таким, которые остаются относительно неизменными за время существования человечества или уже закончили в прошлом весь цикл своего развития. Наше познание природы химических элементов, химического сродства делается всё более глубоким и полным, несмотря на то что природа земных химических элементов за время существования человека (за исключением радиоактивных) не изменилась. Наше познание прошлых геологических эпох всё больше обогащается, несмотря на то что они закончили свои циклы сотни миллионов лет тому назад. Научное познание феодализма стало возможным только после того, отзвучал шум рыцарских турниров, крестьянских войн и восстаний буржуазных городов. И познание капитализма делается более полным и глубоким, по мере того как капитализм рушится под напором собственных противоречий и ударами порождаемой ими пролетарской революции. Бесконечность познания основывается на бесконечном богатстве развития материального мира и бесконечности сторон и связей каждой ступени его развития. Чем выше ступень общественной практики, чем богаче охватываются ею стороны действительности, тем глубже наше познание действительности — как той, которая является непосредственным предметом чувственной человеческой деятельности, так и той, которая опосредованно связана с ней, как её прошлая ступень.
Но, как мы указывали выше, существует глубокое принципиальное отличие между пониманием относительности познания релятивистами и материалистами-диалектиками. Для релятивистов наше познание сплошь относительно. Для материалиста-диалектика познание основной закономерности, если оно подтверждено критерием исторической общественной практики, входит в железный инвентарь научного познания.
Развитие практики, обогащение фактического материала и связанное с ними развитие научного познания может сделать познание нами основной закономерности более конкретным, может даже обнаружить, что та закономерность, которая рассматривалась нами на прошлом этапе как существенная и всеобщая, сама вырастает на основе другой, более глубокой закономерности, и представляет собой её частную форму. Но всё это ни в коей мере не опровергнет того, что в этой закономерности мы отразили «кусочек» абсолютной истины.
Когда представители II Интернационала во время империалистической войны пытались опровергнуть истинность положения Базельского манифеста об империалистическом, грабительском характере предстоящей войны на основании неполноты изучения и «недостаточности» обсуждения национальной и интернациональной тактики, Ленин писал: «Это софизм, ибо одно дело — всестороннее научное исследование империализма; такое исследование только начинается и оно, по сути своей бесконечно, как бесконечна наука вообще. Другое дело — основы социалистической тактики против капиталистического империализма, изложенные в миллионах экземпляров социал-демократических газет и в решении II Интернационала».[9]
Ту же мысль о бесконечности познания любой области действительности проводит Ленин и в целом ряде других работ, в частности очень ярко подчёркивает её в дискуссии о профсоюзах. Говоря о требованиях, выдвигаемых диалектической логикой при изучении предмета, он выделяет важнейшее: изучение предмета во всех его «опосредствованиях» и полноте. Он добавляет: «Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережёт нас от ошибок и омертвения».[10] Мы никогда не достигнем раз навсегда законченного отражения предмета, так как и природа, и общество, и мышление бесконечно развиваются, но мы достигаем всё более полного отражения. В развитии научного познания осуществляется единство абсолютной и относительной истины. Диалектика как теория познания, с одной стороны, признаёт бесконечность достижения истины, не абсолютизирует даже самого верного её отображения, чтобы предохранить теорию от такого омертвения, когда она уже перестаёт выражать диалектику материального мира и тем теряет свою силу «руководства к действию». Диалектика, с другой стороны, признаёт абсолютность, полноту процесса научного познания в целом и наличие «кусочков» абсолютной истины в каждом научном положении, ибо видит в нём твёрдую основу для уверенного движения вперёд революционной практики.
Отказ от признания единства абсолютной и относительной истины неминуемо ведёт к признанию одной из них в её оторванности от другой, он ведёт либо к превращению теории в догму, либо к прямому отказу от теории, как отражения действительности, как научной основы для революционного изменения действительности. И то и другое есть различный по форме, но тождественный по сути отказ от теории как руководства к действию.




[1] Ленинский сборник XI, стр. 384–386.
[2] Цитируется по Ленину — Материализм и эмпириокритицизм, Собр. соч., т. XIII, стр. 101, изд. 2‑е.
[3] Ленин. Собр. соч., т. XVIII, стр. 56, изд. 1‑е. (Курсив за исключением слов в скобках, — авторов.)
[4] Ленин. Собр. соч., т. XVIII, стр. 60: «Теоретическая — в данном случае гносеологическая — ошибка Бухарина состоит в подмене диалектики эклектикой».
[5] Цитирую по Плеханову. Собр. соч., т. XVIII, стр. 108. (Подчёркнуто нами. Авторы.)
[6] Гегель. Феноменология духа, стр. 2.
[7] Ленин. Собр. соч., т. XIII, стр. 111, изд. 2‑е.
[8] Энгельс. Диалектика природы. (Подчёркнуто нами. Авторы).
[9] Ленин. Собр. соч., т. XVIII, стр. 243, изд. 2‑е. (Курсив наш. Авторы.)
[10] Ленин. Собр. соч., т. XVIII, стр. 55, изд. 1‑е.

Вернуться к оглавлению.

Комментариев нет: